относишься.
- Так оно и есть, - с готовностью ответил я, - тебе не о чем
беспокоиться. Успокойся. Однако странно, что ты заговорила о Блейзе.
Приманка, приманка, приманка! Мне так много надо было знать!
- Почему? Значит, он все-таки связался с тобой?
- Я предпочитаю промолчать, - ответил я в надежде, что это даст мне
какие-то преимущества, тем более, что, судя по разговору, можно было себе
представить, какую позицию занимает Блейз.
- Если бы это было так, я бы ответил ему то же самое, что и Эрику -
"Я подумаю".
- Блейз, - повторила она.
Блейз, - сказал я сам себе, Блейз, ты мне нравишься. Я забыл почему,
и я знаю, что есть причины, по которым так не должно быть, но ты мне
нравишься. Я это знаю.
Некоторое время мы сидели молча, и я почувствовал сильную усталость,
но ничем этого не показал. Я должен быть сильным. Я знал, что должен быть
сильным.
Я сидел совершенно спокойно и, улыбаясь, сказал:
- Хорошая у тебя здесь библиотека.
И она ответила:
- Спасибо.
Последовала очередная пауза.
- Блейз, - вновь повторила она. - Скажи, ты действительно думаешь,
что у него есть хотя бы один шанс?
Я пожал плечами:
- Кто знает? По крайней мере не я. Может, он и сам этого не знает.
Вдруг я увидел, что она уставилась на меня широко открытыми
изумленными глазами. Даже рот чуть приоткрылся.
- Как это не ты? - еле выговорила она. - Слушай, ведь ты не
собираешься попытаться сам?
Тогда я рассмеялся, чтобы как-то сгладить ее вспышку.
- Не болтай глупостей, - сказал я, хохоча. - при чем здесь я?
Но что-то в глубине души отозвалось на ее слова, какая-то струна, и
молнией мелькнула мысль: "Почему бы и нет!"
Внезапно мне стало страшно.
Казалось, мой ответ, что бы он ни значил, все же успокоил ее. Она
тоже улыбнулась в ответ и махнула рукой в сторону встроенного в стену
бара.
- Я бы с удовольствием выпила ирландского.
- Да и я не откажусь, - я встал и налил два бокала.
Затем я вновь удобно устроился на стуле.
- Знаешь, - проговорил я, вновь удобно устраиваясь на стуле, -
все-таки мне приятно сидеть с тобой вот так, наедине. Хотя, может, это и
ненадолго. По крайней мере, у меня возникают приятные воспоминания.
Она улыбнулась и засияла.
- Ты прав, - ответила она, прихлебывая вино. - Вот я сижу сейчас с
тобой, и мне так легко представить, что мы оба в Амбере.
Бокал чуть не выпал из моих рук.
Амбер! Это слово горячей волной окатило меня.
Затем она тихо заплакала, и я поднялся, полуобнял ее за плечи, чуть
прижав к себе.
- Не плачь, малышка, не надо. А то мне самому становится как-то не по
себе.
АМБЕР! В этом названии заключалось что-то жизненно важное,
пульсирующее, живое.
- Подожди, еще настанут хорошие дни, - мягко добавил я.
- Ты действительно веришь в это?
- Да, - громко ответил я. - Да, верю!
- Ты сумасшедший! Может быть, поэтому ты всегда был моим любимым
братом. Я почти верю во все, что ты говоришь, хотя я и знаю, что ты
сумасшедший!
Затем она еще немного поплакала, потом успокоилась.
- Корвин, - пробормотала она, - если тебе все же это удастся, если
каким-то чудом, которое даже Тень не может предугадать, ты добьешься того,
чего хочешь, ты ведь не забудешь своей маленькой сестрички Флоримель?
- Да. - ответил я, внезапно зная, что это ее настоящее имя, - да, я
тебя не забуду.
- Спасибо. Я расскажу Эрику только самое основное, а о Блейзе и о
своих догадках вообще ничего не скажу.
- Спасибо, Флора.
- И все же я не доверяю тебе ни на секунду, - добавила она. - И
пожалуйста, не забывай этого.
- Ты могла бы этого и не говорить.
