полуутверждающим тоном и вышла.
Гирин пересел к пианино, медленно перебирая пальцами клавиши. Их
прохладное и гладкое прикосновение было приятно и немного грустно, как
воспоминание о чем-то далеком и утраченном. Звонкой капелью с весенних
берез начали падать звуки одной из любимых песен Гирина, прошедшей с
ним по жизни. Сима вошла стремительно и присела на ручку кресла,
совсем рядом с черной боковиной инструмента.
- Иван Родионович, - прошептала она, - еще. Я так люблю эту вещь.
Гирин повиновался. Сима сидела, как изваяние, пока не вспомнила
про чайник.
Японская песня "Сказка осенней ночи", только дважды слышанная им
по радио, врезалась в память Гирина, как все, что сильно нравилось
ему. Прижимая обе педали, он старался извлечь звуки, похожие на
звенящие протяжные ноты кото и семисена. Они взлетали печальными
сумеречными птицами, метались над темными водами молчаливых озер и
замирали, удаляясь в безграничную ночь. Эта картина рисовалась Гирину
в звуках песни и размеренном медленном аккомпанементе. Негромко
подпевая мелодию, Гирин не заметил, как снова появилась Сима.
- Мне кажется, что я давно знала и любила это, - задумчиво
сказала она. - Может быть, потому, что здесь звучит наша женская
печаль.
- Почему именно женская? Мне кажется, что и мужская тоска тоже
сюда подходит.
- Нет, это женская, - уверенно заявила Сима. - Потому что женщины
страдают больше. Нет, я не имею в виду обычное рождение детей. Мы
психологически более ответственны за жизнь, чем мужчины, и эта
ответственность на всю жизнь, она не снимается, а усиливается с
любовью, стократно возрастает с рождением ребенка. Нет, я не совсем...
- Совсем! Вы, оказывается, думаете так же, как и я, а я ведь
немало лет...
В комнату вихрем влетела Рита, такая красная от возбуждения, что
даже веснушки совершенно исчезли. С мальчишеской улыбкой девушка была
так очаровательна, что Гирин невольно залюбовался ею, и Рита, заметив
это, смутилась.
- Сима, роднуля, великий мой халиф, спасай визиря! Он погиб!
- Что такое? - встревожилась ее подруга. Рита в нерешительности
посмотрела на Гирина, потом отчаянно тряхнула головой.
- Скажу все! Иван Родионович, он свой, поймет, а с тех пор, как
вы... - Рита еще больше покраснела и внезапно выпалила: - Сима, я
влюбилась!
- Зачем же трагический тон? Могу только поцеловать тебя и
сказать: наконец-то!
- Ой, халиф, все очень скверно! Он иностранец и вообще мне не
нравится!
- Опомнись, Маргарита! Что ты городишь! Влюбилась, а не нравится?
Когда это случилось?
- Совсем на днях, и с тех пор я точно под гнетом. Когда мы
вместе, стоит ему посмотреть, и я вся во власти его силы. Кажется,
прикажи он, и я кошкой подползу и буду тереться о его ноги. Ужасно,
так еще у меня не было. И главное, я еще не знаю, полюбила ли, а уже
нет радости. Теперь понимаю то, что прежде казалось сантиментами. И я
готова о всем забыть и боюсь его, боюсь сделать какую-нибудь ошибку,
неверный жест, не то слово. Он ласково улыбается, а изнутри его точно
смотрят недобрые глаза и следят, следят!
- Как-то нехорошо, девочка. Не понимаю. Кто он?
- Не скажу! Голова идет кругом. Вот так! - Рита бешено
закружилась перед зеркалом, остановилась, притихла и села на винтовой
стул перед пианино.
Сима и Гирин молча наблюдали за ней. Рита медленно коснулась
рукой клавиш, взяла несколько нот и вдруг заиграла красивую тревожную
мелодию, никогда не слышанную прежде Гириным. Он вопросительно
посмотрел на Симу.
Тянется дорога, дорога, дорога,
Катятся колеса в веселую даль...
Что ж тогда на сердце такая тревога,
Что ж тогда на сердце такая печаль!
