ими впечатлении. Кроме того, королевам, как и королям, свойственна
прекрасная память на лица, которой они в определенной степени
обязаны своему воспитанию: едва увидев графа де Буйе, Мария-
Антуанетта сейчас же его узнала; едва бросив на него взгляд, она
уверилась в том, что перед ней - друг.
Итак, прежде чем генерал успел представить графа; раньше, чем де
Буйе преклонил колено перед диваном, где полулежала королева, она
поднялась и, словно перед ней был старый знакомый, которого
приятно увидеть вновь, и в то же время подданный, на преданность
которого можно положиться, она воскликнула:
- А-а, граф де Буйе!
И, не обращая внимания на генерала Лафайета, она протянула
молодому человеку руку.
Граф Луи на мгновение замер: он не мог поверить в возможность
такой милости.
Однако видя, что рука королевы по-прежнему протянута к нему, он
преклонил колено и коснулся ее дрожащими губами.
Бедная королева допустила оплошность, как это нередко с ней
случалось: граф де Буйе и без этой милости был бы ей предан; однако
этой милостью, оказанной в присутствии г-на де Лафайета, которого
она никогда не допускала до своей руки, королева словно проводила
между собой и Лафайетом границу, она обижала человека, в
дружеском участии которого она более всего нуждалась.
С неизменной любезностью, однако и не без некоторого
беспокойства в голосе, Лафайет проговорил:
- Клянусь честью, дорогой кузен, что я напрасно предложил
представить вас ее величеству: мне кажется, уместнее было бы вам
самому представить меня ей.
Королева была очень рада видеть перед собою одного из преданных
слуг, на которого она могла положиться; она испытывала гордость
оттого, что сумела, как ей казалось, произвести на графа впечатление,
и потому, чувствуя, как в сердце ее вспыхнула одна из тех надежд
молодости, которая, как она полагала, погасла навсегда, и на нее
пахнуло ветром весны и любви, который, как она думала, умер навеки,
она обернулась к генералу Лафайету и проговорила с одной из своих
давно забытых улыбок времен Трианона и Версаля:
- Господин генерал! Граф Луи не такой строгий республиканец, как
вы; он прибыл из Меца, а не из Америки. Он приехал в Париж не для
работы над новой Конституцией, а для того, чтобы
засвидетельствовать мне свое почтение. Так не удивляйтесь, что я,
несчастная, наполовину свергнутая королева, оказываю ему милость,
которая может еще что-нибудь значить для него, бедного провинциала,
тогда как вы...
И королева жеманно улыбнулась, улыбнулась почти так же
кокетливо, как в дни своей юности, словно говоря: Тогда как вы,
господин Сципион, вы, господин Цинциннат, способны лишь
посмеяться над подобными любезностями.
- Ваше величество! Я всегда был почтителен и предан королеве,
однако королева никогда не желала понимать моего почтения, никогда
не ценила моей преданности. Это большое несчастье для меня, но,
может быть, еще большим несчастьем грозит ей самой.
И он поклонился.
Королева внимательно на него посмотрела. Ей уже не раз
доводилось слышать от Лафайета подобные речи, она не раз над ними
задумывалась; однако, к своему несчастью, как только что сказал
Лафайет, она не могла преодолеть инстинктивного отвращения к этому
человеку.
- Ну, генерал, будьте великодушны и простите меня.
- Вы просите у меня прощения, ваше величество?! За что?
- За мое расположение к всецело преданному мне семейству Буйе,
проводником и связующим звеном которого стал этот молодой
человек. Когда он вошел сюда, у меня перед глазами словно встал его
отец вместе со своими братьями; он будто их губами прикоснулся к
моей руке.
Лафайет еще раз поклонился.
- А теперь, - продолжала королева, - после прощения давайте
заключим мир. Давайте пожмем друг другу руки, генерал, на
английский или на американский манер. И она протянула руку,
повернув ее ладонью кверху. Лафайет неторопливо дотронулся до нее
своей холодной рукой со словами:
- Я глубоко сожалею, что вы, ваше величество, никогда не желали
помнить, что я - француз. Однако с шестого октября до шестнадцатого
ноября прошло не так уж много времени.
