в Лахоре, с его изнуряющей духотой, а Тиллоттама должна вернуться
туда. Даярам поклялся, что он не будет более ждать ни минуты. Как
только его выпустят, он кинется разыскивать девушку, и свой осенний
праздник Онам в сентябре этого года Тиллоттама встретит на родном
малабарском побережье!
Если его выпустят? А если не выпустят? Или освободят через
несколько лет? По какому безумному порыву попал он сюда, в
первозданный мрак, будто в самый тамас - пучину бездеятельной инерции,
противостоящей активному началу природы - Пракрити? Да, много столетий
бичом Индии был глубокий индивидуализм духовных поисков, ритуалов,
путей в жизни. И он, тридцатилетний образованный человек современной
Индии, пошел тем же старинным путем. Там, в настоящей жизни, есть
верные друзья, товарищи. Не одинокому, а окруженному друзьями - вот
как надо было освобождать Тиллоттаму. Один Анарендра стоит нескольких
человек, а ведь есть еще Сешагирирао - инженер-химик, автомеханик
Арвинд - самые закадычные друзья, и к ним он обратится в первую
очередь. Все вместе они разработают план. О боги, он дальше от них,
чем если бы был в Америке!
С нараставшей тревогой думал Даярам о беззащитности Тиллоттамы.
То, что казалось грозной силой для поклонника красоты, что могло бы
действительно быть повернуто на подчинение и беду мужчины, то у такой
девушки, как Тиллоттама, оборачивалось великой уязвимостью. Она,
словно травинка, не может уйти от топчущих ее ног на краю
неогороженного сада. Стремление освободиться загорелось в нем с еще
большей силой. Обламывая ногти, Даярам царапал засохшую глину,
стараясь раскачать плиту-заслонку, чувствуя, что сойдет с ума.
Простершись на вогнутом каменном полу, он в тысячный раз старался
сосредоточить всю волю, чтобы передать Витаркананде свое безумное
желание покинуть темницу. Дыша глубоко и медленно, Даярам вкладывал в
каждый удар сердца призыв к гуру. От сосредоточения воли и размеренных
повторений мысли кружилась голова, странное оцепенение ползло вверх по
ногам. Художник впал в забытье. Окружавший его мрак исчез, он лежал в
сером сумеречном свете и слышал все повышающийся звенящий звук. Даярам
понял, что умирает. Веселое лицо Тиллоттамы склонилось над ним, в ее
печальных глазах он прочитал бесконечное сострадание.
Глава шестая. САДЫ КАШМИРА
Даярам лежал на чем-то необычно мягком, с повязкой на глазах. Он
протянул руку, чтобы сорвать ее, но кто-то ласково удержал его.
- Подожди, Даярам, скоро наступят сумерки и тогда тебе можно
будет смотреть. А пока поешь.
Подали чашку сливок, показавшихся невыразимо вкусными. Живой
голос учителя рядом, удобство ложа - какое блаженство! Но сомнение все
же не давало покоя Даяраму.
- Учитель, как же я ничего не слышал и не чувствовал, когда меня
освобождали? Или я, - в страшной тревоге Рамамурти сел, - я сплю?
- Ты не спишь сейчас, но когда мы открывали темницу, я погрузил
тебя в Иога-Нидру - глубочайший сон без видений. Потрясение могло
оказаться слишком большим!
- Сколько же я пробыл в подземелье, гуро?
- Двадцать восемь дней.
- Только всего? Я был твердо убежден, что пробыл во тьме не
меньше года! Ты услышал мой призыв, учитель! - со слезами
благодарности прошептал Даярам.
- Срок твоего испытания был определен мной в месяц, так что
осталось совсем немного. Но ты сумел передать мне свои чувства,
достигнув, как видишь, большой силы. Правда, ты сделал это в великом
порыве любви, а не сосредоточением освобождения. Потому твое
достижение было лишь мгновенным, а затем ушло безвозвратно. Но не
волнуйся, два дня тебе надо провести в келье, привыкая к миру.
- Два дня! - вскричал Даярам, приподнимаясь.
