свою едва лишь оперившуюся технологию. Сверкающий шпиль барад-дурской
цитадели вознесся над равнинами Мордора едва ли не на высоту Ородруина как
монумент Человеку -- свободному Человеку, который вежливо, но твердо отверг
родительскую опеку Небожителей и начал жить своим умом. Это был вызов тупому
агрессивному Закату, щелкавшему вшей в своих бревенчатых "замках" под
заунывные речитативы скальдов о несравненных достоинствах никогда не
существовавшего Нуменора. Это был вызов изнемогшему под грузом собственной
мудрости Восходу, где Инь и Янь давно уже пожрали друг друга, породив лишь
изысканную статику Сада тринадцати камней. Это был вызов и кое-кому еще --
ибо ироничные интеллектуалы из мордорской Академии, сами того не ведая,
вплотную подошли к черте, за которой рост их могущества обещал стать
необратимым -- и неуправляемым.
...А Халаддин шагал себе по знакомым с детства улицам -- от трех
истертых каменных ступенек родительского дома в переулке за Старой
обсерваторией мимо платанов Королевского бульвара, что упирается дальним
концом в зиккурат с Висячими садами, -- направляясь к приземистому зданию
Университета. Именно здесь работа несколько раз дарила ему мгновения
наивысшего счастья, доступного человеку: когда держишь будто птенца на
ладони Истину, открывшуюся пока одному тебе, -- и становишься от этого
богаче и щедрее всех владык мира... И в разноголосом гомоне двигалась по
кругу бутыль шипучего нурнонского, пена под веселые охи сползала на скатерть
по стенкам разнокалиберных кружек и стаканов, и впереди была еще целая
апрельская ночь с ее нескончаемыми спорами -- о науке, о поэзии, о
мироздании и опять о науке, -- спорами, рождавшими в них спокойную
убежденность в том, что их жизнь -- единственно правильная... И Соня глядела
на него огромными сухими глазами -- только у троллийских девушек встречается
изредка этот ускользающий оттенок -- темно-серый? прозрачно-карий? -- из
последних сил стараясь улыбнуться: "Халик, милый, я не хочу быть тебе в
тягость", и ему хотелось заплакать от переполнившей душу нежности.
Но крылья сна уже несли его обратно в ночную пустыню, изумляющую любого
новичка невероятным разнообразием живности, которая с первыми лучами солнца
в буквальном смысле слова проваливается сквозь землю. От Цэрлэга он узнал,
что эта пустыня, так же как и любая другая, от века поделена на участки:
каждая рощица саксаула, луговина колючей травы или пятно съедобного
лишайника -- манны, -- имеет хозяина. Орокуэн без труда называл ему кланы,
владеющие теми урочищами, по которым пролегал их путь, и безошибочно
определял границы владений, явно ориентируясь при этом не на сложенные из
камней пирамидки або, а на какие-то лишь ему понятные приметы. Общими здесь
были только колодцы для скота -- обширные ямы в песке с горько-соленой, хотя
и пригодной для питья водой. Халаддина больше всего поразила система цандоев
-- накопителей адиабатической влаги, о которых он раньше только читал. Он
преклонялся перед безвестным гением, открывшим некогда, что один бич пустыни
-- ночной мороз -- способен одолеть второй -- сухость: быстро остывающие
камни работают как холодильник, "выжимая" воду из вроде бы абсолютно сухого
воздуха.
Сержант слова "адиабатический", понятное дело, не знал (он вообще читал
мало, не находя в этом занятии ни проку, ни удовольствия), но зато некоторые
из накопителей, мимо которых лежал их путь, были некогда сложены его руками.
