- И не старайтесь, - усмехнулся Чоросов. - Вы природу хорошо
знаете и любите, но не верите ей.
- А сами-то вы как объясните эти красные огни в скалах,
сине-зеленые столбы, светящиеся облака?
- Объяснение простое - горные духи, - спокойно ответил художник.
Я повернулся к нему, но и тени усмешки не заметил на его
замкнутом лице.
- Я не шучу, - продолжал он тем же тоном. - Вы думаете, название
озеру только за неземную красоту дано? Красота-то красотой, а слава
дурная. Вот и я картину сделал, а ноги еле унес. В девятьсот девятом я
там был и до тринадцатого все болел...
Я попросил художника рассказать о легендах, связанных с озером.
Мы уселись в углу на широком диване, покрытом грубым желто-синим
монгольским ковром. Отсюда можно было видеть "Озеро Горных Духов".
- Красота этого места, - начал Чоросов, - издавна привлекала
человека, но какие-то непонятные силы часто губили людей, приходящих к
озеру. Роковое влияние озера испытал и я на себе, но об этом после.
Интересно, что озеро красивее всего в теплые, летние дни, и именно в
такие дни наиболее проявляется его губительная сила. Как только люди
видели кроваво-красные огни в скалах, мелькание сине-зеленых
прозрачных столбов, они начинали испытывать странные ощущения.
Окружающие снеговые пики словно давили чудовищной тяжестью на их
головы, в глазах начиналась неудержимая пляска световых лучей. Людей
тянуло туда, к круглой конусовидной горе, где им мерещились
сине-зеленые призраки горных духов, плясавшие вокруг зеленоватого
светящегося облака. Но, как только добирались люди до этого места, все
исчезало, одни лишь голые скалы мрачно сторожили его. Задыхаясь, едва
передвигая ноги от внезапной потери сил, с угнетенной душой,
несчастные уходили из рокового места, но обычно в пути их настигала
смерть. Только несколько сильных охотников после невероятных мучений
добрались до ближней юрты. Кто-то из них умер, другие долго болели,
потеряв навсегда былую силу и храбрость. С тех пор широко разнеслась
недобрая слава о Дены-Дерь, и люди почти перестали бывать на нем. Там
нет ни зверя, ни птицы, а на левом берегу, где происходят сборища
духов, и не растет ничего, даже трава. Я еще в детстве слышал эту
легенду, и меня давно тянуло побывать во владениях горных духов.
Двадцать лет назад я провел там два дня в полном одиночестве. В первый
день я не заметил ничего особенного и долго работал, делая этюды.
Однако по небу шли густые облака, меняя освещение, и мне не удавалось
схватить прозрачность горного воздуха. Я решил остаться еще на день,
заночевав в лесу, в полуверсте от озера. К вечеру я ощутил странное
жжение во рту, заставлявшее все время сплевывать слюну, и легкую
тошноту. Обычно я хорошо выносил пребывание на высотах и удивился,
почему на этот раз разреженный воздух так действует на меня.
Чудесное утро следующего дня обещало отличную погоду. Я поплелся
к озеру с тяжелой головой, испытывая сильную слабость, но вскоре
увлекся работой и забыл обо всем. Солнце порядком пригревало, когда я
закончил разработку этюда, впоследствии послужившего основанием для
картины, и отодвинул мольберт, чтобы бросить последний взгляд на
озеро.
Я очень устал, руки дрожали, в голове временами мутилось, и
подступала тошнота. Тут я увидел духов озера. Над прозрачной гладью
воды проплыла тень низкого облака. Солнечные лучи, наискось
пересекавшие озеро, стали как будто ярче после минутного затмения. На
удалявшейся границе света и тени я вдруг заметил несколько столбов
призрачного сине-зеленого цвета, похожих на громадные человеческие
фигуры в мантиях. Они то стояли на месте, то быстро передвигались, то
таяли в воздухе. Я смотрел на небывалое зрелище с чувством гнетущего
страха.
