Покровского, отвечает: "Посмотри сам. Мы ведь каждую печь знаем, - не
видишь, что ли?" А мы сидим, притаились, друг друга локтем в бок
подталкиваем. Ну, ушли незваные гости; высекли мы огонь, запалили
свечу. Андрей нас и повел в свое убежище. Тут, оказывается, большие
ордынские работы были. И никто о них ничего не знал. Знаешь, как у
ордынцев-то было - ходы узкие, без крепий, трубами, стоят вечно. Труба
за трубой спускаются наклонно вниз до большой выработки, где ордынцы
богатое гнездо брали. Здесь Андрюшка-то и основался. Показал он нам
оттуда путь в Старо-Ордынский рудник - в эту вот большую залу, где мы
с тобой сейчас сидим.
Большая ордынская выработка с хорошую горницу величиной была,
только пониже малость. Посередине гладкие плиты крепкого песчаника
были теми ордынцами положены. На них мы сложили припас из мешков,
свечи оставили, огниво; сюда же уговорились записку положить. На том и
покончили. Поползли по трубам наверх, добрались до штольни, камни
вытащили и вылезли. Андрюшка ход за нами опять закрыл. Послушали -
никого. Ну и дернули домой без оглядки! Пришли ночью и выспаться еще
успели... Ну а мы с тобой, Васильич, успели отдохнуть. Хватит
сказки-то сказывать, давай выбираться...
Штабель у южной стены зала, где мы сидели, постепенно повышался.
С него можно было забраться на уступ стены. Выше шла узкая просечка,
по которой я, упираясь в стенки спиной и ногами, забрался на второй
уступ, почти под самым потолком камеры. Этот уступ, вернее карниз, был
очень узок. Пришлось лечь на бок, лицом к стене, и проползти
три-четыре метра налево, к выходу доисторической трубообразной
выработки. В ней я наконец-то твердо закрепился и втащил Поленова на
веревке. Развернуться уже было нельзя, и я так полз дальше, ногами
вперед. Следом за мной, отдуваясь, полз Поленов. Проклятая выработка
упорно поднималась вверх, и казалось, ей не будет конца. Я уже начал
было думать, что кости на моих локтях вылезли наружу, но вот ноги
потеряли опору, и я лягушкой выскочил на ровный пол. Это и была та
самая подземная горница, где скрывался семьдесят лет тому назад
Шаврин. Гладкие стены, характерные для доисторической выработки
бронзового века, имели овальные очертания, потолок поднимался куполом,
а пол углублялся в виде чаши. Я увидел гладкие камни посередине
камеры, о которых рассказывал штейгер. Осмотрев камеру, я нашел две
источенные бронзовые кайлы и несколько медных слитков. Кайлы, один
слиток, черепки какой-то посудины и череп, найденный в смежной орте,
были впоследствии отосланы мною в Русский музей в Ленинграде. Штейгер
шарил с фонарем по полу, бормоча что-то.
- Вот смотри, Васильич, - сказал он и направил свет фонаря за
один из больших камней. Я увидел почерневшую, но хорошо сохранившуюся
дубовую кадушку. - Бадейка для воды, ее Костька приволок, а вот и нож
Андрюшки... - Старик поднял с полу ржавый обломок ножа и бережно сунул
его в карман. - Как есть, все так лежит, будто год назад было... -
Даже при скудном свете фонаря видно было, как молодо заблестели глаза
старика. - Эх, жизнь рабочая! Прошла, как один день...
Поленову не хотелось, видно, торопиться. Он обошел с фонарем всю
выработку кругом, посидел на камне, не обращая на меня внимания. Я
воспользовался этим для подробного осмотра выработки и нескольких
ходов из нее.
Поленов позвал меня идти дальше, и снова началось ползанье по
трубообразным, узким ходам. Мы поднимались постепенно выше и выше, в
то же время неуклонно направляясь на юго-восток. Странно было увидеть
впереди голубое облачко отраженного света, резко отличавшегося от
красноватого пламени свечей, долго светившего нам в подземном мраке.
Свет усиливался. И вот с чувством несказанного облегчения я погасил и
спрятал в карман свечу.
