пожар кругом.
Я поднялся, ничего не соображая, и вдруг замер.
В самом деле, окружающий нас пейзаж казался невероятным
сновидением. Отвесные кручи красных скал слева и справа от нас алели
настоящим пламенем в лучах заходящего солнца. Глубокая синяя тень
разливалась вдоль подножия гор и по дну ущелья, сглаживая мелкие
неровности и придавая местности мрачный оттенок. А надо всем этим
высилась сплошная стена алого огня, в которой причудливые формы
выветривания создавали синие провалы. Из провалов выступали башни,
террасы, арки и лестницы, также ярко пылавшие, - целый фантастический
город из пламени. Прямо впереди нас, вдали, в ущелье, сходились две
стены: левая - огневая, правая - исчерна-синяя. Зрелище было настолько
захватывающим, что все мы застыли в невольном молчании.
- Ну-ну!.. - Гриша очнулся первым. - Попробуй расскажи в
Улан-Баторе про такое - девки с тобой гулять перестанут, скажут:
"Допился парень до ручки..." Заехали в такие места, что как бы Дархин
не оказался прав...
Монгол ничем не отозвался на упоминание его имени. Неподвижно
сидя на кошме, он не отрывал глаз от пылающего ущелья. Огненные краски
меркли, постепенно голубея. Откуда-то едва потянуло прохладой. Пора
было трогаться в путь. Мы покурили, уничтожили по банке сгущенного
молока, и снова крыша кабины закрыла от меня небо. Дорога бежала и
бежала под край радиатора и крыло машины. Фара, обращенная ко мне
своим выпуклым затылком с кольчатым проводом, настороженно уставилась
вперед, вздрагивая при сильных толчках. До наступления темноты мы
подъехали к колодцу Бор-Хисуты, представлявшему собой защищенный
камнями родник с горьковатой водой. Впереди маячили какие-то холмы,
названия которых Дархин не знал.
Стемнело. Скрещенные лучи фар побежали впереди машины, увеличивая
в своем скользящем косом свете все мелкие неровности дороги. Плотнее
придвинулась темнота, и чувство оторванности от всего мира стало еще
сильнее... Прямо впереди нас поднималась, вырастая, темная,
неопределенных очертаний масса - должно быть, какие-то холмы. Пора
было остановиться, передохнуть до рассвета. У холмов могли быть овраги
- ночная езда здесь была рискованной. Скоро в багровеющем небе четко
вырисовались закругленные вершины холмов - хребет Ноин-Богдо, в этом
месте сильно пониженный. Легко преодолев перевал, мы остановились на
выходе из широкой долины, чтобы надеть сверхбаллоны: мы вступали в
Долон-Хали-Гоби. Пустыня расстилала перед нами свой однотонный
красновато-серый ковер. Далеко, в туманной дымке, едва угадывалась
полоска гор. Горы эти, в старину называвшиеся "Койси-Кара", и были
целью моего путешествия. Я хотел поставить астропункт на низкой горной
гряде, разделяющей две песчаные равнины Джунгарской Гоби. Если бы мы
нашли там воду, то, пользуясь сверхбаллонами, можно было бы пересечь
пески Джунгарской Гоби примерно до границы с Китаем и еще раз
отнаблюдать. Так или иначе, нужно было торопиться. Вероятность
нахождения воды в неизвестном проводнику месте была небольшой, а
отклоняться от маршрута в сторону было бы небезопасно из-за
неминуемого перерасхода горючего. Мы выехали, несмотря на то что над
песками уже дрожала дымка знойного марева. Навстречу нам шли без конца
все новые и новые волны застывшего душного моря песка. Желтый цвет
песка иногда сменялся красноватым или серым; разноцветные переливы
солнечной игры временами бежали по склонам песчаных бугров. Иногда на
гребнях барханов колыхались какие-то сухие и жесткие травы - жалкая
вспышка жизни, которая не могла победить общего впечатления умершей
земли...