Еще несколько минут продолжалось бесшумное движение призраков,
потом в скалах замелькали отблески и вспышки кровавого цвета. А над
всем висело светящееся слабым зеленым светом облако в форме гриба...
Я вдруг почувствовал прилив сил, зрение обострилось, далекие
скалы будто надвинулись на меня, я различил все подробности их крутых
склонов. Схватив кисть, с дикой энергией я подбирал краски, стараясь
торопливыми мазками запечатлеть необыкновенную картину.
Легкий ветерок пронесся над озером, и мгновенно исчезли и облако,
и сине-зеленые призраки. Только красные огни в скалах по-прежнему
мрачно поблескивали, дробясь на воде в отбрасываемых скалами тенях.
Возбуждение, охватившее меня, ослабело, недомогание резко усилилось,
словно жизненная сила утекала с концов пальцев, державших палитру и
кисть. Предчувствие чего-то недоброго заставило меня торопиться. Я
закрыл этюдник и собрал свои пожитки, чувствуя, как страшная тяжесть
наваливается мне на грудь и голову...
Ветер над озером усиливался. Прозрачное голубое зеркало померкло.
Облака закрыли вершины гор, и яркие краски окружающего быстро
тускнели. Одухотворенная и чистая красота озера сменилась печальной
хмуростью, красные отблески на месте призраков погасли, и лишь темные
скалы чернели там среди пятен снега. Тяжелое дыхание со свистом
вырывалось из моей груди, когда я, борясь с упадком сил и давившей
меня тяжестью, повернулся спиной к озеру. Путь до места, где, по
уговору, ожидали меня мои проводники, отказавшиеся идти на Дены-Дерь,
я прошел как в смутном сне. Горы качались передо мной, приступы рвоты
приводили меня в полное изнеможение. Временами я падал и долго лежал,
не в силах подняться. Как я добрался до моих проводников, не помню, да
это и безразлично. Главное, что привязанный на спине ящик с этюдами
уцелел.
Проводники издалека увидели, что делается со мной. Они перенесли
меня к лагерю и положили на спину, подсунув под голову переметную
суму.
"Однако, ты пропадешь, Чорос", - тоном беспристрастного
наблюдателя заметил старший из проводников.
Я не умер, как видите, но долго чувствовал себя очень плохо.
Вялость и притупление зрения мешали жить и работать. Большую картину
"Дены-Дерь" я написал только год спустя, а эту отделывал все время
понемногу, когда встал на ноги. Как видите, правда об озере Дены-Дерь
и населяющих его горных духах далась мне недешево.
Чоросов умолк. Сквозь частый переплет большого окна виднелась
погруженная в сумерки долина. Крайне заинтересованный рассказом, я не
имел оснований не верить художнику, но в то же время не мог подыскать
никакого объяснения чудесным явлениям, запечатленным в красках его
произведения. Мы перешли в столовую. Яркая лампа-"молния" над столом
прогнала тень нереального, навеянного странным рассказом. Я не утерпел
и спросил, как разыскать Озеро Горных Духов на случай, если бы мне еще
раз представилась возможность побывать в тех местах.
- Ага, забрало вас это озеро! - улыбнулся Чоросов. - Что ж,
побывайте, если не боитесь. Записывайте.
Я достал из сумки записную книжку и карандаш.
- Место это в Катунском хребте, на его восточном конце. Это
глубокое ущелье между Чуйскими и Катунскими белками. Километрах в
сорока вверх по Аргуту от его устья, справа по течению, выходит речка
Юнеур. Это место приметно потому, что Аргут дает здесь кривун и устье
Юнеур а выходит в широкое плоское место. От устья его пойдете вверх по
Аргуту левым берегом, считайте так - километров шесть, и здесь, справа
по ходу, окажется небольшой ключ или речка, если хотите. Речка-то
небольшая, а долина очень широкая и глубоко уходит в Катунский хребет.
