он проходил мимо г-на де Брезе со словами: Мы здесь собрались по
воле народа и выйдем отсюда только со штыком в груди! Он вышел
из зала.
Поражение Мирабо походило на победу некоего лица.
Жильбер даже не пришел в Национальное собрание.
Он остался дома, размышляя о странных предсказаниях Калиостро
и не веря в них до конца, однако он никак не мог отделаться от этих
мыслей.
Настоящее представлялось ему слишком незначительным по
сравнению с тем, что их ждало в будущем!
Возможно, читатель спросит, каким образом, будучи простым
историком былых времен, temporis acti, я возьмусь объяснить
предсказание Калиостро относительно Робеспьера и Наполеона?
В таком случае я попрошу того, кто задается таким вопросом,
объяснить мне предсказание мадмуазель Ленорман Жозефине.
В этом мире необъяснимые вещи встречаются на каждом шагу: для
тех, кто не умеет их объяснять или не желает в них верить, и
существует сомнение.
Глава 30
МЕЦ И ПАРИЖ
Как говорил Калиостро, как предугадал Мирабо, именно король
провалил все планы Жильбера.
Расположение королевы к Мирабо было продиктовано, пожалуй,
скорее досадой влюбленной женщины и женским любопытством,
нежели интересами политики королевы; и потому она без особого
сожаления отнеслась к тому, что рухнуло все это конституционное
здание, которое было ей ненавистно.
А король занял выжидательную позицию, он решил таким образом
выиграть время и обратить себе на пользу складывавшиеся
обстоятельства. Впрочем, затеянные им переговоры давали ему
надежду убежать из Парижа и укрыться в каком-нибудь надежном
месте, что было его излюбленной мечтой.
С одной стороны переговоры, как мы знаем, велись с Фавра,
представлявшим его высочество, с другой стороны - графом де Шарни,
посланцем самого Людовика XVI.
Шарни добрался из Парижа в Мец за два дня. Там он нашел маркиза
де Буйе и передал ему письмо короля. Это было, как помнит читатель,
обыкновенное рекомендательное письмо. Маркиз де Буйе,
подчеркивавший свое недовольство происходившими событиями, вел
себя весьма и весьма сдержанно.
Действительно, то, что маркиз де Буйе узнал от графа де Шарни,
меняло все его планы. Императрица Екатерина только что пригласила
его к себе на службу, и он собрался было испросить письменного
позволения у короля принять это предложение, как вдруг получил
письмо от Людовика XVI.
Итак, маркиз де Буйе поначалу колебался; однако услышав имя
Шарни, памятуя о его родстве с г-ном де Сюфреном, судя по
долетавшим до него слухам о том, что королева оказывала ему полное
доверие, он, как верный роялист, захотел вырвать короля из объятий
этой пресловутой свободы, которую многие считали настоящей
тюрьмой.
Однако прежде чем вступать с Шарни в какие-либо переговоры,
маркиз де Буйе, не уверенный в полномочиях графа, решил послать в
Париж для личной беседы с королем по этому серьезному вопросу
своего сына графа Луи де Буйе.
На время этих переговоров Шарни должен был оставаться в Меце.
Ничто не притягивало его в Париж, а долг чести, в его понимании
несколько преувеличенный, повелевал ему оставаться в Меце в
качестве заложника.
Граф Луи прибыл в Париж к середине ноября. В то время охрана
короля была возложена на генерала Лафайета, а граф Луи приходился
ему кузеном.
Он остановился у одного из своих друзей, известного своими
патриотическими взглядами и путешествовавшего в те дни по Англии.
Проникнуть во дворец без ведома генерала Лафайета было для
молодого человека делом ежели и не невозможным, то уж во всяком
случае очень опасным и крайне трудным.
С другой стороны, генерал Лафайет наверняка ничего не знал об
отношениях, завязавшихся при посредничестве Шарни между королем
и маркизом де Буйе, и потому для графа Луи не было ничего проще,
как попросить самого генерала Лафайета представить его королю.
Казалось, обстоятельства складывались для молодого человека как
нельзя более удачно.