Он не видел нахмурившегося лица Витаркананды, но по долгому
молчанию, сопровождавшемуся размеренным дыханием, понял, что тот
размышляет.
- Учитель, - робко начал он, но гуру нажатием руки на грудь
приказал ему лежать, поднялся и вышел.
Бесконечно много времени лежал Даярам, но что значило это
ожидание в сравнении с безнадежным полубытием во мраке!
Незаметно Витаркананда снова появился в комнате. Приложив к губам
Даярама небольшую чашку, он приказал выпить и лежать, не двигаясь и не
разговаривая. Вяжущее, густое и сладковатое питье вызвало мучительное
чувство жара, покалывания, необъяснимого стеснения, которое
распространилось из-под ребер по всему телу. Невольный стон вырвался
из стиснутых челюстей Даярама.
- Что это за средство? - едва спросил он.
- Всего лишь настойка одного гималайского кустарника, известная
уже много веков в книге тибетской медицины Жуд-Ши, которая всего лишь
перевод вашей Аюр-Веды, - сказал гуру, пристально следя за поведением
ученика. - Хорошо! - одобрил гуру. - Теперь это.
Одна за другой в рот художника были положены две пилюли, и он
запил их молоком. Жгучее стеснение прошло, в теле появилась небывалая
энергия, голова стала ясной и холодной. Гуру положил руку на сердце
Даярама, приказал плотно зажмурить глаза и сорвал повязку. Свет
пробился сквозь веки, вызвав ощущение удара.
- Встань, открой глаза! - послышался голос учителя.
Даярам поспешно привстал, в самый мозг его ворвался невыносимый
свет. Он успел увидеть бороду учителя, стену комнаты и свалился ничком
в сильнейшем головокружении. Витаркананда сидел около постели,
оглаживая длинную бороду. Даярам сел и стал впивать в себя чудесный
свет полутемной комнаты. Он видел, теперь уже не было сомнения, он
вернулся в мир видимых вещей!
Профессор наблюдал за ним, доброжелательный и спокойный.
- Теперь ты видишь сам, что подземелье назначено для души
туповатой и апатичной, чтобы сделать ее более чуткой и тонкой. А у
таких, как ты, вынуть чувство красоты мира - значило бы опустошить
душу. Продолжительное пребывание во мраке убило бы твое "я". Слишком
мала бы оказалась ступень самосовершенствования и слишком дорогой
цена, какой она была бы достигнута. Теперь ты знаешь, что твоя дорога
ведет в мир людей, прекрасный и страдающий, светлый и темный,
радостный и несчастный.
Служи ему силой таланта, бескорыстно и беззаветно, не давая
властвовать над собой злобе, зависти и жадности, но помни, что слепая
доброта может причинить немало плохого. Знай, кому и зачем ты делаешь
добро!
Помни, что я тебе говорил о порогах. Никогда не переступай их, ни
порога бессмысленности, ни познания, которое превращается в тупое
нагромождение фактов, ни других порогов, которые мы часто переступаем
в обычной жизни, гонясь за дешевкой, едой, пошлым удовольствием смеха,
бесполезной умственной игры и так далее. Тебе следует особо опасаться
порога низкой чувственности. Художник слушал учителя, склонив голову,
как древний герой, готовившийся к подвигу, внимал бы своему
посвящению. Витаркананда угадал мысли Даярама.
- Самый великий подвиг искусства - вырвать прекрасное из жизни,
подчас враждебной, хмурой и некрасивой, вложить гигантский труд в
создание подлинной, безусловной, каждому понятной, каждого возвышающей
красоты. Мало этого, тебе придется бороться со все распространяющимся
влиянием бездельников, думающих ловким трюком, фокусом, удивляющей
безвкусных глупцов выдумкой подменить настоящее искусство. Они будут
отвергать твои искания, глумиться над твоим идеалом. Сами неспособные
на подвижнический труд настоящего художника, они будут каждый
найденный ими прием, отдельное сочетание двух красок, набор мазков или
удачно найденную светотень объявлять открытием, называть элементом
мира, не понимая, что в нашем ощущении природы и жизни нет ничего
простого. Что везде и во всем - сложнейший узор ткани Майи, что наше
чувство красоты уходит в глубину сотен прошедших тысячелетий, в
которых формировалась душа человека! Отразить эту сложность может лишь
подлинное искусство через великий труд. Ты должен идти в мир не только
как творец, но и воин... Но я еще скажу тебе свое напутствие, а сейчас
лежи, думай, возвращайся к жизни.