Первый цандой Цэрлэг соорудил в пять лет и ужасно расстроился, не обнаружив
в нем поутру ни капли воды: однако он сумел самостоятельно найти ошибку
(куча камней была маловата) и именно в тот миг впервые в жизни ощутил
гордость Мастера. Странным образом он не испытывал ни малейшей тяги к возне
со скотом, занимаясь этим делом лишь по необходимости, а вот из какой-нибудь
шорной мастерской его было за уши не вытащить. Родственники неодобрительно
качали головами -- "ну чисто городской", а вот отец, наглядевшись на
всегдашнюю его возню с железяками, заставил изучить грамоту. Так он начал
жизнь манцага -- странствующего ремесленника, двигающегося от кочевья к
кочевью, и через пару лет уже умел делать все. А попав на фронт (кочевников
обычно определяли либо в легкую кавалерию, либо в егеря), он стал воевать с
той же основательностью, с какой раньше клал цандой и ладил бактрианью
упряжь.
Война эта, по совести говоря, давно уже надоела ему хуже горькой
редьки. Оно конечно, престол-отечество и все такое... Однако господа
генералы раз за разом затевали операции, дурость которых была видна даже с
его сержантской колокольни: чтобы понять это, не требовалось никаких военных
академий -- достаточно (как он полагал) одного только здравого разумения
мастерового. После Пеленнорского разгрома, к примеру, разведроту Цэрлэга в
числе прочих сохранивших боеспособность частей бросили прикрывать
отступление (вернее сказать -- бегство) основных сил. Разведчикам тогда
определили позицию посреди чистого поля, не снабдив их длинными копьями, и
элитное подразделение, бойцы которого имели за плечами минимум по две дюжины
результативных ходок в тыл противника, совершенно бессмысленно погибло под
копытами роханских конников, не успевших даже толком разглядеть, с кем они
имеют дело.
Горбатого могила исправит, решил тогда Цэрлэг; пропади они пропадом с
такой войной... Все, ребята, навоевались -- "штыки в землю и на печку к
бабам!". Из этого треклятого леса, где в пасмурную погоду хрен
сориентируешься, а любая царапина тут же начинает гноиться, хвала Единому,
выбрались, а уж дома-то, в пустыне, как-нибудь не пропадем. В своих
сновидениях сержант уже перенесся в знакомое кочевье Тэшгол, до которого
оставался один хороший ночной переход. Он с полной отчетливостью представил
себе, как не спеша разберется -- что там нуждается в починке, тем часом их
кликнут к столу, и хозяйка, после того, как они выпьют по второй, начнет
потихоньку подводить разговор к тому, каково оно -- в доме-то без мужика, а
чумазые мальцы -- их там четверо (или пятеро? забыл...) -- будут вертеться
вокруг, домогаясь потрогать оружие... И еще он думал сквозь сон: дознаться
бы -- кому она понадобилась, эта война, да повстречать его как-нибудь на
узенькой дорожке...
А в самом деле -- кому?
ГЛАВА 3
Средиземье, аридный пояс.
Естественно-историческая справка
В истории любого Мира, и Средиземья в том числе, имеет место регулярное
чередование двух типов климатических эпох -- плювиальных и аридных:
разрастания и сокращения ледяных шапок на полюсах и пояса пустынь подчинены
единому ритму, представляющему собой нечто вроде пульса планеты. Эти
природные циклы скрыты от глаз летописцев и скальдов причудливым
калейдоскопом народов и культур, хотя именно они в значительной степени и
порождают этот самый калейдоскоп. Смена климатического режима может сыграть
в судьбе страны или даже целой цивилизации роль куда большую, чем деяния
великих реформаторов или опустошительное вражеское нашествие. Так вот, в
Средиземье вместе с Третьей исторической Эпохой шла к своему завершению и
еще одна эпоха -- плювиальная. Пути переносящих влагу циклонов все больше
отклонялись к полюсам планеты, и в пассатных кольцах, охватывающих тридцатые
широты обоих полушарий, уже вовсю шел процесс опустынивания. Еще недавно
Мордорскую равнину покрывала саванна, а на склонах Ородруина росли настоящие
леса из кипариса и можжевельника; теперь же пустыня неумолимо, акр за акром,
доедала остатки сухих степей, жмущихся к подножию горных хребтов. Снеговая
линия в Пепельных горах неуклонно отступала кверху, и ручьи, питающие
Горгоратский оазис, все более походили на угасающего от непонятной болезни
ребенка. Будь тамошняя цивилизация чуть попримитивнее, а страна победнее,
все так и катилось бы своим чередом; процесс растянулся бы на века, а за
такое время всегда что-нибудь да образуется. Но у Мордора сил было немерено,
так что здесь решили "не ждать милостей от природы" и наладить обширную
систему поливного земледелия с использованием воды из притоков озера Нурнон.
