теперь они говорят, что для всего лазарета достанет холста из
экономии... Это я слышала, проходя мимо тюков, которые они
увязывали; провались они от меня совсем, с холстом и с тюками! У
меня голова заболела от таких непривычных упражнений: стоять,
смотреть, считать и давать отчет.
Сегодня я пошла часу уже в одиннадцатом к своей скучной
должности и, не находя большой надобности стоять именно там, где
принимают вещи, прогуливалась по переходам, иногда
останавливалась, облокачивалась на перилы и уносилась мыслями к
местам, не имеющим ни малейшего сходства с Комиссариатом. В одну
из этих остановок раздался близ меня повелительный возглас:
"Господин офицер!" Я оглянулась; за мной стоял какой-то чиновник
в мундире с петлицами на воротнике, сухой, высокий, лицо
немецкое. "Что вам угодно?" - спросила я. "Которого вы полка?.."Я
сказала. "Вы, конечно, за приемом вещей?" - "Да!" - "Как же вы
смели начать приемку, не дав мне знать? Как смели не явиться ко
мне?.." Изумленная таким вопросом от человека, который, казалось
мне, был штатской службы, я отвечала, что обязан являться только
своему начальству военному. "Я ваш начальник теперь! Ко мне
извольте явиться, сударь! приказываю вам это именем князя! И
почему вы не рапортуете мне о успехе вашей приемки? От вас одних
я ничего не знаю, ничего не получаю!" - -"И вас одних я совсем не
понимаю!" - "Как, как! вы смеете так сказать мне! я доложу
князю". - "Я и при князе скажу вам это же самое: Я вас не
понимаю; не знаю, кто вы, какие ваши права требовать от меня
рапортов, отчетов, и почему я должен к вам явиться?.." Он утих:
"Я советник П****! Князь поручил мне смотреть, чтобы господа
приемщики не теряли времени по-пустому и чтоб приемка
производилась безостановочно; для этого вы должны уведомлять меня
всякий вечер, сколько чего принято. Теперь понимаете ли меня,
господин офицер?" - "Понимаю". - "Итак, завтра извольте явиться
ко мне за приказаниями! этого я требую именем князя". - "Нельзя,
завтра я должен быть у полковника Доброва и вместе с ним ехать к
князю". - "Нет! со мною должны вы ехать; я представлю вас князю".
- "Помилуйте! с какой стати вы представите меня! Это должен
сделать мой настоящий начальник, военный..." От этого слова П****
чуть не рехнулся: он кричал и что-то еще приказывал именем князя;
но я уже не слушала и ушла от него к своим людям. Видя, что они
оканчивают на сегодня свою работу, я возвратилась к дяде,
которому и рассказала смешную встречу на переходах.
На другой день пошла я к Доброву, а оттуда вместе с ним к
князю. Корпусный начальник наш принял меня, как и всякого
другого; выслушал, кто я, зачем и откуда. Когда кончила, он,
сделав легкую уклонку головою и не обращая более на меня никакого
внимания, оставил на волю делать, что хочу: стоять, сидеть,
ходить, остаться у него часа на два или сейчас уехать; я выбрала
последнее и поехала в Комиссариат. Там я нашла людей своих уже за
работою; они опять принимали, мерили, обманывали. Я никак не
считаю себя обязанною знать толк во всем этом. Зачем дают такое
поручение фрунтовому офицеру? Я не казначей, не квартермистр;
если что-нибудь приму не так, пусть пеняют на себя.
Оправдываясь таким образом сама перед собою, пошла я к графу
Аракчееву. Пока дежурный ходил докладывать, вошел какой-то
штаб-офицер. Увидя свободную поступь мою в передней графа, он,
видимо, обеспокоился, надулся и начал осматривать меня, меряя
глазами с головы до ног. Я не замечала этого минут пять; но,
подошед к столу, чтоб посмотреть книгу, которая лежала тут
раскрытою, я случайно взглянула на него; этой непочтительности не
мог уже он выдержать; на лице его изображалась оскорбленная
гордость. Возможно ли, простой офицер смеет ходить, смеет брать
книгу в руки! одним словом, смеет двигаться в присутствии
штаб-офицера! Смеет даже не замечать его, тогда как должен бы
стоять на одном месте в почтительной позитуре и не спуская глаз с
начальника! Все эти слова отпечатывались на физиономии
штаб-офицера, когда он с презрительною миною спрашивал меня: "Кто
вы? что вы такое?" Приписывая странный вопрос его неуменью
спросить лучше, я отвечала просто: "Офицер Литовского полка!" В
эту самую минуту позвали меня к графу.