Потом она снова позвонила своей служанке, которая проводила меня в
спальню, где я с трудом умудрился раздеться, после чего замертво свалился
в постель и проспал одиннадцать часов кряду.
3
Когда я проснулся на следующее утро, ее в доме не было, и записки мне
она тоже не оставляла. Служанка накрыла завтрак на кухне и ушла по своим
служаночьим делам. Я с трудом отверг естественное желание попытаться
выудить у нее все, что только возможно, потому что она либо ничего не
знала, либо ничего не сказала бы о том, что я хотел знать, а о моей
попытке расспросить ее обязательно донесла бы Флоре. И раз уж так
оказалось, что я остался на настоящий момент полным хозяином дома, я решил
вернуться в библиотеку и попытаться разузнать там как можно больше, если,
конечно, там было что узнавать. Да кроме того, я люблю библиотеки. Мне в
них очень уютно, я всегда чувствую себя в полной безопасности за стеной
слов, красивых и мудрых. Я всегда чувствую себя лучше, когда сознаю, что в
мире еще осталось что-то, сдерживающее в нем самое плохое.
Доннер или Блитцер, или один из их родственников появился неизвестно
откуда и пошел за мной на негнущихся ногах, втягивая носом воздух. Я
попытался было с ним подружиться, но это было все равно, что кокетничать с
автоинспектором, который своим жезлом приказал тебе остановиться у обочины
дороги. По пути в библиотеку я заглядывал в другие двери, но это были
обычные комнаты, достаточно невинно выглядевшие.
Когда я вошел в библиотеку, Африка все еще была прямо передо мной. Я
закрыл за собой дверь, чтобы собаки мне не мешали, и прошелся по комнате,
читая названия книг на стеллажах.
Тут было множество книг по истории. По-моему, они составляли основу
всей коллекции. Были тут и книги по искусству, большие и дорогие издания,
и я пролистал некоторые из них. Обычно мне лучше всего думается, когда я
занимаюсь чем-то совсем посторонним.
Меня немного удивляло то, что Флора, очевидно, была богата. Если мы
действительно были братом и сестрой, значило ли это, что я тоже был отнюдь
не нищим? Я стал думать о своих доходах, социальном положении, профессии,
занятиях. У меня было ощущение, что денежный вопрос меня всегда мало
беспокоил, и что когда мне нужны были деньги, я доставал их без всякого
труда. Был ли у меня тоже дом? Я не мог вспомнить.
Чем я занимался?
Я уселся за стол и начал методически выискивать в себе те знания,
которыми я мог о себе располагать. Это очень трудно - исследовать самого
себя, так сказать, со стороны, как человека незнакомого. Наверное, именно
поэтому у меня ничего и не получилось. Что твое, то твое. Это является
частью тебя и отделить это невозможно.
Обратиться к врачу? Эта мысль пришла мне в голову, когда я
рассматривал некоторые анатомические рисунки Леонардо да Винчи. Почти
рефлекторно я стал в уме повторять некоторые стадии хирургической
операции. Тогда я понял, что в прошлом оперировал людей.
Но все это было не то. Хоть я и вспомнил, что у меня было медицинское
образование, оно всегда было лишь составной частью чего-то другого. Я
знал, неизвестно почему, что я не был практикующим хирургом. Кем же тогда
я был? Кем еще?
Что-то привлекло мое внимание.
Сидя за столом, я не мог видеть всю комнату до дальней стены, на
которой среди всего прочего висела антикварная кавалерийская сабля,
которую я как-то проглядел в прошлый вечер. Я поднялся, подошел к стене и
взял саблю в руки.
Про себя я даже поцокал, увидев, в каком состоянии было оружие. Мне
захотелось взять в руки масляную тряпку и абразив, чтобы привести саблю в
надлежащий вид. Значит, я разбирался в антикварном оружии, по крайней мере
в рубящем.
С саблей в руке я чувствовал себя удобно и легко. Отдал салют. Потом
несколько раз провел атаки, сделал пару выпадов и принял оборонительную
позицию. Да, я умел фехтовать.