- Песенка шофера из бразильского кинофильма, - шепнула Сима.
Рита продолжала петь о спутнице, сидящей рядом, о том, что
поворот сменяется поворотом, а далекая цель не показывается. Рита
умолкла, опустив голову, и Гирину показалось, что на ее глаза, только
что вызывающе блестящие, навернулись слезы.
- Ну, хорошо, мы все поняли, а теперь рассказывай. Кто он?
То, что Сима, не задумываясь, сказала "мы", а не "я",
промелькнуло радостью в душе Гирина.
- Он профессор археологии из Анкары, зовут Вильфрид Дерагази.
- Постой чуточек. Из Анкары? Это из Турции? А что он делает
здесь? В научной командировке?
- Да, да! Он приходил к папе. Я познакомилась с ним, была в
театре два раза. Потом мы гуляли, потом ездили на машине просто так,
по Москве катались, потом он хотел, чтобы я пошла в ресторан, а я не
пошла, потом он у нас ужинал.
- И все?
- А что еще?
- Ну, говорил он тебе что-нибудь? Предлагал руку и сердце?
Целовались?
- Говорил, ну, что в таких случаях говорится: я ему очень
нравлюсь, и русские девушки вообще, а я из них самая лучшая, и что я
такая веселая и спортивная, - он так и сказал - спортивная, что
счастлив тот путешественник, исследователь, у которого я буду
спутницей. И потом он поцеловал меня и... и еще раз... и еще раз...
Рита прикрыла ладонями запылавшие щеки.
- Несколько раз поцеловались, так, - деловито выспрашивала Сима,
- и гуляли, и говорили, на каком, между прочим, языке?
- Французском.
Рита умоляюще посмотрела на подругу и уловила взгляд Гирина,
глубокий, сосредоточенный, показавшийся девушке узким лучом
напряженной мысли. Она вдруг встрепенулась и повернулась на винтовом
стуле к доктору.
- Взгляните на меня еще раз так, - попросила Рита, - мне
почему-то становится спокойней.
- Кажется, я начинаю понимать, в чем дело, - объявил Гирин.
- В чем? - одновременно воскликнули Рита и Сима.
- Не могу пока сказать, иначе могут быть нежелательные
последствия. Скажите, вы бы не познакомили меня с вашим археологом? -
Рита кивнула головой.
- Мы должны с ним пойти в Дом дружбы, он обещал показать мне
выставку фотографий какого-то своего знакомого.
- Ну, это самое лучшее. Дайте нам знать когда, и мы с Симой
"случайно" вас там встретим. Только ему ни слова обо мне не говорите,
особенно что я психолог. И старайтесь не смотреть ему в глаза, когда
он говорит вам что-либо. Смотрите на его плечо, заставьте себя. Если
он будет сердиться, повышать голос - не обращайте внимания.
Вильфрид Дерагази непринужденно сидел в удобном кресле одной из
гостиных Дома дружбы. Как отлично воспитанный человек, он позволил
себе лишь едва заметно разглядывать своих собеседников, пряча
насмешливую искорку в своих глубоких темных глазах.
Рита сидела как на иголках, то заливаясь краской, то бледнея. На
Гирина Дерагази почти не обращал внимания, следя сквозь голубой дымок
египетской сигареты за Симой, которая с момента условленной встречи
целиком захватила его внимание. Сима задавала вопрос за вопросом на
своем медленном и слишком мягком английском языке. Гирин, внимательно
следивший за всем, заметил, что и Сима, душевно куда более стойкая,
чем Рита, постепенно подпадает под влияние притягательной личности
археолога.
"Пора!" - решил он, собирая всю свою нервную силу для
предстоящего поединка. Он знал уже, с кем имеет дело, но это не
облегчало задачи.
- Скажите, уважаемый профессор, - обратился Гирин к Дерагази,
выбрав момент, когда археолог ответил Симе на какой-то вопрос и
устремил задумчивый взгляд на ее скрещенные в щиколотках ноги, - с
каких пор в археологическом институте принято... - тут Гирин сделал
нарочитую паузу и, устремив на лепной потолок безразличный взор,
закончил: - обучение современным методам внушения? Или это в
зависимости от личного дарования?
