страхом Даярам простерся на полу, повернулся набок и протиснулся в
узкий лаз. Его высокая грудь с развитыми мускулами не пролезала. Он
должен был выдохнуть воздух и сжать плечи. Пока он проскользнул в
непроглядный мрак камеры, теснящая тяжесть каменного хода показалась
ужасной западней. Даярам обернулся, и светящийся прямоугольник
отверстия почудился ему таким невероятно узким, что нечего было думать
выбраться обратно. Слепой, животный ужас затемнил сознание Даярама. Он
хотел закричать. Но, как в кошмарном сне, из сжатого горла вырвался
лишь невнятный вопль.
Даярам лег на бок, чтобы вылезти обратно, отказываясь навсегда от
своего безумного опыта. Где ему, жалкому и слабому, тягаться с
гигантами духа, проводившими здесь многие годы. Да и были ли такие
люди на самом деле? Может быть, это всего лишь легенды? Свет погас.
Даярам принялся шарить руками, чтобы нащупать края лаза, и вдруг
почувствовал легкий толчок в темя. Это вдвинулась тяжелая плита,
отрезав всякую возможность возвращения. Даярам стал биться о камень,
но он ничем не отличаются по абсолютной недвижности от окружающих
гладких стен. Неописуемый страх заживо погребенного потряс все тело
Даярама. Его пронзила мысль: гуру ничего не сказал ему о сроке
испытания! Как учитель, даже с его необыкновенной мудростью, узнает,
когда надо освободить его? Ему придется провести в этой западне целые
годы и умереть, так и не увидев света. Эта мысль приводила художника в
исступление, он судорожно ловил ртом воздух, чувствуя, что задыхается
в своей каменной могиле. Наконец он упал, полумертвый от утомления, и
забылся в полусне-полуобмороке.
Очнувшись, Даярам долго лежал в оцепенении. И потом принялся
ощупывать свою темницу.
Потребовалось много времени, чтобы определить форму камеры -
лежащее яйцо с очень тщательно выглаженными стенками. В центре
углубленного пола был сток - узкий колодец. С верхней стороны яйца,
по-видимому, существовала вентиляционная труба, потому что воздух
камеры был достаточно свеж и лишен запаха. Во мраке художник нащупал
циновку и долго ползал по полу, пока не нашел места, где можно было
лечь, не скатываясь к центру. По запаху глины Даярам разыскал
отверстие для руки и пролил почти всю воду и жидкую кашу из цзамбы,
пока втаскивал через коленчатый ход чашку и низкий медный чайник.
Прежде чем поставить посуду на полку, Даярам проделал несколько
упражнений, пока не научился проносить сосуды без наклона.
Даярама одолевали мучительные приступы животного страха и
звуковых галлюцинаций. Лежа в полузабытьи, он вдруг вскакивал,
"услышав" чьи-то голоса. Иногда его окликали люди из его прошлого, а
чаще всего чудились отдаленные вопли и призывы о помощи, как будто
проникавшие сквозь толщу каменных стен. Даярам прислушивался, с ужасом
думая, что монастырь горит и он будет погребен навсегда под пеплом
пожарища. Потом его измучила музыка, начинавшаяся тихим перебором
струн вины или негромкой песней из отдаленного конца темницы.
Постепенно музыка становилась все громче - целый оркестр играл под
сводом подземелья, не давая ни минуты покоя. Может быть, он стал
слышать звуки, наполняющие небесное пространство, которые обычные люди
не воспринимают?
Чтобы прекратить музыку, он кричал что-нибудь, говорил или
принимался петь. Но по мере того как шло ничем не отмеченное время во
мраке и абсолютной тишине, звук собственного голоса становился все
более странным. Даярам перестал говорить с собой, и как-то незаметно
прекратились слуховые галлюцинации. Художник начал понимать цель
жестокого заключения. Надо было оторвать человека, полностью
связанного с окружающим миром, от всех ощущений, наполнявших его ум.