Говорят, что граф очень суров: нет, мне он показался
ласковым и даже добродушным. Он подошел ко мне, взял за руку и
говорил, что ему очень приятно узнать меня лично; обязательно
припомнил мне, что по письмам моим выполнил все без
отлагательства и с удовольствием. Я отвечала, что обязанностию
сочла прийти к нему повторить лично мою благодарность за
милостивое внимание. Граф простился со мною, уверяя в готовности
своей делать все для меня угодное. Столько вежливости казалось
мне очень несовместным с тем слухом, который носится везде о его
угрюмости, неприступности, как говорят другие. Граф, может быть,
только просто сердит иногда, в чем нет еще большой беды.
От графа пошла я к семейству N. N***, которое любило меня,
как родного. Они собирались ехать в театр: "Не хотите ли с нами?
Сегодня дают Фингала; вы, кажется, любите трагедии?" Я с радостью
приняла это предложение. В шесть часов приехали к ним две сестры
Д***, сухощавые, старые девицы: "Ах, вы, верно, едете в театр!" -
"Да; не угодно ли вам вместе с нами?" - "Не стесним ли вас?" -
"Нисколько!.." В семь часов пришли сказать, что карета подана, и
мы пошли, я могла бы сказать, что мы высыпались к подъезду; нас
было ровно восемь человек, а карета двуместная! "Как же мы
поместимся?" - спросила я с удивлением. "Это я улажу, - сказал N.
N***, поспешно усаживая меня в карету, - садитесь плотнее в
угол!" Я думала, что он мог бы и не давать мне этого совета,
потому что остальные семь человек, верно, так плотно прижмут меня
в этот угол, как бы мне и не хотелось, а я, на беду, взяла с
собою плащ. Не знаю, каким непостижимым средством N. N*** усадил
всех нас так, что сидели покойно, не измяли нарядов и не
задохлись, хотя все мы были приличного роста и полноты, то есть
не было между нами ни карлиц, ни скелетов. Хвала тактике твоей,
почтенный N. N***, думала я.
В одно время с нами приехали к подъезду театра два
гвардейских офицера; одна из нашего общества дам была красавица,
и, к несчастию, ей первой надобно было выйти из кареты; это
обстоятельство поставило нас в критическое положение. Увидя
прекрасную женщину, гвардейцы остановились посмотреть и были
свидетелями смешного зрелища, как нескончаемая процессия тянулась
из дву-местной кареты и наконец заключилась уланом, закутанным в
широкий плащ.
Этот вечер смешно начался и смешно кончился: Фингал
превосходная трагедия, но сегодня к концу действия непредвиденный
случай вмиг превратил ее в комедию. Трагик, обыкновенно игравший
Фингала, заболел; роль его отдали другому, для которого она была
нова еще; он играл ее натянуто и торопливо; но представлявший
Старна был настоящий Старн! Игра его возбуждала и участие, и
удивление вместе; каждому казалось, что видит не актера, но точно
царя и отца оскорбленного. Надобно думать, что превосходство игры
его смущало бедного Фингала; он приходил в замешательство!.. В то
самое мгновение, когда Моина должна была вбежать на сцену,
смешавшийся Фингал, спеша схватить меч Оскара, толкнул как-то
неловко Старна и оторвал ему бороду!.. В секунду ярый гнев
старого царя утих... Партер захохотал; Моина, вбежав,
остановилась, как статуя, и занавес опустился.
Вечером Долинский сказал мне, что П**** жаловался князю. "За
что?" - спросила я. "Первое, что вы не явились к нему; а второе,
что, вместо рапортов, пишете просто записки, сколько чего
принято". - "Что ж князь?" - "Ничего, промолчал". Иначе не могло
и быть; П**** вздорно жалуется; об приеме вещей, кажется, никогда
не уведомляют рапортами. И что за странный человек! как он не
может понять, что не вправе ожидать этого от военного офицера...
Мне ведено явиться завтра в ордонанс-гауз в пять часов утра.
Весело мне будет идти ночью, не зная дороги и не имея у кого
спросить. В этот час здесь глубокая ночь.
