его страданиями, оставляя наедине с вечностью пространства.
Взошла луна, и серебряный покров света лег на темную почву.
Отряд рабов достиг подъема. Пологий склон был выложен
плитами крепкого известняка. Плиты, отполированные до блеска
песчаными вихрями, зеркально отражали свет луны и казались
голубой стеклянной лестницей, ведущей в небо.
Пандион ступил на их скользкую холодящую поверхность, и
ему показалось, что он поднимается по сверкающим небесным
ступеням. Еще немного -- и он достигнет темно-синего свода
неба, ступит на серебряную арку Млечного Пути и пойдет по
звездному саду, далекий от всех тревог.
Но подъем окончился, лестница потухла, начался длинный
спуск в расползавшуюся внизу чернеющей плоскостью равнину,
засыпанную крупным песком. Она замыкалась цепью зубчатых
утесов, торчавших наклонно из песка, как обрубки исполинских
бревен. Отряд подошел к скалам уже на рассвете и долго двигался
по лабиринту узких трещинообразных обрывов, пока
проводник-ливиец не нашел источника. С утесов было видно
полчище новых песчаных гор, враждебным кольцом обступивших
скалы, в которых укрылись беглецы. Глубокие фиолетовые тени
лежали между розовыми скатами песков. Пока, у воды, песчаное
море не было страшно.
Кидого нашел защищенное от солнца место, где гигантский
каменный куб высился над стенами песчаниковых слоев, обрезанных
с севера глубокой промоиной. Между утесами было достаточно тени
для всего отряда, и она должна была скрывать людей до захода
солнца.
Усталые люди мгновенно заснули -- теперь оставалось только
ждать, пока неистовствующее в высоте солнце, спускаясь, не
начнет смиряться. Небо, такое близкое ночью, вновь вознеслось в
недостижимую даль и оттуда слепило и жгло людей, как будто в
отместку за ночную передышку. Время шло; мирно спавших людей
окружил знойный океан солнечного огня, уничтожающий все живое.
Чуткий Кави проснулся от слабых жалобных стонов. Этруск с
недоумением поднял отяжелевшую голову и прислушался. Кругом
изредка слышался сильный треск, сменявшийся протяжными,
жалобными стонами, полными тоски. Звуки усилились; многие
беглецы проснулись, в страхе оглядываясь кругом. Ни признака
движения не было среди раскаленных скал, все товарищи были на
прежних местах, продолжали спать или прислушивались. Кави
разбудил безмятежно спавшего Ахми. Ливиец сел, широко зевнул и
затем рассмеялся прямо в лицо удивленному и встревоженному
этруску.
-- Камни кричат от солнца, -- пояснил ливиец, -- это знак,
что жара спадает.
От голоса камней в грозном молчании пустыни, полного
какой-то безнадежности, беглецам стало не по себе. Ливиец влез
на утес, посмотрел вокруг сквозь щель в сложенных ладонях и
объявил, что скоро можно будет трогаться в последний переход до
оазиса: нужно напиться в дорогу.
Хотя солнце уже сильно склонилось к западу, песчаные горы
продолжали пылать. Казалось совершенно невозможным покинуть
тень и выйти в это море огня и света. Но люди без единого
протеста построились попарно и направились вслед за ливийцем --
так силен был зов свободы.
Пандион шел теперь в третьем ряду от ливийца Ахми и
по-прежнему рядом с Кидого.
Неистощимая выносливость и добродушная веселость негра
ободряли молодого эллина, чувствовавшего себя неуверенно перед
страшной мощью пустыни.
Враждебное палящее дыхание ее опять заставляло людей низко
опускать головы. Они прошли уже не меньше пятнадцати тысяч
локтей, когда Пандион заметил легкое беспокойство
проводника-ливийца. Ахми два раза останавливал колонну,
забирался, утопая по колени в песке, на верхушки песчаных
холмов, осматривая горизонт. На вопросы ливиец не отвечал.
Высота холмов уменьшилась, и Пандион обрадованно спросил
Ахми, не кончаются ли пески.
