- Ну, ну, бог с вами! обойдемся и без названия. Назначай
же. Ар...., кому первая очередь.
- Если вы все единодушно избрали меня распорядителем этих
затей, то я присуждаю начать младшему; и так, поочередно,
окончится старшим.
- Младшему летами? Ну, так тебе, Александров, выступать на
сцену. - Нет, P.... моложе меня.
- Извини, брат, у нас тот моложе, у кого нет усов...
- Как будто для ваших усов назначен всякому один и тот же
возраст. Могут, я думаю, они расти годом ранее или позже.
- Слышишь, Ар....? Это начало бунта. Употреби свою власть.
Ар.... сказал мне, что он как кавалерист руководствуется
верностию глаза и что глаз его находит меня моложе Р....; почему
он и требует, чтоб я беспрекословно повиновался назначению главы
сообщников.
Нечего делать! я уступила тем скорее, что в споре об усах я
боюсь заходить слишком далеко.
- К какому ж дню прикажете быть готову?
- Все мы имеем очень хорошее мнение о ваших способностях,
итак, завтра надеемся, просим и ожидаем должного приношения на
наш семигранный жертвенник.
- Что за великолепную чуху занес ты, Ар....? Какой еще
осьмигранный жертвенник?
- Ну, да вот, видишь, нас восемь, так уже я не знаю, как и
возвеличить это число. Прощайте, однако ж! Полно балагурить:
скоро двенадцать часов. Завтра, господа, сборное место у меня.
Завтра всех я ожидаю к вечернему чаю. Adieu! Александров, не
забудьте, что завтра вы должны явиться к нам с тетрадью в руках.
Такое требование не слишком затрудняло меня: в чемодане моем
лежало множество исписанных листов бумаги. Я решилась посвятить
часа три на то, чтоб пересмотреть их; выбрать, составить
что-нибудь похожее на целое и завтра переписать набело. В этом
намерении я вытащила из-под кровати чемодан, уселась подле него
на пол, расшнуровала и, захватив рукою кипу бумаг, вынула ее на
свет божий; и как же обрадовалась, увидя, что это одно из
происшествий нашего дикого лесистого края: это злополучная Елена
Г***!
Я толкнула опять чемодан под кровать, положила вынутые
бумаги на стол, подле них приготовила несколько листов белой
бумаги, чернил, перьев, песку; поспешно разделась, легла,
закрылась с головой и вот думала, что сейчас засну. Не тут-то
было! Кажется, как будто я, вынув описание жизни Елены Г***,
вместе с этим вызвала ее с того света.
Хотя глаза мои были закрыты, но я видела ее; она являлася во
всех изменениях: ребенком, девицею, молодою женщиною, красавицею,
страшным уродом и, наконец, хладным посиневшим трупом, лохмотьями
прикрытым! И когда доходила до этого последнего превращения, то
опять начинала с того возраста, в котором я увидела ее в первый
раз, грудным ребенком, сидящую в батистовой рубашечке на белой
атласной подушке, обшитой блондами, и оканчивала тележкою,
стоящею на улице под дождем и покрытой рогожею!.. Я потеряла
терпение, встала, велела подать огня и села рисовать с натуры.
Вот передо мною описание жизни несчастной Елены Г***, и вот
она сама в моем воображении переходит очевидно из возраста в
возраст, из одного положения в другое; я слышу ее голос, детский
плач, детский лепет, после веселый смех юности, вижу горькие
слезы, бедность, позор, величайшую нищету, болезнь, ужасающую
человечество, долгие страдания и лютую смерть!.. Товарищам моим и
в голову не приходит, как страшно для меня мое полночное
занятие!..
Я окончила свою работу, пересмотрела, поправила, переменила,
где должно, а на ъ и отнесла к моим товарищам, будучи утомлена
как нельзя более от этой всенощной сиденки.
На другой вечер была очередь P.... Мы все собрались к Ар....