Столб неяркого света поднимался над квадратным отверстием в конце
хода. Свесив ноги в отверстие, я решительно скользнул в него и
остановился на ступеньке верхнего вруба забоя, повернулся, второй раз
проделал то же самое и очутился на почве забоя. Я помог спуститься
штейгеру; и оба мы, торопясь и спотыкаясь, пробежали оставшиеся
пятнадцать метров навстречу нарастающей яркости голубого света. Я
нетерпеливо раздвинул густой кустарник у входа и, упиваясь морем
свежего, теплого воздуха, ослепленный светом до боли в глазах, не мог
удержаться от радостного крика. Обернувшись к Поленову, я подумал, что
суровый старик будет смеяться надо мной. Однако и на его лице
светилась счастливая улыбка, он тоже радовался красоте просторного
солнечного мира.
Высокое полдневное солнце встретило нас ласковым теплом. Тихий
шелест осеннего ветерка звучал в наших ушах приветствием. Двадцать
девять часов провели мы во мраке и тишине подземных выработок!
- Ну, Васильич, погреемся маленько, отдохнем, да и в Уранбаш
пойдем, на ферму, бывшую Пашковскую, тут близко. Там и лошадь
достанем, а то домой-то далеко, не дойду я. Выручил нас Андрюшка! Не
знаю ведь я, что с ним потом сталось...
- Доскажи мне, Корнилыч, про Шаврина, - попросил я, раскладывая
на солнцепеке отсыревшие папиросы.
- Да уж и рассказывать-то почти нечего. Сделали мы все, что
Андрюшка сказал. Следующей же ночью мы с Костькой опять в ордынскую
работу забрались, принесли тулуп старый, бадейку, еще хлеба да ответ
от Рикарда. К нему я сам ходил украдкой. Прочел он записку, усмехнулся
и ушел куда-то, а я в конторе ждал. Вернулся, посвистал, походил по
комнате, написал что-то на бумаге и мне отдал. Я сунул бумагу за
пазуху да со всех ног домой, даже спасибо не сказал. Все боялся -
заприметит кто-нибудь, что в Воскресенку ходил.
Назавтра мы с Костей узнали: управляющий Афанасьев маленько
оправился, полиция приехала, сидят в его кабинете, пьют, совет держат,
как им Шаврина изловить. Едва только смеркалось, мы, как кошки, - из
дому. Я топор несу - Андрюшка просил, - Костя еще свечей добыл. На
холмике, что против фермы, в кустах залегли - ждем, когда Надька
побежит по столбовой тропке мимо. Слышим - пробежала, а сами ждем да
слушаем, не следит ли кто сзади. Долго лежали - не слыхать никого.
Тогда и сами - шасть вниз, в рощу Заовражную. Я опять сычом крикнул -
Андрюшка ответил тихим свистом. Подошли, смотрим, тут же, у березки, и
Надежда стоит.
"Так непременно, Надюша, сделай", - говорит ей Андрей. "Все
сделаю", - отвечает. "Ну, спасибо тебе, родная, прощай, не поминай
лихом". Надежда обняла его, крепко поцеловала и быстро так ушла...
Андрей повел нас в лог, по дороге рассказывает, что мы делать должны.
Завтра управляющий самолично поедет по рудникам - выслеживать
Андрюшку. Догадался старый волк, что беглец скрывается в подземных
работах. Как уедут все, нам с Костькой удрать на ферму и непременно
подпалить дальний амбар, что у конюшни, на горке. А как подпалим -
бежать что есть духу на Бурановский, смотреть с горы, что будет, и
потом непременно вернуться домой. А приходить Андрюшку проведать не
раньше чем через пару дней - после пожара-то крепко следить будут за
всеми и уж в Ордынском логу станут шарить всенепременно. Ну,
сговорились мы, попрощались и разошлись.
Утром Афанасьев с полицией, с подручными да с любимыми борзыми
уехал в Богоявленскую контору - это где Горный наш сейчас стоит, - а в
обед мы с Костькой пробрались огородами по-над речкой на ферму, на
зады к конюшне. Смотрим - у амбара зарод[Зарод - небольшой стог сена
(местное название).] сена клеверного стоит для лошадей управляющего.
