огоньки факелов, сливавшиеся в тускло мерцавшую полосу;
светящиеся точки виднелись и на середине реки, скоплялись в
двух местах на берегу, где находились мятежники.
Сомнения не было: отряды многочисленных воинов
переправлялись через реку, спеша окружить место, где пылал
огонь пожаров и где находились взбунтовавшиеся рабы.
А здесь восставшие все еще метались из стороны в сторону,
изыскивая способ нападения; некоторые пытались подойти к врагам
по дну оросительного канала, другие выпускали драгоценные
стрелы.
Кави обвел взглядом неопределенную по своим очертаниям
темную массу людей. На его взгляд, боеспособная колонна
насчитывала не более трехсот человек, из которых меньше
половины имели ножи и копья, а луков было добыто не более
тридцати.
Пройдет немного времени, и сотни страшных лучников Черной
Земли засыплют их издалека тучей длинных стрел, тысячи хорошо
обученных воинов зажмут в кольцо едва отведавшую свободы толпу.
Ахми, гневно сверкая глазами, кричал, что подошла уже
середина ночи, и если они сейчас не уйдут, будет поздно.
Ливийцу, Кави и Пандиону пришлось потратить немало
драгоценных минут, чтобы объяснить распаленным, жаждущим битвы
людям бесполезность попытки противостоять войскам столицы.
Вожаки настаивали на немедленном уходе в пустыню и в случае
необходимости готовы были сделать это, бросив всех остальных,
увлекшихся поисками оружия, мщения и грабежом. Часть
несогласных рабов отделилась от колонны и направилась вниз,
вдоль реки, к богатой усадьбе какого-то вельможи, откуда
доносился шум и мелькали огни факелов. Остальные -- их было
немногим больше двухсот человек -- подчинились.
Скоро темная, извивающаяся длинной змеей толпа втянулась в
узкое ущелье между кручами еще раскаленных от дневного солнца
скал и выбралась на плоский край долины. Бесконечная, усыпанная
песком и щебнем равнина раскинулась перед беглецами. Пандион в
последний раз оглянулся на слабо блестевшую внизу огромную
реку. Сколько дней тоски, отчаяния, надежд и гнева провел он
перед ее спокойно струившимся ликом. Радость, горячая
благодарность к верным товарищам наполнили сердце молодого
эллина. С торжеством он повернулся спиной к стране рабства и
ускорил свои и без того быстрые шаги.
Отряд мятежников отошел уж на двадцать тысяч локтей от
края долины, когда ливиец остановил колонну. Позади, на
востоке, небо начало светлеть.
В сером свинцовом полусвете едва обрисовались контуры
округленных песчаных бугров, достигавших ста пятидесяти локтей
высоты и смутно тянувшихся до хмурой полосы горизонта. В час
рассвета пустыня молчала, воздух был неподвижен, шакалы и гиены
утихли.
-- Что хочешь ты, все время торопивший нас, чего ты
медлишь? -- спросили ливийца из задних рядов.
Ливиец объяснил, что начинается самая трудная часть пути:
бесконечные гряды песчаных холмов. Дальше они становятся все
выше, достигая трехсот локтей. Нужно построиться цепочкой, по
два человека в ряд, и идти, не отставая, не обращая внимания на
усталость. Кто отстанет, тот не дойдет. Ливиец будет идти
впереди, выбирая путь между песчаными горами.
Выяснилось, что почти никто не успел напиться, и уже
сейчас многие томились жаждой после горячки боя. Не все добыли
плащи или куски материи, для того чтобы закрыть от солнца
голову и плечи. Но делать уже было нечего.
Цепочкой в двести локтей длины люди двинулись дальше,
молча глядя себе под ноги, вязнувшие в рыхлом песке. Передние
ряды заворачивали то вправо, то влево, обходя сыпучие склоны,
-- путь шел крутыми извивами.
На востоке загорелась широкая пурпурная полоса.