Даже чувство проходящего времени исчезало - секунды, часы, минуты,
дни, ночи ничем не отличались от всего предыдущего, растворенного в
бесформенном мраке. Время остановилось! И заключенному здесь человеку
казалось, что он стоит у самой грани бытия, заглядывая за эту завесу с
причудливыми узорами, что соткана Маей, миражем жизни из всех чувств
человека в его единстве с природой. По замыслу древних аскетов, узник
должен очиститься от всего, что мешало ему отойти от суетной жизни.
Так, чтобы отполированная, как зеркало, душа могла отразить всю
глубину космоса.
Увы, это была лишь иллюзия. Человек и окружающий его мир едины!
Искусственный их разрыв не создавал никакого величия, не наделял
сверхчеловеческими силами, ибо части никогда не могут быть больше
целого, и осколок, каким бы твердым он ни был, никогда не превзойдет
стойкости целого кристалла. Начальные этапы заключения, вероятно, были
хорошей школой самодисциплины и углубленных раздумий... Но вопрос,
сколько может продлиться этот начальный этап, чтобы не причинить
реального повреждения психике?
Художник ничего не знал о новейших открытиях западной науки,
которая после долгого игнорирования всерьез взялась за изучение
психофизиологии. Добровольцы-студенты надевали водолазные маски с
воздушными шлангами и погружались в бассейны с водой температуры,
равной человеческому телу. Изолированные от всех обычных чувственных
связей с внешним миром, люди вскоре не были в состоянии различить верх
и низ, определить, что вверху - голова или ноги. Человек ничего не
чувствовал и погружался в глубокий покой, а затем сон. Просыпаясь, он
обнаруживал, что его мысли повторяются снова и снова, потому что
никакие ощущения не изменяли их направления. Затем мысли делались
беспорядочными, реальность и галлюцинации становились неразделимы,
всякая ориентация утрачивалась. В общем, психическое состояние
походило на шизофрению с неспособностью сосредоточиться, решить
простейшую задачу, и это продолжалось несколько дней после окончания
опыта.
Тибетское испытание тьмой не уничтожало естественных ощущений
тела - тяжести, ориентации верха-низа, мускульных усилий и чувств - и
потому не лишало Даярама возможности сосредоточиться, обостряя до
предела его воображение.
По мере того как уходили страхи, призраки звуков и телесных
ощущений, внутреннее зрение становилось все ярче и вместе с ним все
тревоги и надежды продолжали жить в душе художника. Самое большое
место в видениях занимала Тиллоттама.
Внимательная и настороженная, точно лань в лесу, в своем черном
сари у залитого солнцем львиного павильона. Ответившая ему лишь нэтрой
- глазами, в которых печаль о прошлом и радость встречи.
Или отрешенная сайга от себя богиня, апсара, в полумраке
святилища, под уходящими в темную высоту колоннами, танцующая загадку
жизни. Точные движения гибких рук, зовущие и молящие об истине. Черная
коса, змеей свивающаяся на полу, в изгибах тела страстная дрожь,
пробегающая под блестящей бронзовой кожей, огромные, устремленные в
неведомое глаза.
"Танцует и плачет правда жизни!" - сказала ему Тиллоттама, и
действительно, неподдельное глубокое чувство всех оттенков жизни было
в каждом отточенном движении ее танца.
Горькая печаль охватывала художника. Он гнал от себя эти ревнивые
мысли, но богатое воображение художника услужливо рисовало ему картины
Тиллоттамы - купленной рабыни по меньшей мере двух хозяев -
мусульманина и американца. Кусочек фильма, увиденный в тот роковой
вечер, развертывался в бесконечную эпопею, жестоко муча Даярама, и он
начинал ненавидеть женщину, причинившую ему столько страданий. Он
готов был проклясть тот жаркий полдневный час, когда он встретился с
ней в Кхаджурахо.