Он уже третий день был в Париже, так ничего окончательно и не
решив и размышляя о том, каким образом ему проникнуть к королю, и
в который раз спрашивая себя, о чем мы уже сказали, не лучше ли ему
обратиться непосредственно к генералу Лафайету. И в это самое время
ему принесли записку от Лафайета, в которой говорилось о том, что
ему стало известно о прибытии графа в Париж и он приглашает
навестить его в штабе Национальной гвардии или в особняке де Ноай.
Само Провидение в некотором роде отвечало на мольбу, с которой
к нему обращался граф де Буйе. Подобно доброй фее из прелестных
сказок Шарля Перро, оно брало графа за руку и вело к цели.
Граф поторопился в штаб.
Генерал только что уехал в Ратушу, где должен был получить
сообщение от г-на Байи.
Однако в отсутствие генерала графа принял его адъютант г-н
Ромеф.
Ромеф служил раньше в одном полку с юным графом, и, хотя
первый был простого происхождения, а второй - потомственным
аристократом, между ними существовали некоторые отношения. С той
поры Ромеф перешел в один из полков, расформированных после
четырнадцатого июля, а потом стал служить в Национальной гвардии,
где занимал должность адъютанта и был любимцем генерала Лафайета.
Оба молодых человека, несмотря на различие их взглядов по
некоторым вопросам, в одном сходились совершенно: оба они любили
и почитали короля.
Правда, один любил его как истинный патриот, то есть при том
условии, что король принесет клятву Конституции; другой же любил
короля как аристократ, считая непременным условием отказ от клятвы
и обращение в случае необходимости за помощью к загранице, чтобы
образумить бунтовщиков.
Под бунтовщиками граф де Буйе подразумевал три четверти членов
Национального собрания, Национальную гвардию, избирателей и т, д,
и т, д., то есть пять шестых Франции Ромефу было двадцать шесть лет,
а графу Луи - двадцать два, и потому трудно было предположить,
чтобы они долго могли говорить о политике И потом, граф Луи не
хотел, чтобы его заподозрили в том, что он может думать о чем-то
серьезном.
Он под большим секретом признался своему другу Ромефу, что
покинул Мец с разрешения отца, чтобы повидаться в Париже с
обожаемой им женщиной.
Пока граф Луи откровенничал с адъютантом, на пороге
остававшейся незапертой двери внезапно появился генерал Лафайет.
Хотя граф успел заметить нежданного гостя в висевшем перед ним
зеркале, он продолжал свой рассказ. Несмотря на знаки, которые ему
подавал Ромеф, он делал вид, что не понимал их, и еще громче
продолжал свой рассказ, так чтобы генерал не пропустил ни слова из
того, что он говорил.
Генерал все услышал: это было именно то, чего хотел граф Луи.
Он подошел к рассказчику и, едва тот договорил, положил ему руку
на плечо со словами:
- Ах, господин распутник! Так вот почему вы скрываетесь от своих
почтенных родственников?
Тридцатидвухлетний генерал, очень популярный среди модных
женщин той поры, не мог быть строгим судьей и скучным ментором, и
потому граф Луи не очень испугался ожидавшего его нагоняя.
- Я совсем не прятался, дорогой кузен, и как раз сегодня собирался
явиться с визитом к одному из самых прославленных своих
родственников, если бы мне не принесли от него письмо.
Он показал генералу только что полученную записку.
- Ну, что, скажете, плохо в Париже поставлена служба полиции,
господа провинциалы? - спросил генерал с таким видом, который ясно
показывал, что этот вопрос затрагивал его самолюбие.
- Мы знаем, что от того, кто охраняет свободу народа и отвечает за
спасение короля, ничто не может укрыться.
Лафайет бросил на кузена косой взгляд, добродушный, умный и
немного насмешливый.
Он знал, что спасение короля очень много значило для всех
представителей семейства Буйе, а вот свобода народа их нисколько не
интересовала.
И потому генерал ответил лишь на вторую часть вопроса.