Меня разбудили в четыре часа; я оделась. "Что ж я буду
делать, дядюшка? Как найду ордонанс-гауз? Не можете ли рассказать
мне?" - "Очень могу, вот слушай..." Дядя зачал рассказывать мне
весьма подробно, продолжительно и столько употреблял старания
дать мне ясное понятие о моей дороге, что я именно от этого
ничего и не поняла. Поблагодарив дядю за труд, я пошла на авось.
Проходя мимо Гостиного двора, вздумала я перейти ближе к лавкам
под крышу и только что хотела перешагнуть веревку, протянутую
вдоль лавок, как страшное рычание собаки остановило меня и
заставило отскочить на середину улицы. Путешествие мое в четыре
часа утра по пустым улицам Петербурга, и к цели которого я не
знала, как достигнуть, было бы очень занимательно для меня, если
б не тревожил страх опоздать или и совсем не прийти к
назначенному времени. Из всего продолжительного рассказа дяди я
помнила только, что нaдoбнo идти мимо Гостиного двора; но ведь
Гостиный двор имеет конец, куда ж тогда? Я подходила уже к
последней лавке и хотела было направить путь свой прямо к дворцу,
полагая, что такие места, как ордонанс-гауз, верно, находятся
недалеко от него; итак, узнаю от часового. Стук дрожек заставил
меня тотчас оставить все планы; это был экипаж извощичий; я
остановила его, и кучер, не дожидаясь моего вопроса, спросил сам:
"В ордонанс-гауз, барин?" - "Да!" - "Извольте, садитесь... Я
сейчас только отвез туда офицера". - "Ступай же скорее!" И вот
все, что было романического в вояже моем в глубокую декабрьскую
ночь по опустевшим улицам обширного города в полном вооружении и
имея в виду найти дом, к которому не знала дороги; и все это вмиг
исчезло; теперь я обыкновенный офицер, поспешно едущий на
извощичьих дрожках в ордонанс-гауз; место менее всего в свете
романическое, и где получу какое-нибудь приказание, сказанное
тоном сухим и повелительным. "Ступай, пожалуйста, скорее! далеко
еще?" - "А вот здесь", - сказал извощик, останавливая лошадь у
подъезда огромного дома, над дверьми которого была черная доска с
надписью: "Ордонанс-гауз". Я взбежала по лестнице и вошла в залу;
тут было множество офицеров пехотных и кавалерийских. За столом
сидел адъютант и что-то писал; в камине горел огонь, я села близ
него в ожидании развязки. Из офицеров никто не говорил один с
другим, но все в молчании или ходили по зале, или стояли у
камина, смотря задумчиво на огонь, как вдруг эта сонная сцена
оживилась; вышел Закревский: "Господа! - по этому слову все
офицеры встали в шеренгу. - Кавалерия, вперед, на правый фланг!"
И вот мы, в числе четырех: кирасир, два драгуна и один улан,
стали на правом фланге прямо перед лицом Закревского, он взглянул
на меня очень внимательно раза два, пока отдавал нам свое
приказание: "Явиться к командиру конногвардейского полка
Арсеньеву!" Наконец нам объявили подробнее, что в конной гвардии
обмундируют наших рядовых с какими-то переменами; мы выслушали и
разъехались: кавалеристы домой, а покорные пехотинцы отправились
прямо к Арсеньеву. Я узнала это потому, что у подъезда они,
сговариваясь идти туда, спросили и нас: "А вы, господа, пойдете с
нами?" - "Сегодня мне некогда", - отвечала я.
Я послала Рачинского в канцелярию конногвардейскую для
примерки какого-то нового мундира. По возвращении он сказал мне:
"Велено вашему благородию явиться самим туда". - "Куда?" - "В
швальню к майору Шаганову". Наскучили мне все эти затеи! насилу я
развязалась с ними. Была только один раз у Арсеньева и сказала
Шаганову, что буду присылать к нему улана; что мне вовсе не нужно
присутствовать при этом и что я имею совсем другое поручение от
своего полка. Сказав это, я ушла.
Завтра отправляюсь в полк; две недели отпуска миновали! Я
провела их скучно: с утра до вечера в мундире, затянута,
становясь во фронт, получая извещения - явиться туда! явиться
сюда! Никогда более не поеду в такой отпуск.