-- Еще далеко, много песка! -- хмуро отрезал проводник и
повернул голову на северо-запад.
Посмотрев туда же, Пандион и Кидого увидели, что горящее
небо там закрыто свинцовым туманом. Сумрачная пелена,
поднимавшаяся ввысь, побеждала исполинскую мощь солнца и сияние
неба.
Вдруг послышались звонкие и приятные звуки -- высокие,
певучие, чистого металлического тона, как будто серебряные
трубы начали за буграми песков странную мелодию.
Они повторялись, нарастая, все более громкие и частые, и
сердца людей забились сильнее под влиянием бессознательного
страха, который несли эти серебристые звучания, ни на что не
похожие, далекие от всего живого.
Ливиец остановился и с жалобным криком упал на колени.
Подняв руки к небу, он молился богам, просил защитить от
ужасного бедствия. Испуганные беглецы тесно сбились вместе в
узком пространстве между тремя песчаными холмами. Пандион
вопросительно посмотрел на Кидого и изумился -- черная кожа
негра стала серой. Молодой эллин впервые видел своего друга
испуганным и не знал, что так бледнеют чернокожие. Кави схватил
за плечо проводника и, без усилия подняв его на ноги, злобно
спросил, что случилось.
Ахми повернул к нему искаженное от страха лицо,
покрывшееся крупными каплями пота.
-- Песок пустыни поет, зовет ветер, а с ним прилетает и
смерть, -- хрипло проговорил ливиец. -- Идет песчаная буря...
Гнетущее молчание повисло над отрядом, нарушаемое только
звуками поющего песка.
Кави стоял в недоумении -- он не знал, что делать, а те,
кто знал, понимали силу грозящей опасности и тоже молчали.
Наконец Ахми опомнился:
-- Вперед, скорее вперед! Я видел там скалистую площадку,
свободную от песка: нужно успеть дойти до нее. Здесь смерть
неизбежна -- всех засыплет песком, а там... может быть,
кто-нибудь спасется...
Испуганные люди устремились за бежавшим ливийцем.
Свинцовый туман превратился в багровую мглу, затянувшую
все небо. Вершины песчаных холмов зловеще задымились, дыхание
ветра коснулось воспаленных лиц роем мельчайших песчинок. Стало
нечем дышать, воздух точно пропитался жгучим ядом. Но вот
расступились песчаные бугры, и беглецы оказались на небольшом
клочке каменистой почвы, почерневшей и сглаженной. Вокруг
нарастал грохот и гул несущегося издалека ветра, багряное
облако быстро потемнело снизу, будто черная завеса задернула
небо. Она вверху осталась темно-красной, бледный диск солнца
скрылся в страшной туче. Подражая более опытным, люди поспешно
срывали с себя набедренные повязки, тряпки, прикрывающие головы
и плечи, укутывали лица и падали ниц на неровную поверхность
горячего камня, прижимаясь друг к другу.
Пандион немного замешкался. Последнее, что он увидел,
наполнило его ужасом. Все вокруг пришло в движение. По черной
почве покатились камни с кулак величиной, точно сухие листья,
гонимые осенним ветром. Холмы выбросили по направлению к
беглецам толстые извивающиеся щупальца, песок задвигался и
быстро понесся, растекаясь кругом, точно вода, выброшенная
бурей на отлогий берег. Клубящаяся масса налетела на Пандиона
-- юноша упал и больше ничего не видел. Сердце колотилось, и
каждый его удар отдавался в голове. Участившееся дыхание с
трудом прорывалось сквозь горло и рот, казалось, покрывшиеся
твердой коркой.
Свист ветра звучал высокими нотами, заглушенный глухим
шумом несущегося песка, пустыня грохотала и ревела вокруг. В
голове Пандиона помутилось, он боролся с бесчувствием, куда
погружала его душившая, иссушающая буря. Отчаянно кашляя,
молодой эллин освобождал горло от песчаной пыли и вновь начинал
учащенно дышать. Вспышки сопротивления Пандиона повторялись все
реже. Наконец он потерял сознание.