Мельчайший песок проникал всюду, ложась матовой пудрой на черную
клеенку сиденья, на широкий верхний край переднего щитка, на записную
книжку, стекло компаса. Песок хрустел на зубах, царапал воспаленное
лицо, делал кожу рук шершавой, покрывал все вещи в кузове. На
остановках я выходил из машины, взбирался на самые высокие барханы,
пытаясь увидеть в бинокль границу жутких песков. Ничего не было видно
за палевой дымкой. Пустыня казалась бесконечной. Глядя на машину,
стоящую накренясь на один бок, с распахнутыми, как крылья, дверцами, я
старался победить тревогу, временами овладевавшую мною. В самом деле,
как ни хороши новые баллоны, но мало ли что может случиться с машиной.
А в случае серьезной, неисправимой на месте поломки шансов выбраться
из этой безлюдной местности у нас было мало... Не слишком ли смело я
пустился в глубь песков, рискуя жизнью доверившихся мне людей? Такие
мысли все чаще одолевали меня в песках Долон-Хали. Но я верил в нашу
машину. Так же успокоительно действовал на меня старый Дархин.
Малоподвижное "буддийское" лицо его было совершенно спокойно. Молодые
же мои спутники не задумывались особенно над возможными опасностями.
Меня смущало то, что после пятичасового пути впереди по-прежнему
не было заметно никаких гор. На шестьдесят седьмом километре песчаные
волны стали заметно понижаться и вместе с тем начали подъем. Я понял,
в чем дело, когда через каких-нибудь пять километров мы переваливали
небольшой глинистый уступ и Гриша сразу же затормозил машину. Пески
Долон-Хали заполняли обширную плоскую котловину, находясь на дне
которой я, конечно, не мог видеть отдаленные горы. Едва же мы
поднялись на край котловины и оказались на ровной, как стол,
возвышенности, обильно усыпанной щебнем, горы неожиданно выступили
прямо на юге, километрах в пятнадцати от нас. Блестящий щебень,
покрывавший все видимое вокруг пространство, был темно-шоколадного,
местами почти черного цвета. Нельзя сказать, чтобы эта голая черная
равнина производила отрадное впечатление. Но для нас выход на ровную и
твердую дорогу был настоящей радостью. Даже невозмутимый Дархин
поглаживал пальцами редкую бородку, довольно улыбаясь. Сверхбаллоны
отправились на отдых в кузов. После медленного движения через пески
быстрота, с которой мы добрались до гор, казалась необычайной.
Некоторое время пришлось проблуждать у подножия гор в поисках воды.
К закату солнца мы были на южной стороне, где и обнаружили родник
в глубоком овражке, впадавшем в большое ущелье. Водой мы были теперь
обеспечены. Не дожидаясь чая, я отправился вместе с Мишей на ближайшую
вершину, чтобы успеть до темноты разыскать удобную для
астрономического пункта площадку. Горы были невысоки, их обнаженные
вершины поднимались метров на триста. Горная цепь имела своеобразные
очертания лунного серпа, открытого к югу, к пескам Джунгарской Гоби, а
выпуклостью с более крутыми склонами обращенного на север. С южной
стороны горной дуги между рогами полумесяца тянулся в виде прямой
линии обрыв, ниспадавший к высоким барханам песчаного моря. Наверху
было ровное плато, поросшее высокой и жесткой травой. Плато
ограничивали с трех сторон конусовидные вершины с острыми зазубренными
верхушками. Истерзанные ветрами горы казались угрюмыми. Страшное
чувство потерянности охватывало меня, когда я вглядывался в
бесконечные равнины на юге, востоке и севере. Только вдали, на западе,
туманились еще какие-то горные вершины, такие же невысокие, бесцветные
и одинокие, как и те, с которых я смотрел.
