видел Тату, тщательно причесанную и одетую, деловито хлопочущую с
завтраком или беседующую с матерью. Теперь Ивернев редко задерживался
на работе и с нетерпением дожидался воскресенья. Совместная поездка за
город или долгая дневная прогулка по Ленинграду стали для него такой
же необходимостью, как и ежевечерние разговоры на набережной Невы.
Тата оказалась ярым фотографом и обладательницей дорогого аппарата
"Старт" со светосильным объективом. Она рассказала, что получила
аппарат в премию от журнала "Советское фото" на конкурсе жанрового
снимка. Вдвоем они устроили фотолабораторию в стенном шкафу. Днем Тата
помогала Евгении Сергеевне по хозяйству, успевая что-то шить, стирать
и убирать до блеска квартиру.
Через неделю после приезда Тата поехала на Петроградскую сторону
и там узнала, что тетя Маруся задержится в Пскове еще не меньше чем на
месяц. Вечером она заявила, что ей пора уезжать. Сын с матерью стали
уговаривать ее в один голос.
- Мама привязалась к вам, - говорил Ивернев. - Знаете, как она
вас прозвала между нами? Дар Алтая!
- Мстислав! Как тебе не стыдно, болтушка! - укорила его мать.
- О нет! Как бы мне хотелось на самом деле быть даром
кому-нибудь, для чего-нибудь, - губы Таты задрожали, и ее всегда
пристальные и блестящие глаза наполнились слезами. - На самом же деле
я просто неудачница!
- Полно, девочка! Жизнь еще только начата, и сколько еще впереди
удач и неудач. Сколько вам лет, Тата? И что за неудачи?
- Двадцать пять! А неудачи всю жизнь. Рано потеряла отца,
хотелось писать, стать актрисой - не хватило таланта или
настойчивости. В институт поступила поздно и к педагогике тоже не
чувствую себя способной.
- Ну вот, а моему Мстиславу тридцать два, и он еще твердо уверен,
что натворит множество дел и свершит кучу открытий. Я говорила, что у
вас золотые руки, а я человек старого закала и впустую не скажу.
Евгения Сергеевна погладила девушку по голове и щеке. Та прижала
ее руку к губам, потом, спохватившись, вытерла платком пятнышко губной
пощады.
- Экие вы теперь неудобные, - шутливо подосадовала Евгения
Сергеевна, - около вас, будто у выбеленной печки. Я все не соберусь
спросить, кто ваш отец, Тата? Еще с первого раза, как назвали себя
Татой, я удивилась потому, что это очень по-ленинградски, так же как и
Туся. В деревне и в Москве назовут Наташей, Талкой, Алкой, а на юге
Натой...
Тата вздохнула и устремила взгляд на портрет Ивернева-отца. Они
сидели на диване в маленькой комнате, заставленной легкой ампирной
мебелью и застланной серым с черными лилиями французским ковром.
Мстислав расположился напротив, прямо на ковре, подогнув под себя
ноги.
- Должна сознаться, что я скрыла от вас одно обстоятельство. Мой
отец - объездчик чулышманских лесов Павел Яковлевич Черных работал
вместе с Максимилианом Федоровичем, служил ему и проводником и
конюхом.
- Что же вы молчали! - укоряюще воскликнули хором мать и сын.
- Мне думалось, что если бы я сразу сказала, то воспользовалась
бы памятью отца и Максимилиана Федоровича, на что не имею никакого
права. Отец погиб, когда мне было четыре года, и я только из рассказов
мамы знала о том замечательном инженере, с которым отец еще холостым
ходил в двадцатых годах по Алтаю и в Монголию, на Эктаг-Алтай. Мама
говорила, что отец вспоминал о Максимилиане Федоровиче, заявлял, что
лучше его он не встречал человека, и все мечтал снова походить с ним
по тайге и степи.
- Последние годы муж сам не ездил, а только консультировал. А
умер в блокаду, в сорок втором, когда Мстиславу было двенадцать лет.
Нас увезли на Урал едва живых.
- Рассказы мамы с детства так увлекли меня, что инженер Ивернев
стал для меня почти сказочной фигурой. Все, что встречалось хорошего в
людях, я считала похожим на него. Я мечтала написать пьесу о
Максимилиане Иверневе, а потом сыграть, создать образ его жены.