Что нужно ему? Редчайшее счастье выпало ему - встретить ее на
земле, и она ответила ему надеждой и доверием! Но вмешалось что-то
ужасное. Ни он сам, ни она, ни всемогущие боги - никто не властен над
прошлым. Но не все ли равно ему, что ушло и еще уйдет в прошлое, если
рядом великое счастье? Почему, как только он потянется к ней,
переполненный любовью, какой-то ужасный демон отравит ему кровь,
причинит ему такую боль, что он готов бежать куда глаза глядят, лишь
бы забыть? Это страстное желание забыть и привело его сюда, в каменную
клетку!
Даярам не знал, когда приносят пищу - днем, вечером или ночью, не
смог проследить, через какие промежутки времени, и потому не имел
никакого представления, сколько времени прошло во мраке и абсолютном
молчании. Может, он останется здесь навсегда и никогда больше не
увидит цветов и света мира, не услышит голоса жизни, не почувствует
радость борьбы и творчества. А Тиллоттама?
Внезапно пришло новое. Впервые Даярам подумал о ней не через
себя, не через свою любовь и ревность, а так, как если бы он сам
оказался на месте Тиллоттамы. Эти новые мысли не исчезали, а
возвращались снова, и он понял то направление его чувств и мыслей,
которое вело к победе над собой.
До сих пор он смотрел на нее, как на будущую собственность,
которую надо отнять у другого владельца, отнять так, чтобы быть
исключительным, абсолютным обладателем любимой в ее прошлом, настоящем
и будущем. И ярость собственника, не властного над прошлым, не имела
границ. Но Тиллоттама не вещь, она идет по своему пути. Помочь ей,
оградить от страданий и унижения, каких так много угадывалось за ее
необычной судьбой... Если он не совладает с низкой своей душой, то он
не будет ее возлюбленным, и пусть так! Но любить ее, как свою радость
художника, никакие силы неба и ада не смогут ему помешать!
Даярам вскочил. Впервые за все это время давившая его
безысходность свалилась с него, как ноша с поднимающегося на кручу
путника. Нагой и беспомощный, замурованный в подземелье, он стоял во
мраке, с надеждой глядя невидящими глазами. И постепенно бездонная
глупость его поступков обрисовалась перед ним с унизительной ясностью.
Как мальчишка, он убежал, укрылся в чистоте и свободе гор,
оставив девушку во власти грубых и жадных дельцов, для которых она
лишь инструмент наживы, удачно служащий их чувственным утехам.
Презренный раб низких страстей. Надо удивляться, что нашел в нем
мудрый Витаркананда, столько времени провозившийся с ним, чтобы
научить тому, что он должен был понять сам с первого же часа
выздоровления.
Новая сила появилась в нем. Горький стыд охватывал Даярама, когда
он вспоминал, как долго он занимался только собой, своими
переживаниями. Тревога все росла. Что делается там с Тиллоттамой? Что
подумала она о нем? Кто он - жалкий трус, обещавший так много и ничего
не добившийся, подло бежавший!.. А он в лунном очаровании Кхаджурахо
еще казался себе подобным героям древности!
Амрита-Тиллоттама, украденная со своей родины... Даярам вспоминал
зеркальные лагуны траванкурских поселений, могучие пальмы,
склоняющиеся перед лазурным простором океана, синие камни Кардамоновых
гор, веселый разгул морского ветра и мужественно-грустные песни
малабарских рыбаков. Легкие белые одеяния женщин, их веселые открытые
лица.
А Тиллоттама - в Лахоре! Вряд ли эта гангстерская кинофирма
находится на широком проспекте Мэл. Скорее она приютилась на Анаркали
или спряталась еще дальше, где-нибудь за Стеной. Узкие темные улицы,
пропахшие кухней, гниющими фруктами и нечистотами, с миллионами мух, в
духоте и гаме. Женщины в широких покрывалах, скрывающих их с головы до
пят, бредут серединой улицы, и им уступают дорогу, точно прокаженным,
ибо никакой правоверный не позволит себе коснуться чужой женщины даже
случайно. Где-то среди этих сотен тысяч чужих людей живет одинокой
пленницей самая прекрасная девушка Индии. Наступает лето, невыносимое,