Здесь необходимо сделать одно пояснение. Орошаемое земледелие в
пустынной зоне весьма продуктивно, однако требует предельной аккуратности.
Дело тут в большом количестве соли, растворенной в здешних грунтовых водах:
главная проблема состоит в том, чтобы, упаси Бог, не извлечь их на
поверхность -- это приводит к засолению продуктивного слоя почвы. Именно это
и произойдет, если вы в процессе орошения выльете на поле слишком много
влаги и заполните почвенные капилляры на такую глубину, что грунтовые воды
окажутся напрямую соединены с поверхностью. Капиллярные силы плюс
поверхностное испарение тут же начнут выкачивать эту воду из глубины почвы
(точно так же, как поднимается горючая жидкость по зажженному фитилю
светильника), и процесс этот неостановим; вы и глазом моргнуть не успеете,
как на месте поля у вас возникнет безжизненный солончак. Главная же печаль в
том, что, единожды промахнувшись, вы уже никакими силами не сумеете упрятать
эту соль обратно в глубину.
Есть два способа избежать этих неприятностей. Во-первых, можно поливать
очень понемножку -- так, чтобы капиллярная влага с поверхности не
соприкоснулась с зеркалом грунтовых вод. Во-вторых, возможен так называемый
промывной режим: надо периодически создавать на полях избыток проточной
воды, которая просто смывала бы постоянно просачивающуюся из глубины почвы
соль и уносила ее прочь -- в море или иной конечный водоем стока. Но тут
есть одна тонкость: промывной режим можно обеспечить лишь в долинах крупных
рек, имеющих ярко выраженный паводок -- он-то и вычищает накопившуюся за год
соль. Именно таковы природные условия, например, в Кханде -- откуда и
скопировали систему орошения неопытные мордорские инженеры, искренне
полагавшие, будто качество мелиорации определяется числом кубических саженей
вынутого грунта.
В замкнутой же котловине Мордора промывной режим создать нельзя
принципиально, поскольку протекающих сквозь нее рек нет, а конечным водоемом
стока является Нурнон -- тот самый, чьи притоки и оказались разобраны на
орошение удаленных от озера угодий. Малый перепад высот не позволял создать
в этих каналах никакого подобия паводков, так что смывать соль с полей
оказалось, во-первых, нечем, а во-вторых, некуда. Через несколько лет
невиданных урожаев произошло неизбежное -- началось быстрое засоление
громадных площадей, а попытки наладить дренаж не удались из-за высокого
стояния грунтовых вод. Итог: колоссальные ресурсы пущены на ветер, а
экономике страны и ее природе нанесен чудовищный ущерб. Мордору вполне
подошла бы умбарская система мелиорации с минимальным поливом (кстати,
гораздо более дешевая), но и эта возможность была теперь невосстановимо
утрачена. Инициаторы ирригационного проекта и его главные исполнители
получили по двадцать пять лет свинцовых рудников, но это, как легко
догадаться, делу не помогло.
Случившееся было, конечно, очень крупной неприятностью, но все-таки не
катастрофой. Мордор к тому времени вполне заслуженно величали Мастерской
мира, и он мог в обмен на свои промышленные товары получить любое количество
продовольствия из Кханда и Умбара. День и ночь через итилиенский Перекресток
спешили друг навстречу другу торговые караваны, и в Барад-Дуре все громче
