возмущения. - Изучили, но не поняли, что совершаете преступление? Или
вы идете на него сознательно?
- Громкие слова! При чем тут преступление?
- Преступление ваше и вам подобных - в спекуляции на самом лучшем
в жизни - на красоте, которая облагораживает и возвышает нас, людей,
украшает нашу далеко не веселую жизнь. А вы, вместо того чтобы учить
понимать и ценить ее, учите, как втаптывать ее в грязь, как видеть за
ней лишь животные чувства самца и самки. Великие боги! Красота - это
средство, данное человеку, чтобы возвыситься и отойти от животного,
цель, куда стремиться в жизни. А вы пользуетесь ею по изученным вами
законам, не возвышая, а принижая и деморализуя людей. Да вы хуже, чем
политики! Те лгут и обманывают нас словами, выворачивая все понятия
долга, чести, свободы и права на пользу своей группировки, так что у
обыкновенного человека голова идет кругом. Убедившись в обмане, он
перестает верить словам. Но слова - еще полбеды. Вы подрываете веру в
красоту, а это страшная беда для будущего, для тех, кто пойдет по
жизни уже смолоду отравленным вашими змеиными произведениями!
Трейзиш слушал Даярама, сильнее прищуривая глаза и дымя
сигаретой. Когда художник остановился перевести дух, американец
положил ему руку на колено и сказал дружеским, доверительным тоном:
- Прекрасная проповедь! Не воображайте, что я ничего не понимаю.
Но вы художник, родившийся с культом красоты в душе, с верным ее
чувством и вкусом. А что же делать тому, у кого нет ничего этого, а
есть вполне здоровая тяга мужчины к красивой женщине? Только, и не
больше.
- Его надо и можно научить понимать красоту. Вы сами сказали:
тяга к красивой женщине. Значит, любой человек понимает, что женщина
красива? Значит, у него есть понимание красоты, только неразвитое?
- Да, черт побери, любой кули знает, но будь я проклят, если
понимаю, как он знает. Инстинкт какой-то!
- Пусть, не все ли равно. Если в каждом есть такой инстинкт,
тогда зачем же его хоронить под спудом житейского мусора? И вам
помогать этому?
- Черт, вы ловко спорите и чуть было не убедили меня. Пусть вы
правы. Но чтобы научить, надо еще заставить человека учиться, а он по
природе ленив. А секс берет его за горло, заставляет краснеть и
дрожать, забывать обо всем решительно. Вот в чем сила наших фильмов, и
именно она решающий аргумент. Что, впрочем, и доказывается спросом.
- Документальная картина о Кхаджурахо тоже имела громадный спрос!
- Не принимаю сопоставления! Она шла широким прокатом. Дайте
свободный от цензуры прокат любому из моих фильмов, и я берусь затмить
любую картину стократным доходом!
Даярам презрительно отмахнулся.
- Раньше я сам возмущался узостью вашей киноцензуры, а теперь,
поговорив с вами, вижу, что иначе нельзя. Нельзя оставлять щель, в
которую вы сразу просунете нечистые руки. Нельзя разрешить чистого и
здорового эротизма потому, что вы моментально перевернете его в
грязное потакание низменным инстинктам. И опомниться не успеешь!
Только сейчас я понял, что именно вы и вам подобные порождаете цензуру
и мешаете развитию нормального отношения к красоте человеческого тела
и половой морали.
- Слушайте, вы! - внезапно разозлился продюсер. - Вы все это
говорите и становитесь в красивую позу лишь потому, что в вашей
прекрасной стране вы не видите ни одного такого фильма. Сейчас я
покажу вам один из моих фильмов, "Ночной клуб", и если он не оставит
вас равнодушным и не вызовет отвращения, а, наоборот, увлечет, то
сознайтесь в этом! Я люблю этот фильм и вожу с собой копию. Часто он
помогает в деловых переговорах. Нет, не отказывайтесь, это
неспортивно. Вы сами вызвали меня, и я принимаю вызов!
- Я видел "Ночной клуб" несколько лет назад. Ерунда! - отмахнулся
художник, чувствуя, что ведет себя резко, но не может сдержаться.
Настал черед продюсера презрительно расхохотаться.