А гром бури становился все увереннее и грознее, его
раскаты перекатывались по пустыне, как гигантские медные
колеса. Каменистая почва содрогалась ответным гулом, как
металлический лист, а над ней неслись тучи песка. Песчинки,
насыщенные электричеством, вспыхивали голубыми искорками, и вся
масса движущегося песка катилась, полная синеватых сверканий.
Казалось, с минуты на минуту польется дождь и свежая вода
спасет иссушенных знойным воздухом, впавших в беспамятство
людей. Но дождя не было, а буря продолжала грохотать. Темная
груда человеческих тел покрывалась все более толстым слоем
песка, скрывавшим слабые движения, заглушавшим редкие стоны...
Пандион открыл глаза и увидел на фоне звезд силуэт черной
головы Кидого. Как потом узнал Пандион, негр долго хлопотал над
безжизненными телами друзей -- молодого эллина и этрусков.
В темноте возились люди, раскапывая занесенных песком
товарищей, прислушиваясь к слабому трепету жизни в груди
бесчувственных, отодвигая в сторону погибших.
Ливиец Ахми со своими привычными к пустыне соплеменниками
и несколько негров ушли назад, к источнику в скалах. Кидого
остался с Пандионом, не в силах покинуть едва дышавшего друга.
Наконец полуживые, почти не различавшие дороги пятьдесят
пять человек пошли, держась друг за друга, с Кидого во главе,
по следам ушедших. Никто не думал о том, что им пришлось
повернуть назад, может быть, навстречу возможной погоне -- в
мыслях каждого была только мечта о воде. Вода, оттеснившая волю
к борьбе, погасившая все стремления, -- вода была маяком в
смутной горячке распаленного мозга.
Пандион потерял всякое представление о времени, забыл о
том, что они отошли от источника не более чем на двадцать тысяч
локтей, забыл обо всем, кроме того, что надо держаться за плечи
впереди идущего и вяло ступать в такт товарищам. Примерно на
середине пути они услышали впереди голоса, показавшиеся
необыкновенно громкими: Ахми и двадцать семь человек, ушедших с
ним, спешили навстречу, бережно неся пропитанные водой тряпки и
две старые тыквенные бутылки, найденные у источника.
Люди нашли в себе силы отказаться от воды, предложив Ахми
дойти до оставшихся на месте катастрофы.
Сверхчеловеческие усилия требовались для того, чтобы
вернуться к колодцу, силы убывали с каждым десятком шагов, тем
не менее люди молча пропустили группу водоносов и поплелись
дальше.
Зыблющийся черный туман застилал взоры спотыкавшихся
людей, некоторые падали, но подбодренные уговорами,
поддерживаемые более выносливыми товарищами, продолжали путь.
Пятьдесят пять человек не могли вспомнить последнего часа пути
-- люди шли почти бессознательно, ноги их продолжали свои
неверные, замедленные движения. И все же путники дошли, вода
вернула сознание, напитала их тела, позволила сгустившейся
крови вновь размягчить высохшие мышцы.
И как только путники пришли в себя, они вспомнили о
товарищеском долге. Едва оправившись, они пошли назад, по
примеру первых, неся навстречу бредущим где-то в песках
источник жизни -- воду, капавшую с мокрых кусков ткани. И эта
помощь была неоценимой, потому что пришла как раз вовремя.
Солнце уже всходило. Последнюю группу оставшихся в живых
поддержала принесенная ливийцами вода. Люди остановились
посреди песков, будучи не в силах идти дальше, несмотря на
уговоры, понукания и даже угрозы. Мокрые тряпки дали людям еще
час отсрочки -- время, оказавшееся достаточным для того, чтобы
добраться до колодца.
Так вернулся к воде еще тридцать один человек; всего
спаслось сто четырнадцать -- меньше половины вошедших в пустыню
два дня назад. Самые слабые погибли еще при первом переходе
через пески, теперь страшная катастрофа погубила множество
отличных, мощных бойцов. Будущее казалось уже гораздо менее
определенным. Вынужденное бездействие угнетало, силы для