Растроганные мать и сын переглянулись, Евгения Сергеевна
спросила:
- Зачем же вы затаились?
- Представляете, что было со мной, когда Мстислав назвал себя. Я
чуть не крикнула: не может быть! Такие совпадения бывают лишь в
книгах!
- Уверяю вас, что в жизни гораздо чаще встречается невозможное,
чем в книгах. Писатели боятся, что их обвинят в грубой выдумке!
Сочинительство стало немодным. Требуется правда жизни, а эта правда
получается неверной, потому что жизнь осторожности не знает!
- И вы забросили намерение писать пьесу? - спросил Мстислав.
- Во-первых, я еще не умею писать пьесы, а во-вторых, я так мало
знаю о вашем отце. Может быть, у вас, Евгения Сергеевна, сохранились
какие-нибудь фотографии, записи?
- Разумеется, сохранились. Все это принадлежит Мстиславу,
хранится у него. Мне стыдно за сына, по-моему, он заглядывал в архив
отца всего один раз!
- Неправда, мама! Я перечитал его последние путевые впечатления,
а вот записи и бумаги его молодого, до революции, показались мне
запретными. Я как-то оробел вторгнуться в священное для меня с
детства, показался себе еще слишком молодым для этого!
- Напрасно. В 1916 году, когда твой отец женился, ему, было
тридцать два года, так же как сейчас тебе.
- Вы говорите о путевых дневниках? - спросила Тата. - Но разве
эти дневники составляют личную собственность? Мне кажется... я
слыхала, что их хранят где-то в архивах.
- Совершенно верно! Все научные дневники отца, вся документация
проведенных им исследований хранятся в Геологическом фонде. А у нас в
семье осталось только то, что можно назвать личными дневниками или
записками: встречи, лирические впечатления, переписка с друзьями.
- Теперь понимаю. Как раз то, что наиболее важно для понимания
личности исследователя. Вы когда-нибудь покажете мне, Мстислав, то,
что сочтете возможным?
- Охотно! Но прежде мы должны отпраздновать такое необычайное
совпадение! И дважды! Во-первых, семейным пирогом с мясом, лучше мамы
его никто не делает! Затем мы с Татой пойдем куда-нибудь потанцевать и
выпить вина. Например, в "Асторию", в "Европейскую". Мама, точно
староверка, не выносит никакой выпивки у себя дома.
- Я тоже не люблю, - отозвалась Тата. - Разве немного в компании.
Но я грешна, когда волнуюсь, позволяю себе покурить... Может быть,
сейчас мне дадут папиросу и мы пойдем в кухню?
- Вы не ответили насчет проекта отпраздновать.
- Согласна, только не в ближайшие два дня. Я должна получить
стипендию и еще перевод за снимки, принятые в журналы. Тогда я смогу
надеть что-нибудь более приличное для тех роскошных мест, куда вы
собираетесь меня повести.
Воспользовавшись отсутствием гостьи, мать и сын говорили с
откровенностью, принятой с младенческих лет Мстислава.
- И что же ты мне скажешь, мама? - спросил Мстислав, сидевший в
любимой позе на ковре.
- Только то, что я рада! Очень рада, Мстислав!
- Что только, мама?
- Видишь ли... Я еще не видела девушки, у которой бы так
спорилась работа по дому, которая умела бы так вкусно готовить, умно
покупать, умело шить, знала бы такое множество разных вещей. И ты мне
рассказывал, что, когда вы ездили с ней на Карельский, что она хорошо
плавает, бегает, кажется, водит машину. При всех достоинствах и очень
незаурядной внешности Тата так скромна и сдержанна, что я, признаться,
думаю, не тяготит ли ее тайное горе, неудачный роман. Такая девушка не
могла остаться вне поля зрения вашего предприимчивого пола. Если я
права, то как ты отнесешься к этому - задай себе вопрос заранее, до
того, как ты объяснишься с ней!
- Я уже думал, мудрая моя мама! Кстати, я намерен объясниться
сегодня, мы впервые идем с Татой покутить. Она поехала за вечерним
платьем, что-то купила, где-то переделала. Посмотрим ее нарядную.