По этой долине вам и ехать. Место сухое, лиственницы большие,
раскидистые. Уже подниметесь высоко, когда встретите большой крутой
порог, с него водопад маленький, и тут долина повернет вправо. Дно
долины будет совсем плоское, широкое, и на нем - цепью - пять озер,
одно от другого где с полверсты, где с версту. Последнее, пятое озеро,
откуда дальше нет ходу, и будет Дены-Дерь. Вот и все. Только смотрите
не ошибитесь ущельями, а то там и долин, и озер много... Да, вот
вспомнил, хорошая примета! В устье ключа, куда повернете с Аргута,
будет небольшое болотце; на краю его, налево, стояла огромная сухая
лиственница без сучьев, с двойной вершиной, как чертовы вилы. Если еще
уцелела, по ней узнаете.
Я записал указания Чоросова, не подозревая того значения, которое
имели они впоследствии.
Утром я просматривал работы Чоросова, но ни одна не шла в
сравнение с "Дены-Дерь". Понимая большую ценность картины, а не
решался даже намекнуть на возможность приобрести ее при моих весьма
скромных средствах. Я купил два наброска снежных гор да еще получил в
подарок маленький рисунок пером, где мои любимые лиственницы были
изображены с глубоким знанием характера дерева.
На прощанье Чоросов сказал мне:
- Вижу, как вы к "Дены-Дерь" присматриваетесь, но эту вам
подарить не могу. Я подарю вам этюд, сделанный мной на озере. Только,
- он помолчал немного, - это уже после того, как помру, сейчас мне
расстаться с ним трудно. Ну, не огорчайтесь, это будет скоро... вам
перешлют, - серьезно, со смущающей бесстрастностью, добавил художник.
Пожелав Чоросову долгой жизни, а себе - скорой встречи с ним, я
сел на коня, и судьба, как оказалось, навсегда разъединила нас.
Я не скоро попал на Алтай. Четыре года прошло в напряженной
работе, а на пятый я временно выбыл из строя. Жестокий
ревматизм - профессиональная болезнь таежников - на полгода свалил
меня, а потом пришлось возиться с ослабевшим сердцем.
Устав от вынужденного безделья и скуки, я бежал с южного курорта
в хмурый, но милый Ленинград. По предложению главка я занялся ртутным
месторождением Сефидкана в Средней Азии. В солнечной суши Туркестана я
надеялся выгнать одолевшую меня хворь и вернуться к унылой дикости
Севера, навсегда пленившей меня. В этой привязанности я был однолюбом
и с трудом преодолевал приступы острой тоски по Сибири.
В один из теплых весенних вечеров, когда я сидел за микроскопом у
себя дома, принесли посылку, которая больше огорчила, чем обрадовала
меня. В плоском ящичке из гладких кедровых досок лежал этюд
"Дены-Дерь" как знак того, что художник Чоросов окончил свою трудовую
жизнь. Достаточно было мне снова увидеть "Озеро Горных Духов", как на
меня нахлынули воспоминания.
Далекая и недоступная красота Дены-Дерь наполнила меня тревожной
грустью. Стараясь рассеять печаль работой, я установил под микроскопом
новый шлиф рудной породы из Сефидкана. Привычной рукой я опустил тубус
с винтом кремальеры, настроил фокус микрометром и углубился в изучение
последовательности кристаллизации ртутной руды. Шлиф - отполированная
пластинка породы - представлял собой почти чистую киноварь, и с его
изучением дело не ладилось. Тонкие оттенки цветов, отраженные от
шлифа, скрадывались электрическим светом. Я заменил
опак-иллюминатор[Опак-иллюминатор - специальный прибор в микроскопе
для наблюдения минералов в отраженном свете.] сильвермановским для
косого освещения и включил лампу дневного света - превосходную
выдумку, заменяющую солнце в суженном мире микроскопа...
Озеро Горных Духов продолжало стоять перед моим внутренним
взором, и я сначала даже не удивился, увидев в микроскопе
кроваво-красные отблески на фоне голубоватой стали, так поразившие
меня в свое время на картине художника. Секундой позже до сознания
дошло, что я смотрю не на картину, а наблюдаю внутренние рефлексы
ртутной руды. Я повернул столик микроскопа, и кроваво-красные отблески
замигали, потухая или переходя в более глубокий коричневато-красный