- Знаю, что вы имеете в виду!.. Вашу сладкую индийскую водичку
производства бомбейской студии "Варма". Там эта кинозвезда, Камини,
решилась впервые открыть свои ноги, какое потрясение основ! Правда,
ноги не плохи, но на этом все и кончается! Согласен, что ерунда!
Слуга принес чемодан с переносным кинопроектором, второй человек
- коробки с лентами. Угрюмый и высокий, с короткой бородой, он
напомнил художнику провожатого Тиллоттамы.
- Продюсер извинился, что фильм пойдет без звука из-за порчи
проектора, который сейчас поздно исправить. Он сделает разъяснения по
ходу картины, если в них будет нужда.
Мягко застрекотал аппарат, погас свет, на небольшом экране
замелькали синие волны моря и розовые пески берегов.
Даярам, собиравший свои рисунки, уронил два листа. Пока он искал
их под столом и укладывал в папку, титры уже прошли. Нагнувшись,
художник почувствовал небывалое при его хорошем здоровье недомогание.
Зазвенело в ушах, все звуки стали фантастически громкими. Мягкий шум
проектора раздавался в комнате, как рокот мощного автомобиля. Голова
сделалась странно легкой, а цветная гамма киноленты резала глаза
густотой красок. Даярам выпрямился в кресле, стараясь справиться с
недомоганием, и увидел идущую по берегу навстречу ему женщину. Что-то
радостно-знакомое было в ней, одинокой, развевающей массу распущенных
черных волос по ветру, как победное знамя женственности. О, это была
Тиллоттама! Одетая в плотно облегающий корсаж из черного, расшитого
серебром бархата и шаровары из прозрачного голубого газа.
Даярам окаменел в кресле, борясь с недомоганием, и закрыл глаза.
Лишь когда оборвался шум аппарата и вспыхнул свет, Даярам
повернулся к продюсеру и заставил себя спокойно улыбнуться.
- Ну как? - спросил тот, перематывая пленку.
- Пустяки! - как можно равнодушнее ответил художник.
- Пустяки! - возмущенно возопил американец. - Так здесь ведь
играет Тиллоттама.
- Я заметил это, - иронически подтвердил Даярам. Продюсер только
развел руками.
- Ну, тогда сейчас одна из лучших сцен - после портового кабачка
она попадает в роскошнейший клуб города и обольщает миллионера!
Смотрите, а я сяду рядом, чтобы объяснить суть дела! Мне кажется, вы
ее не уловили.
На этот раз трюк с закрыванием глаз не удался, потому что Трейзиш
все время наклонялся к Даяраму, шепча пояснения. Даярам так часто
отворачивался, выслушивая продюсера, что тот умолк. Художник применил
его хитрость: скосил глаза в сторону, противоположную той, с которой
сидел его хозяин. И все же боковое зрение донесло до него часть
действия фильма.
Даярам увидел роскошные залы, низкие и просторные, разделенные
комнатными садами и выходящие в парк с большим прудом. Герой,
арабского типа красавец в черном вечернем костюме, быстро шел по залам
в сопровождении угодливо улыбавшегося и кланявшегося толстяка. В зале,
отделанном темно-красным шелком, выстроились, как на параде,
очаровательные девушки, одетые в одинаковые костюмы разных цветов -
если можно было назвать костюмами туго обтягивавшие фигуру кусочки
ткани, едва прикрывавшие середину тела и завязанные на спине тремя
большими бантами. В стоявшей немного в стороне девушке в
красно-золотом шелке с черными бантами Рамамурти сразу узнал
Тиллоттаму.
- Как она заметна даже в таком цветнике! - весело сказал
продюсер. - Ее сэкс-эппил очень силен, верно? Наши голливудские
секс-бомбы перед ней просто бледная немочь! Старик, который выкупил ее
и переуступил мне, был хорошим учителем. Она, ручаюсь вам,
единственная танцовщица Пакистана, знающая чуть не все позиции ритуала
Рати, сколько их - пятьсот или больше? Конечно, глупо делать такое
сокровище публичной девкой. Считают, что хорошая проститутка,
обученная и обладающая талантом, приносит такой же доход, как
небольшой отель или гараж с двумя десятками грузовиков. Но кинозвезда
наших фильмов... о, я просто боюсь назвать вам цифру доходов, чтобы не
вызвать зависти.