Плато внутри полумесяца было идеально для наблюдений, поэтому мы
перенесли на него радиостанцию и инструменты. Вскоре сюда же
перебрались и шофер с проводником, притащившие постели и еду. Далеко
внизу стояла наша машина, казавшаяся отсюда серым жуком. Мертвая
тишина безжизненных гор, нарушаемая только едва слышным шелестом
ветра, невольно нагнала на всех задумчивое настроение. Мои спутники
расположились отдыхать на кошме, только Миша неторопливо соединял
контакты сухих батарей. Я подошел к обрыву и долго смотрел вниз, на
пустыню. Скалы с изрытой выветриванием поверхностью поднимались над
слегка серебрящейся редкой полынью. Однообразная даль уходила в
красноватую дымку заката, позади дико и угрюмо торчали пильчатые
острые вершины. Беспредельная печаль смерти, ничего не ждущее
безмолвие веяли над этим полуразрушенным островом гор, рассыпающихся в
песок, вливаясь в безымянные барханы наступающей пустыни. Глядя на эту
картину, я представил себе лицо Центральной Азии в виде огромной
полосы древней, уставшей жить земли - жарких безводных пустынь,
пересекающих поверхность материка. Здесь кончилась битва первобытных
космических сил и жизни, и только недвижная материя горных пород еще
вела свою молчаливую борьбу с разрушением... Непередаваемая грусть
окружающего наполнила и мою душу.
Так размышлял я, как вдруг давящая тишина отхлынула под веселыми
звуками музыки. Контраст был так неожидан и силен, что окружающий меня
мир как бы раскололся, и я не сразу сообразил, что радист нащупал
точную настройку на одну из станций. И люди сразу оживились,
заговорили, стали хлопотать о еде и чае. Миша, довольный произведенным
впечатлением, долго еще держал натянутой невидимую нить, связывавшую
затерянных в пустыне исследователей с живым и теплым биением далекой
человеческой жизни.
Ночь, как и всегда, была ясной. Здесь, высоко на плато, стало
прохладно. Дымка нагретого воздуха не мешала, как обычно, наблюдениям.
Не спали только мы с Мишей. Но сейчас мое внимание унеслось в такую
даль, перед которой все ландшафты земли казались мгновенной тенью, -
звезды были надо мной. На них была наведена труба моего инструмента.
Ярким огоньком горела звезда, пойманная в крест нитей, серебристо
блестел лимб[Лимб - посеребренное кольцо с нанесенными на него
делениями градусов, минут и секунд.] в слабоосвещенном окошечке
верньера[Верньер - дополнительная шкала делений для точных отсчетов по
лимбу.]. Под окулярами горизонтального и вертикального кругов медленно
сменялись черточки на шкале, в то время как в наушниках радио неслись
размеренные хрипловатые сигналы времени.
Я дважды уже повторял наблюдения, меняя способ, так как хотел
добиться безусловно верного определения. Не скоро кто-нибудь заберется
сюда повторить и проверить мои данные, и продолжительное время
картографы будут опираться на этот ориентир, теперь имеющий точное
место на поверхности земного шара... Наконец я выключил лампочку и
отправился спать. Небольшой колышек остался до утра, обозначая точку,
в которую завтра мои помощники забьют и зальют цементом железный кол с
медной дощечкой. Наваленная сверху высокая пирамида камней издалека
укажет астрономический пункт в этой забытой местности. Право же, это
хорошая память о себе и хороший вид творческой работы на общую
пользу...
В чистом и прохладном воздухе плато, под низкими звездами я
хорошо выспался и поэтому проснулся рано. Рассветный ветерок тянул
холодом. Все уже встали и возились с установкой железного столбика. Я
потянулся и решил еще полежать, покуривая и обдумывая наш дальнейший
путь. Я решил, если пески Джунгарской Гоби окажутся трудными для нашей
машины, не рисковать, гоняясь за мифической линией границы среди
пустынных песков. Все же, перед тем как повернуть назад, к зеленой
жизни района Орок-нора, я задумал немного углубиться в пески, чтобы
составить представление об этой пустыне. Вдали я различил
незначительную возвышенность. Туда я и хотел проехать и осмотреть в
бинокль пустыню дальше к югу и к китайской границе.
Тихо ступая, ко мне приблизился Дархин. Увидев, что я не сплю, он
сел около меня и спросил:
- Как решил: едем Джунгарскую Гоби сквозь?
- Нет, решил не ехать, - ответил я. (Лицо старика дрогнуло, узкие