Сима и Рита, удивленные вопросом Гирина, увидели его
поразительный эффект. Дерагази выпрямился в кресле, опустив сигарету и
разом утратив свою изящную небрежность. Челюсти профессора сжались,
ноздри раздулись, и он весь подался вперед. Гирин не дрогнув встретил
его взгляд. Сима похолодела, увидев совсем нового, незнакомого ей
человека, властного, приказывающего, почти торжествующего.
- Вы не ответили мне! - требовательно и раздельно сказал он.
- Что, я не понимаю вас? - резко спросил Дерагази.
- Нет, вы все прекрасно понимаете! Зачем вам это? Покорять
женщин? Только? - отрывистые английские слова били точно ударами
плетки.
- Нет! Нет! Нет! - это было сказано на неизвестном Гирину языке,
но тот понял.
- Цель?! - еще более резко спрашивал Гирин. - Говорите!
Дерагази смертельно побледнел. Археолог уставился на Гирина,
глубоко и медленно вдыхая воздух через раздутые ноздри. Его противник
сидел спокойно, но окаменевшие мышцы шеи и напрягшиеся, точно для
подъема тяжести, плечи выражали его усилия.
Сима и Рита как-то всей кожей чувствовали происходившую борьбу.
Непривычное оцепенение сковало их, как будто перед ними происходило
нечто ужасное. Сима со страхом заметила, как глубоко и сильно
избороздился морщинами лоб Гирина. Она чувствовала, что ее друг близок
к пределу чего-то, но что это было - Сима не понимала. Ее одолевало
дикое желание закричать, и в то же время непонятная сила удерживала ее
от этого. Рита закрыла глаза и все ниже опускала голову.
Тихий злобный стон прорвался сквозь стиснутые зубы Дерагази.
Краска возвращалась на его лицо, дыхание сделалось незаметным.
Бархатистые ресницы опустились, и тело обмякло. Археолог откинулся в
кресле, но Гирин остался в прежней, окаменелой позе.
- Цель? - повторил он вопрос. Любезная и вместе с тем жестокая
усмешка раздвинула хорошо очерченные губы Дерагази.
- Власть! Отрада власти над человеком... женщиной, которая иначе
бы не покорилась. Чувствовать ее гибким стебельком, а себя ветром
свободным, могучим. Захотел - и она упала, захотел - и отбросил носком
ботинка, захотел - и приползет на животе, целуя руки...
Легкая судорога отвращения тронула щеку Гирина. На одно лишь
мгновение. Не отрывая взгляда от Дерагази, он погружал его, точно
штык, в обмякшее тело своего противника.
- А еще? Наука - знаю! Женщины - тоже знаю! Но откуда приходит
главное в вашем мире - деньги? Откуда? Говорите! Только откровенно!
Сядьте удобнее, курите, вы у доверенного, надежного человека.
Вильфрид Дерагази улыбнулся, и прежнее превосходство, казалось,
вернулось к нему. Он извлек из очень плоского, полированного, точно
зеркало, портсигара новую голубоватую сигарету, на этот раз не
предлагая никому из присутствовавших. И стал говорить с той нагловатой
откровенностью, свойственной преуспевающим дельцам в кругу своих
людей, которых они считают менее способными и удачливыми.
- После войны мир очень изменился. Этого большинство людей еще не
поняли. Они не видят, что жизнь закусила удила и понеслась
стремительно, как необъезженная лошадь. Потому они еще верят в такие
игрушки, как религия, мораль, долг, ждут чудес и тайно поклоняются
фетишам любого вида. Чудаки наивно думают, что их государства всерьез
позаботятся о них в трудный час, и умирают в бедности и одиночестве...
- Простите, - с подчеркнутой вежливостью перебил Гирин, - не
совсем понимаю ваше предисловие.
- Сейчас все станет ясно. Успехи науки показывают, что она
становится единственной реальной силой в судьбе человечества. Однако
ученые неорганизованны и наивны. Власть находится в руках политиков,
берущихся управлять не умея и потому громоздящих пирамиды ошибок и
нелепостей. Усложняющаяся жизнь всего мира настойчиво требует