Серповидные или остро зазубренные гребни песчаных холмов
окрасились золотом. Освещенная пустыня показалась Пандиону
морем застывших высоких волн с гладкими скатами, отливающими
оранжево-желтым цветом. Дикое возбуждение после ночи восстания
медленно отступало, в души рабов проникал необычный для них
покой и мир. Молчание и простор пустыни в золотых далях
утренней зари очищали истомленных в плену людей от долголетней
злобы и страха, тоски и отчаяния.
Ярче становился окружающий свет, бездонней лазурь неба.
Солнце поднималось выше; лучи его, сначала ласково гревшие,
теперь палили и жгли. Замедленное продвижение в лабиринте
глубоких душных ущелий между огромными холмами песка
становилось все тяжелее. Тени холмов сильно укоротились, по
нагретому песку уже было больно ступать, но люди продолжали
путь, не останавливаясь, не оглядываясь. Впереди бесконечно
повторялись совершенно похожие друг на друга песчаные холмы, не
давая возможности ничего видеть.
Время шло; воздух, солнечный свет и песок перестали
существовать раздельно и слились в сплошное море пламени,
слепящего, удушающего и обжигающего подобно расплавленному
металлу.
Людям, происходившим из северных приморских стран, в том
числе Пандиону и двум этрускам, было особенно трудно.
В голове молодого эллина, словно стиснутой обручем, бешено
стучала кровь, отдаваясь невыносимой болью.
Ослепленные глаза почти перестали видеть -- в них плавали,
струились или быстро вращались пятна и полосы удивительно ярких
цветов, сменявшихся в причудливых сочетаниях. Неистовая мощь
солнца превратила песок в массу золотой пыли, пропитанной
светом.
Пандион бредил наяву. В обезумевшем мозгу мелькали
видения. В багровых вспышках огня двигались колоссальные статуи
Айгюптоса, тонули в волнах фиолетового моря. Море, в свою
очередь, расступалось, стада полузверей, полуптиц мчались
куда-то, низвергаясь с отвесных обрывов удивительной высоты. И
снова выстраивались в боевой порядок и шли на Пандиона
гранитные фараоны Черной Земли.
Шатаясь, молодой эллин тер глаза, бил себя по щекам,
стараясь видеть то, что было на самом деле, -- пышущие жаром
откосы песка, заходящие друг на друга в слепящем
золотисто-сером свете. Но снова крутились цветистые огненные
вихри, и тяжелый бред овладевал Пандионом. Только страстное
желание быть свободным заставляло его передвигать ноги в такт с
черными ногами Кидого, и тысячи песчаных бугров отходили назад,
к Айгюптосу. Новые цепи высоких песчаных гор встали перед
беглецами, разделенные огромными гладкими воронками, в глубине
которых выступали угольно-черные участки почвы.
Молящие хриплые стоны все чаще пробегали по длинной
цепочке рабов; здесь и там обессиленные люди падали на колени
или прямо лицом в раскаленный песок, упрашивая товарищей
прикончить их.
Угрюмо отворачиваясь, люди продолжали идти, и просьбы
затихали позади, за мягкими по своим очертаниям горами песка.
Песок, песок, раскаленный, чудовищный в своей массе,
необозримый, тихий и зловещий, казалось, затопил всю Вселенную
морем душного, сыпучего пламени.
Впереди, в золотистом огне солнца, мелькнул далекий
серебристый проблеск. Ливиец издал слабый ободряющий крик. Все
яснее вдали вырисовывались пятна, сверкавшие нестерпимо ярким
голубым сиянием. Это были участки почвы, покрытые
кристаллической солью.
Песчаные холмы мельчали, понижались и скоро превратились в
небольшие кучи затвердевшего, слежавшегося песка, и ноги идущих
стали двигаться легко, освобожденные от привязчивых объятий
рыхлых песков. Желтая твердая глина, изборожденная темными
трещинами, казалась гладкой плитой дворцовой аллеи.