- Вы правы, генерал, - сделав над собой усилие, отвечала королева,
пожимая ему руку. - Я в самом деле неблагодарна.
Она упала на диван, словно доведенная до изнеможения пережитым
волнением.
- Кстати, это не должно вас удивлять, - заметила она, - вы знаете,
что меня часто в этом упрекают.
Тряхнув головой, она спросила:
- Генерал, что нового в Париже? Лафайет жаждал отмщения и
потому с радостью ухватился за представившуюся ему возможность.
- Ах, ваше величество, как я жалею, что вас не было вчера в
Национальном собрании! - проговорил он. - Вы стали бы
свидетельницей трогательной сцены, которая, несомненно, могла бы
взволновать вашу душу. Один старик пришел поблагодарить
Национальное собрание за счастье, которым он обязан ему и королю,
потому что ведь собрание ничего не может сделать без санкции его
величества.
- Старик?.. - рассеянно переспросила королева.
- Да, ваше величество, но какой старик! Старейшина рода
человеческого, крестьянин с Юры ста двадцати лет от роду, которого
подвели к трибуне Собрания представители пяти поколений его
потомков; он благодарил Собрание за декреты четвертого августа.
Понимаете ли, ваше величество: человек, который находился в рабстве
почти полвека в эпоху царствования Людовика Четырнадцатого и еще
восемьдесят лет после него!
- Ну и что же сделало для него Национальное собрание?
- Все присутствовавшие встали, а его заставили сесть и надеть
шляпу.
- Ах! - обронила королева с только ей присущим выражением. - Это
и в самом деле должно было выглядеть очень трогательно. Как жаль,
что меня там не было! Однако вы лучше, чем кто бы то ни было,
знаете, дорогой генерал, - с улыбкой прибавила она, - что я не всегда
могу бывать там, где мне хотелось бы.
Генерал сделал нетерпеливое движение, собираясь ответить, однако,
не дав ему времени вставить слово, королева продолжала:
- Нет, я была здесь, я принимала женщину по фамилии Франсуа,
бедную вдову этого несчастного булочника - члена Национального
собрания, растерзанного в дверях этого самого Собрания. Так что
происходило в этот день в Собрании, господин де Лафайет?
- Ваше величество! Вы упомянули об одном из несчастий, о
котором скорбят представители Франции, - отвечал генерал. -
Собрание не могло предотвратить убийства, однако оно сурово
наказало виновных.
- Да, но могу вам поклясться, что это наказание ничуть не утешило
бедную женщину: она едва не обезумела от горя. Доктора полагают,
что ее будущий ребенок родится мертвым; я пообещала ей, что если он
будет жить, я стану его крестной матерью, а дабы народ знал, что я не
бесчувственна к его несчастьям, вопреки тому, что обо мне говорят, - я
хочу просить вас, дорогой генерал, если это не вызовет возражений,
чтобы крещение проходило в Соборе Парижской Богоматери.
Лафайет поднял руку, прося слова, и был рад, что ему было
позволено говорить.
- Ваше величество! Вот уже в другой раз за последние несколько
минут вы намекаете на мнимую неволю - вы хотите заставить поверить
в эту неволю ваших верных слуг, будто я и в самом деле держу вас
взаперти. Ваше величество! Я спешу заверить вас в присутствии моего
кузена, я готов, если понадобится, перед Парижем, перед Европой,
перед целым светом повторить то, о чем написал вчера господину
Мунье, который из провинции Дофине жалуется на заточение ваших
величеств - вы свободны, ваше величество, и я испытываю лишь одно
желание и даже готов умолять вас о том, чтобы вы сами доказали это:
король - тем, что возобновит охоту и снова станет путешествовать, а
вы, ваше величество, тем, что будете его сопровождать.
На губах королевы мелькнула неуверенная улыбка.