"Если он сейчас не замолчит, я ударю его", - думал художник,
стараясь разглядеть в темноте предмет, достаточно тяжелый. Трейзиш
замолчал, закуривая. На экране Тиллоттама и герой удалились в
восьмигранный маленький зал с большим зеркалом в серебряной раме на
каждой грани и широкими диванами вдоль стен.
- Что же вы встали? - спросил продюсер. - Я сейчас включу
магнитофон с натуральной записью происходящего.
- Вы негодяй! Самый большой мерзавец, какого я встретил в жизни!
- Даярам уже более не мог сдерживаться. Вцепившись в крышку стола,
чтобы справиться с головокружением, он рванул провод киноаппарата.
Трейзиш зажег свет, закурил и хладнокровно ответил:
- Я не позволю оскорблять меня! Вон отсюда, пьяный щенок, пока
цел! Я-то думал, что имею дело с мужчиной, а не с импотентным
недоноском!
Непонятное состояние художника спасло Трейзиша от большой
неприятности. Продюсер не знал, что худощавый на вид Даярам обладал
большой физической силой и регулярно занимался многоборьем. Но сейчас
художник едва стоял на ногах. Вне себя от ярости и бессилия он
закричал, сразу же пожалев о неосторожных словах:
- Теперь, я все знаю о вас, рабовладелец, растлитель и спекулянт!
Правительство моей страны не потерпит здесь вашу гнусную шайку, в
сердце Индии. Я позабочусь об этом! Исчезли туги-душители, появились
колонизаторы, тоже исчезли. Теперь ползет другая нечисть, душители
красоты. Ненавижу вас!
Даярам повернулся и, шатаясь, пошел к двери. Трейзиш метнулся
было вслед со сжатыми кулаками, остановился и бросился в кресло с
наглым смехом:
- Пошел, цветной пес! Не выдержал, накурился гашиша! Так вы все,
прекраснодушные интеллигенты...
Продюсер добавил еще какую-то брань. Даярам ее не расслышал,
стараясь поскорее уйти из гнусного места. Так вот в чем дело, этот
мерзкий человек угостил его сигаретами с наркотиком! Зачем? Чтобы
поиздеваться? Он вначале был искренен... О боги, как трудно идти по
прямой! Нет, он не может показаться Анарендре в таком виде! Художник
поплелся, медленно переставляя ноги, по направлению к деревне, и путь
до храмовой стены показался бесконечно долгим. Он опустился на землю
за кустами, сдавливая руками голову. Казалось, она вот-вот разорвется
от чудовищно преувеличенных звуков, от гротесковых образов,
теснившихся и нагромождавшихся друг на друга, где в диковинном
искажении исчезали и появлялись Тиллоттама, Анарендра, Трейзиш, храмы
Кхаджурахо.
В это время Трейзиш держал поспешный совет с двумя своими
помощниками: патаном Ахмедом, всегда сопровождавшим Тиллоттаму, и
желтоглазым балтистанцем в каракулевой шапке набекрень.
- Я видел вашу рани с этим муртикаром еще четыре дня назад,
бара-сагиб! - объявил патан.
- О дьявол! Теперь я понял. Сглупил и наболтал лишнее, - бормотал
по-английски продюсер, широко шагая по комнате. - Я думал, передо мной
обычный простак индиец.
- Можешь идти, Ахмед, а ты, Галиб, останься, - сказал американец
на урду.
Едва провожатый Тиллоттамы ушел, как продюсер достал бумажник и
вручил Галибу пачку банкнотов по десять рупий. Тот выжидательно и
преданно посмотрел на хозяина.
- Убрать муртикара, бахадур?
- Нет, нет! Ни в коем случае, слышишь? Надо действовать
по-другому, но не теряя минуты, пока этот одурманенный дурак не
добрался до дома.
- Он будет идти до рассвета, бахадур. Памирские сигареты ему не
под силу.
Продюсер открыл шкафчик и подал Галибу плоский флакон с виски.