- Дорогой кузен! Не передавал ли что-нибудь королю, за спасение
которого я отвечаю, маркиз де Буйе, - молвил он, особенно подчеркнув
титул, от какового сам он отказался в ночь четвертого августа.
- Он поручил мне засвидетельствовать ему глубочайшее почтение, -
отвечал молодой человек, - если генерал Лафайет не сочтет меня
недостойным быть представленным монарху.
- Представить вас.., когда же?
- Как можно скорее, генерал, принимая во внимание то
обстоятельство, что, как я имел честь сообщить вам или Ромефу, у
меня нет особого отпуска...
- Вы сказали об этом Ромефу, но это одно и то же, потому что я
слышал. Добрые дела не должно откладывать. Сейчас - одиннадцать
часов утра. В полдень я ежедневно имею честь бывать на аудиенции у
короля и королевы. Я приглашаю вас перекусить со мной, если у вас
еще не было второго завтрака, и потом отведу вас в Тюильри.
- Но я не одет должным образом, дорогой кузен, - заметил молодой
человек, скосившись на свой мундир и сапоги.
- Прежде всего я должен вам сообщить, милый юноша, - отвечал
Лафайет, - что великий вопрос этикета, к которому вы были приучены
с детства, доживает последние дни, ежели не умер окончательно со
времени вашего отъезда; и потом, ваш костюм безупречен, сапоги -
под стать мундиру; какое же платье может заменить военную форму
дворянину, готовому умереть за короля? Ромеф! Подите посмотрите,
все ли готово? Я уведу графа де Буйе в Тюильри сразу после завтрака.
Такой план удивительным образом отвечал желаниям молодого
человека, и ему нечего было возразить. Он поклонился в знак согласия
и в то же время с чувством благодарности.
Спустя полчаса часовые у ворот уже отдавали честь генералу
Лафайету и юному графу де Буйе, не подозревая, что оказывают
воинские почести одновременно и революции и контрреволюции.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
КОРОЛЕВА
Господин де Лафайет и граф Луи де Буйе поднялись по небольшой
лестнице павильона Марсан и оказались в апартаментах второго этажа,
где жили король и королева.
Перед г-ном де Лафайетом распахивались одна за другой все двери.
Часовые брали на караул, лакеи низко кланялись; все без труда
узнавали повелителя самого короля и хозяина дворца, как называл его
г-н Марат.
О г-не де Лафайете доложили прежде королеве; король был в то
время в своей кузнице, и лакей отправился туда, чтобы предупредить
его величество о визите.
Прошло три года с тех пор, как граф де Буйе видел Марию-
Антуанетту.
За эти три года Генеральные штаты успели объединиться, позади
было взятие Бастилии, уже произошли события пятого и шестого
октября.
Королеве исполнилось тридцать четыре года; она достигла того
трогательного возраста, как говорит Мишле, который столько раз был
воспет Ван-Дейком: это был возраст зрелой женщины, матери, а у
Марии-Антуанетты, как ни у какой другой женщины, он ознаменовал
собой расцвет королевы.
В эти три года Мария-Антуанетта много выстрадала и как женщина
и как королева, чувствуя себя ущемленной как в любви, так и в
самолюбии. Вот почему бедняжка выглядела на все свои тридцать
четыре года: вокруг глаз залегли едва заметные перламутрово-
сиреневые тени, свидетельствующие о частых слезах и бессонных
ночах; но что особенно важно, они выдают спрятанную глубоко в душе
боль, от которой женщина, будь она хоть королевой, не может
избавиться до конца дней.
Это был тот возраст, когда Мария Стюарт оказалась пленницей.
Именно в этом возрасте она испытала самую большую страсть; именно
тогда Дуглас, Мортимер, Норфолк и Бабингтон полюбили ее,
пожертвовали собой и iiгибли с ее именем на устах.
Вид королевы-пленницы, всеми ненавидимой, оклеветанной,
осыпаемой угрозами - а события пятого октября показали, что это
отнюдь не пустые угрозы, - произвел на юного Луи де Буйе сильное
впечатление, заставив дрогнуть его рыцарское сердце.
Женщины никогда не ошибаются, если речь идет о произведенном