Мы подожгли амбар да заодно и зарод подпалили - и ну бежать низом что
было мочи!.. Уж порядочно отбежали - слышим крик, сполох поднялся. Мы
еще ходу прибавили и Федоровским оврагом на сырт выбрались, дорогу
перебежали и еле живы пошли на Бурановский. У самих сердце-то так и
екает: что-то теперь будет и удастся ли Андрюшке задуманное. Дым
высоко поднялся, большущий, шум да рев издалека доносятся...
Вернулись мы на работу удачно, в срок. Сидим каждый в своей шахте
тихо, как мыши, - знать ничего не знаем... А тут только и разговору,
что о пожаре на ферме. Загорелся, мол, амбар, да быстро потушили...
После работы пошли мы с Костькой вместе домой. А дома нас встречают:
"Как, вы ничего не знаете?" - "Что такое?" - спрашиваем. Как же, на
деревне-то Андрюшка Шаврин объявился, поджег амбар да зарод сена.
Когда все побежали туда, он кинулся в дом с топором - страшный, глаза
как у волка горят. Бабы, что за Настей смотрели, бежать. Андрюшка-то
знал, где Настя сидит, дверь мигом высадил, схватил Настю за руку, и
побежали они через сад, а потом за Верхоторскую контору - и в степь.
Тут их было нагнали. В степи-то куда скроешься? Вот уж совсем их было
настигли, но они до первых вывозов старого рудника добежали и как
сквозь землю провалились. Пока за штейгером в контору побежали, да за
свечками, да за огнем, Андрюшки с Настей и след простыл. Искали их,
искали, по всему логу шарили: знают, Афанасьев приедет - беда будет,
но так и не нашли. А тут и Афанасьев вернулся. Потемнел он, как
приказчик доложил ему о пожаре да о побеге. Собрал народу многое
множество и кинулся сам по логу искать, а оттуда на Среднюю Каргалку
уехал. Ездил, ездил и вернулся ни с чем...
Обрадовались мы с Костей: вышло у Андрея все как по писаному.
День выждали - все спокойно. На второй уж как уговорились ночью к
Андрюшке пробраться, как вдруг зовут нас в контору. Собрали в конторе
всех, кто с Андрюшкой дружил, его да Настану семьи пригнали и
допытывают, кто ему помогал да кто знает, где он укрывается. Никто
ничего не знает, и мы с Костей молчим. Сильно нас подозревали,
кричали. Сибирью грозили, да ведь не пойман - не вор, ничего не
поделаешь... Все же посадили нас в холодную и три дня в ней
продержали, и все без толку; уперлись мы: ничего, мол, не знаем,
спросите у кого хотите - работали мы в шахте, каждый вечер дома были.
Отпустили нас. Мы еще две ночи выждали - хотели увериться, что не
следят за нами, и пошли в Ордынский лог знакомой дорогой, прямо в
Андрюшкину подземную горницу. Смотрим - никого, припасов и платья нет;
только бадейка и тулуп оставлены. А на камне письмо нам с Костей
лежит: прощайте, други, век мы с Настей будем вас помнить; уезжаем
далеко, не придется уже свидеться.
И с тех пор ни об Андрюшке, ни о Насте никто ничего не слыхал. И
сколько Афанасьев ни рыскал по степи, куда соглядатаев своих ни
запускал, ничего не добился. Года полтора прошло, и крепостному праву
наступил конец.
Стал я ждать от Андрюшки писем, но так и не дождался. Потом
позднее спросил у Рикарда, не знает ли он чего про Андрея. Тот долго
отнекивался и только года через три сказал, что это он Андрею помог.
Случилось так, что как раз ихний ревизор в то время в Самару должен
был ехать. Спрятал он беглецов в своем экипаже - большой такой рыдван,
кони хорошие, - и к рассвету Андрей с Настей уж далеко от нашей степи
были. До самой Самары довез их ревизор, снабдил деньгами и письмом,
рассказал, как дальше быть. Волга - всем беглецам помога. Уехали они в
Астрахань. А что дальше сталось, не знаю: знаю только, что от нашей
неволи они ушли...
Вот, собственно, и все, что я могу рассказать о приключении,
которое с неизгладимой силой врезалось мне в память. На следующий год
я приехал на рудники позднее обычного. В поселке Горном я узнал, что
штейгер Поленов умер в начале лета. "Все вас поджидал, да вот не
дождался", - говорили мне знакомые из поселка.
Лет пять спустя на большом совещании по цветным металлам в Москве