- Давно хотелось. А то у бедняжки юбка, да кофта, да одно
платьишко - видно, жизнь нелегкая. Сколько раз думала подарить ей, да
боялась обидеть. И так старается все отдать нам за то, что приютили...
На звук открываемого замка мать и сын вышли в прихожую.
Тата с большим пакетом, в неизменном итальянском плаще, слегка
спрыснутая дождем, засмеялась своим тихим коротким смешком.
- Все готово!
Она долго пробыла у себя в комнате и вышла, опустив глаза.
Мстислав и Евгения Сергеевна дружно ахнули. Хорошенькая Тата
превратилась в красавицу, в которой заострилось и сделалось
подчеркнутым все привлекательное. Как все женщины с большим вкусом,
строгим изяществом и умом, Тата не следовала рабски моде и никогда не
выглядела чуть комически, какой кажется даже очень красивая, но
слишком модно одетая женщина. Это Мстислав отметил с огромным
удовольствием, вспомнив разочарование, испытанное в Москве два года
назад, где он случайно оказался во время кинофестиваля и увидел Джину
Лоллобриджиду, исказившую свою всему миру известную красоту нелепой
прической и неизящным платьем.
Прическа Таты была той же, что и всегда, только очень тщательно
уложенной и пышной. Фиолетовое с розовым оттенком, очень чистого цвета
платье из блестящей тафты туго обтягивало стройную фигуру. Открытые
плечи изменили привычный облик девушки, сделали ее лицо
вдохновенно-серьезным, почти суровым. Несимметричный вырез низко
спускался на левую грудь, обегая обнаженную руку. Только здесь, над
грудью, единственное украшение оттеняло простоту чистого цвета и
плавных линий платья. Вышитый золотом китайский дракон широко разевал
пасть, прильнувшую к обнаженной коже девушки, внося ноту недоброй
дисгармонии. Ни одного украшения, кроме обычного платинового кольца с
невзрачным камнем, которое Тата носила не снимая.
- Приговор, высокоуважаемые судьи!
- Ошеломлен! Нет слов. Ушла милая студентка, явилась королева,
гордая и даже чуточку недобрая. Не подготовился, а потому сражен
наповал. Молю о пощаде у ног прекрасной дамы и сейчас буду читать
Блока.
Тата чуть покраснела и перевела взгляд на Евгению Сергеевну.
- Уймите Мстислава, Евгения Сергеевна! Я хочу знать правду,
серьезно!
- Совершенно серьезно - Мстислав ошеломлен. И я, признаться,
тоже. Где, в каком комиссионном вам удалось найти эту вышивку, такое
платье? Вы великолепны, Тата, настолько, что я начинаю думать, годится
ли неумелый геолог сопровождать такую даму.
- Что вы, Евгения Сергеевна! - расхохоталась Тата.
- Смотри, теперь ты знаешь, на что идешь! - шутливо сказала мать,
и смысл ее слов был ясен Мстиславу, как продолжение их разговора.
Они сидели за маленьким столиком далеко от оркестра. Тата,
розовая от вина и танцев, положила руку на пальцы Мстислава, слабо
двигавшиеся в такт ритмическим синкопам.
- Вам хорошо, Мстислав?
- Очень! С вами! И я считал себя неплохим танцором, но вы...
Скажите, есть что-нибудь, что вы делаете плохо?
- Зачем вы так идеализируете меня, Мстислав, и ваша мама тоже?
Это налагает на меня обязательства, которых я выполнить не могу.
- Кто говорит об обязательствах? Довольно быть такой серьезной,
милая, - Ивернев чуть запнулся на последнем слове, смутился и спросил:
- Я давно хотел спросить, зачем вы носите это кольцо? - Он приподнял
ее руку и чуть повернул к свету. Небольшой камень, плоско
отшлифованный в форме квадрата с закругленными углами, блеснул, и в
глубине его замерцал косой крест. Тата вздрогнула и убрала руку.
- Никогда не видел эти камни, вделанные в кольца, - продолжал
геолог, пожав плечами.
- А вы знаете, что это за камень?