Витаркананда удалился, отдернув занавесь. Оконная прорезь в
толстой стене открывала вид на склоны ущелья. Закатные тени превратили
их в синие стены с красно-золотыми ребрами скал. Острые, как зубья,
синие пики вонзались в палевое сияющее небо.
Даярам встал, обошел келью - большую комнату с двумя мягкими
сиденьями, занавесью, низким столом, заваленным связками рукописных
листов, стянутых желтыми шелковыми шнурами и потемневшими дощечками.
Витаркананда уложил его в собственном жилье. Легкие шаги гуру прервали
мысли Даярама.
- Скоро стемнеет, и мы выйдем с тобой на верх башни, где ты
займешься дыхательными упражнениями.
- Я уже могу. Силы вернулись, под сердцем нет пустоты, и голова
не кружится, - бодро откликнулся Даярам.
- Пока не стемнеет - нельзя. Твое слишком скорое освобождение
подрывает веру в могущество древнего испытания. Я обещал нашим
хозяевам, что тебя в монастыре никто не увидит. На рассвете две
быстрые лошади с проводником будут ждать тебя внизу у реки, где мы
видели респов. Ты дойдешь туда один, и вы перевалите через Ладакхский
хребет в долину Инда. Проводник знает, где выйти на сринагарскую
дорогу западнее Леха. Там расположился лагерь геологической
экспедиции. У них есть геликоптер. За хорошую цену летающее железо
доставит тебя если не в Сринагар, то до автомобильной дороги... Ты
хочешь сказать?
- Да, учитель! - Даярам потупился.
- Знаю о чем. Но об этом после. Расставаясь с тобой, на этот раз
надолго, я должен передать тебе то, что поможет и в твоей работе, и в
пути к ней, твоей Тиллоттаме. Не бойся страдания. Ты обладаешь сильной
душой, а потому и страдаешь сильнее других и стараешься всячески
избежать этого. Но страдание ведет к высотам и весь мир благодаря ему
становится лучше. Только, как и все в жизни, страдание должно иметь
меру, иначе оно обратится гибелью души и станет источником зла. Сейчас
нет меры страдания в этом мире, - Витаркананда показал на хребет,
заслонивший долину Инда, и сложил обе руки чашей, - если бы я
зачерпнул чувства живущих в той долине людей, то поднял бы к небу
полную чашу человеческого горя. Если бы учесть и сложить горести и
радости всего человечества, то получился бы итог настолько печальный,
что ты, молодой, сильный, даже не смог бы в него поверить!
Женщины всегда страдали больше мужчин. С тех пор как военные
государства одержали верх над всеми другими формами общества, женщину
лицемерно славили, а на деле гнали, презирали и угнетали, хотя бы за
то, что она лучше, нежнее и открыта природе больше мужчины.
Мы возмущаемся позорными для христианской религии временами
европейского средневековья, когда женщин мучили ужасными пытками и
жгли на кострах, называя ведьмами. Но у нас самих, в нашей собственной
истории, разве не было страшного обычая топить новорожденных девочек в
Ганге? Да, это так, не ужасайся, Даярам! Ты сам уже постиг, что
прошлое непоправимо, его можно лишь забыть, понять, но слова о
прощении здесь лишь пустой звук, ибо над Кармой не властны даже высшие
боги, и что вошло в мировой механизм судьбы и воздаяния, не может быть
вынуто оттуда. А чем лучше европейских костров наше Сати? В древних
легендах воспета любовь женщин, покончивших с собой на костре мужа -
немногих настолько храбрых, фанатичных или обезумевших от горя, что
они решились на столь ужасную гибель, оставив детей и родных, вместо
того чтобы нести через жизнь память любимого. Случаи эти польстили