Солнце еще на целую ладонь не дошло до полудня, а мятежные
рабы уже достигли обрывистого невысокого уступа из коричневого
слоистого камня и повернули под прямым углом налево, на
юго-запад. В короткой расщелине, широким углом врезавшейся в
уступ скалы и издали черневшей подобно отверстию пещеры,
располагался древний колодец -- родник с прохладной и чистой
водой.
Предотвращая свалку обезумевших от жажды людей, Кави
поставил самых сильных у входа в ущелье. Сначала напоили
наиболее ослабевших.
Солнце уже давно перешло за полдень, а люди все пили и
пили, отползая в тень обрыва со вздувшимися животами, и снова
возвращались к воде. Постепенно беглецы оживали, послышалась
быстрая речь выносливых негров, отрывистый смех, легкая
перебранка... Но веселье не приходило к ободрившимся людям --
много верных товарищей осталось умирать в лабиринте песчаных
гор, товарищей, только что ступивших на дорогу свободы,
мужественно боровшихся, презирая смерть, сливших свои усилия в
беззаветном порыве с усилиями тех, которые спаслись.
Пандион с удивлением смотрел, как преобразились рабы, с
которыми он провел так много времени в шене. Исчезло тупое
равнодушие к окружающему, лежавшее одинаковой печатью на
усталых, изможденных лицах.
Глаза, прежде тусклые и безразличные, теперь внимательно и
живо смотрели кругом, черты суровых лиц как бы выступали резче.
Это были уже люди, а не рабы, и Пандион вспомнил, как прав был
мудрый Кави, когда упрекнул его в презрении к своим товарищам.
Жизненная неопытность Пандиона помешала ему понять людей.
Молодой эллин принял тяжкую угнетенность от долгого плена за
природные свойства пленников.
Люди скучились у склона ущелья в небольших пятнах
спасительной тени. Скоро непробудный сон овладел всеми --
погони можно было не опасаться в этот день: кто, кроме людей,
решившихся на смерть ради свободы, сможет днем пройти через
пылающий ад песчаного моря?
Беглецы отдыхали до заката, и усталые ноги опять стали
легкими. Небольшое количество пищи, которое сумели пронести
через пески самые сильные, было тщательно разделено между
всеми.
Предстоял большой переход до следующего родника: ливиец
говорил, что придется идти всю ночь, зато на рассвете, еще до
наступления жары, они будут у воды. За этими колодцами снова
лежит область песчаных холмов -- последняя перед большим
оазисом. К счастью, она не широка -- не больше, чем пройденная,
и если мятежники выступят к вечеру, когда солнце придет на
юго-запад, то ночью войдут в большой оазис, где достанут пищу.
Таким образом, без еды придется быть всего сутки.
Все это казалось нестрашным людям, испытавшим так много.
Главное, окрыляющее и бодрящее, заключалось в том, что они,
свободные, уходили все дальше и дальше от проклятой страны
Кемт, все меньше становилось вероятности, что их настигнет
погоня.
Закат потухал; на пламя горящих углей сыпался серый пепел.
Последний раз вдоволь напившись, беглецы двинулись в путь.
Удручающая жара исчезла, развеянная черным крылом ночи.
Темнота ласково и мягко обнимала сожженных пламенем пустыни
людей.
Они пошли по низкому ровному плоскогорью, усыпанному
массой остроугольного щебня, резавшего ноги неосторожных
путников.
К середине ночи беглецы спустились в широкую долину,
усеянную серыми каменными шарами. Странные камни от одного до
трех локтей в поперечнике лежали повсюду, точно рассыпанные
неведомыми богами мячи. Люди, шедшие уже не цепочкой, а
нестройной толпой, пересекали долину наискось, направляясь к
подъему, видневшемуся далеко впереди.
После оглушающе тяжелого дня, когда с такой беспощадностью
проявлялась слабость человека, тихий покой ночи был глубок и
задумчив. Пандиону показалось, что бесконечная пустыня
поднялась к небесному своду, звезды сделались совсем близкими в
прозрачном воздухе, пронизанном каким-то темным сиянием. И
пустыня стала частью неба, слилась с ним, поднимая человека над