- Что же касается крестин бедного сиротки, который должен
появиться на свет в печальное для него время, - королева, принявшая
на себя обязанность быть его крестной матерью, сделала это по
велению щедрого сердца, заставляющего уважать королеву и любить
всех, кто ее окружает. Когда наступит день церемонии, королева
выберет церковь по своему усмотрению; она отдаст соответствующие
приказания, и согласно ее приказаниям все будет исполнено. А теперь,
- с поклоном продолжал генерал, - я жду приказаний, если вашему
величеству будет угодно удостоить меня ими сегодня.
- Сегодня, дорогой генерал, - молвила королева, - у меня к вам
только одна просьба: если ваш кузен пробудет в Париже еще
несколько дней, пригласите его явиться вместе с вами на один из
вечеров у принцессы де Ламбаль. Вы знаете, что она принимает у себя
и от своего, и от моего имени?
- А я, ваше величество, воспользуюсь этим приглашением от своего
имени, и от имени своего кузена; если вы, ваше величество, и не
видели меня там раньше, я прошу принять уверения в том, что вы сами
забыли высказать желание видеть меня.
Королева вместо ответа поклонилась и улыбнулась.
Таким образом она их отпускала.
Каждый взял то, что ему причиталось: Лафайет - поклон, граф Луи -
улыбку.
Они вышли пятясь, унося из этой встречи один - еще больше
горечи, другой - еще более преданности.
Глава 2
КОРОЛЬ
За дверью апартаментов ее величества оба посетителя увидели
ожидавшего их камердинера короля Франсуа Гю.
Король приказал передать г-ну де Лафайету, что он начал ради
развлечения одно очень важное слесарное дело и теперь просит его
подняться к нему в кузницу.
Первое, о чем позаботился Людовик XVI, прибыв в Тюильри, была
кузница. Узнав о том, что этот предмет первой для него
необходимости не был предусмотрен Екатериной Медичи и
Филибером Делормом, он избрал для своих целей на третьем этаже,
как раз над своей спальней, просторную мансарду с отдельным
выходом и внутренней лестницей; эта мансарда и превратилась в
слесарную мастерскую.
Несмотря на неотложные заботы, выпавшие на долю Людовика XVI
за те пять недель, которые он прожил в Тюильри, он ни на минуту не
забывал о своей кузнице. Кузница была его навязчивой идеей; он
руководил ее оборудованием, он сам выбрал место для кузнечных
мехов, печи, наковальни, верстака и тисков. И вот накануне кузница
была готова; напильники круглые, плоские, треугольные, козьи ножки
и зубила - все лежало на своих местах; молоты среднебойные, ручники
и кувалды были развешаны на гвоздях; тиски параллельные, тиски с
косыми губками и ручные тиски - все было под рукой. Людовик XVI
не мог долее сдерживаться и с самого утра горячо взялся за работу; это
было для него большим развлечением; в этом деле он мог бы
превзойти всех, если бы, как уже доводилось видеть читателю, к
большому сожалению мэтра Гамена, целая толпа бездельников вроде г-
на Тюрго, г-на де Калона и г-на Неккера не отвлекала его от этого
занятия разговорами не только о событиях во Франции, что в крайнем
случае еще допускал мэтр Гамен, но, что казалось ему вовсе
бесполезным, они обсуждали с королем положение дел в Брабанте,
Австрии, Англии, Америке и Испании.
Теперь читателю должно быть понятно, почему, увлекшись
работой, король Людовик XVI, вместо того чтобы спуститься к
генералу де Лафайету, попросил генерала де Лафайета подняться к
нему; быть может, памятуя о том, что недавно командующий
Национальной гвардией имел возможность увидеть бессилие монарха,
король теперь мечтал отыграться, показав себя во всем блеске в
качестве слесаря?
Камердинер счел неуместным провести посетителей в королевскую
кузницу через его личные покои по внутренней лестнице; генерал де
Лафайет и граф Луи обошли коридорами королевские покои и
поднялись по большой лестнице, что значительно удлинило их путь.
В результате этого отклонения от прямого курса у молодого графа