Так что же у меня было за прошлое? Я оглянулся, пытаясь увидеть еще
что-нибудь, что могло бы прояснить мой ум.
Но больше ничего не приходило в голову, так что я повесил саблю на
место и вернулся за стол. И, усевшись поудобнее, стал обследовать его
содержимое.
Я начал со среднего ящика, потом тщательно обследовал ящики с правой
и левой стороны.
Чековые книжки, конверты, почтовые марки, листы бумаги, огрызки
карандашей - словом, все, чего и следовало ожидать.
Каждый ящик я вытаскивал полностью и держал на коленях, пока
исследовал содержимое. Делал я это не специально. Это, очевидно, было
частью той подготовки, которую я получил в прошлом, и она подсказала мне,
что у ящиков нужно всегда осматривать боковые стороны и днище.
И тем не менее я чуть было не упустил из виду одну деталь, привлекшую
мое внимание лишь в самую последнюю минуту: задняя стенка правого нижнего
ящика была ниже, чем у всех остальных.
Это о чем-то говорило. Пришлось наклониться и засунуть голову внутрь
пространства, куда вдвигался ящик. Там было нечто похожее на небольшую
коробку.
Коробка эта оказалась небольшим потайным ящиком, запертым на замок.
Примерно минута ушла на дурацкую возню со скрепками, булавками и,
наконец, металлическим рожком для обуви из другого ящика. Рожок для обуви
был именно тем, что нужно.
В потайном ящике лежала колода игральных карт.
Увидев рисунок на обложке пачки, я вздрогнул, меня прошиб холодный
пот, дыхание участилось.
Белый единорог на травяном поле.
Я знал, знал этот рисунок, но не мог вспомнить, что он значит, и это
причиняло боль.
Я открыл пачку и вынул карты. Это была колода из одних картинок, с их
чашами, шпагами, копьями и всеми прочими атрибутами. Обычная укороченная
колода - но червовая масть была совсем не такой.
Я вставил на место оба ящика, но достаточно осторожно, чтобы не
закрыть потайного, пока не исследую колоду до конца.
Червовые картинки выглядели совсем как живые, казалось, они в любую
минуту могут сойти со своих сверкающих поверхностей. На ощупь карты были
холодными, и мне доставляло удовольствие их касание. Внезапно я понял, что
когда-то и у меня была такая же колода.
Я начал раскладывать карты на столе перед собой.
На одной из них был нарисован хитрый маленький человечек с острым
носом, смеющимся ртом и копной соломенных волос. Он был одет в нечто,
напоминающее костюмы Ренессанса, желтых, красных и коричневых тонов -
длинный плащ-накидка и короткая обтягивающая кожаная куртка. Я знал его.
Его звали Рэндом.
Со следующей карты на меня смотрело бесстрастное лицо Джулиана.
Темные волосы ниже плеч, ничего не отражающие голубые глаза. Он был
полностью укрыт белыми доспехами, именно белыми, а не серебристыми или с
металлическим оттенком, и выглядел так, как будто с ног до головы покрыт
эмалью. Я знал однако, что несмотря на кажущуюся декоративность, доспехи
эти невозможно пробить, они смягчали любой удар. Это был тот самый
человек, которого я победил в его излюбленной игре, за что он бросил в
меня стакан с вином. Я знал его, и я его ненавидел.
Затем был смуглый, темноглазый Каин, одетый в черный и зеленый сатин,
с треуголкой, небрежно сдвинутой набекрень, из нее торчал зеленый плюмаж.
Он стоял ко мне в профиль, откинув руку в сторону, вывернув носки сапог,
на поясе висел кинжал с огромным изумрудом в рукояти. Я не мог определить
свои чувства к нему.
Следующим был Эрик. Красивый мужчина по любым стандартам, с волосами
настолько черными, что они даже отливали голубизной. Борода курчавилась у
всегда улыбающегося рта. Он был одет в простой кожаный камзол, кожаные же
чулки, плащ-накидку и высокие черные сапоги, на красном поясе висел
серебряный меч, скрепленный большим рубином, а высокий стоячий воротник и
манжеты были тоже оторочены красным. Руки его, с большими пальцами,