и с нетерпением ожидали прихода нового сочинителя; наконец, когда
свечи уже подали и Ар.... начинал бранить медленность Р..., он
явился с тетрадью в руках. "Милости просим, милости просим! -
закричал ему навстречу Ар.... - По местам, господа!.. Посмотрим,
Р..., чем-то ты нас обрадуешь!.. Столько ли твоя пиеса наделает
между нами толков, споров, шуму, вздохов и восклицаний, как
вчерашняя Елена с прекрасными, а после просто с красными
глазами!.." - "Ну, господа, овому талант, овому другой!.. Условия
не было писать умно, красноречиво, трогательно, грубо, глупо,
поразительно; а просто писать, то есть описать что-нибудь кто как
умеет. Итак, вот мое приношение; чем богат, тем и рад! Прикажете
читать?" "Как же, как же! - закричал шалун С.... , - читай!
Обещаем тебе самое молчаливое внимание и самое внимательное
молчание..." - "Господи! какой враль! Перестань, ради бога не
мешай!.. Начинай, P...." Р... вынул из принесенной тетради один
только листок. У видя это. С.... всплеснул руками: "Ну, пропали
мы!.. Верно, опять стихи!" - "Да уймись. С.... , дай ему
начать... Впрочем, P.... , надобно признаться, что тощая
наружность твоего приношения невольно обезоруживает... Но читай,
читай, пожалуйста!.. Извини!.. Молчим и слушаем!.." P.... начал:
- "Чего мы не делаем, к чему не прибегаем, чтоб только
сократить время: трубки, вино, карты, музыка, женщины - все
мало!.. все еще остается два часа лишних!.. Лишних!.. С этим
нечего шутить!.. Два лишних часа, если не будут убиты, могут
убить, и это еще меньшее из зол, каких они бывают причиною. Какой
глупости не вздумает человек, имеющий пред собою два часа
времени, которого не знает, куда девать, с кем провесть, кому
посвятить; одним словом, не знает, куда деться с ним, куда
убежать от него?.. Ах, время лишнее, время лишнее! никто не хочет
обратить внимания на тебя; а ты-то и есть источник всяческого
зла, тебя-то и подстерегает враг рода человеческого, чтоб
развернуть пред глазами праздного ума необозримый свиток
обольщений всякого рода, вида, сорта, пола, цвета, возраста и
количества!.. На нем купец находит для себя тот вид
добросовестности, какой должно ему иметь, выхваляя покупателям
доброту негодных товаров; погребщик - тайну подделывать дурное
вино под хорошее так искусно, чтоб только одна расстройка
здоровья употребляющих его давала им позднее понятие об этом;
кокетка - тот взгляд, тот жест, которыми, употребя их вовремя и
кстати, разоряет целые семейства и погружает их в бездну зол;
полководец - ту проклятую мысль, что личная слава его должна быть
им предпочтена славе отечества; наш Кордин - смету, что даром
выкормит свою четверню башкирских жеребцов; Арский - те стихи,
которыми убивает все, исключая времени, и, наконец, я, ваш
покорнейший слуга, отыскал там вот эту галиматью, которую и имею
честь представить вам на суд".
- Как! уже и конец?
- Конец. Воображение мое отказалось служить мне далее.
- Вот, что называется, поддел!.. Что ж теперь делать?..
Вечер только что начался; у нас уже не два часа лишних, а целых
шесть!.. Ну, P...., ты, который так хорошо разрисовал свиток
сатаны, поищи на нем, куда нам девать, в чем провесть большую
часть вечера? P.... подумал с полминуты.
- Извольте, нашел! Поедемте к Морозинскому: у него сегодня
танцуют. Там будет красоточка, Варинька.
- С уважением. P...., с уважением! Разве не видишь, как
Дем.... вспыхнул?..
- При имени Вариньки? Нет, не этому божеству он
поклоняется. "Смугла, свежа, румяна его прелестная Татьяна!"
- А! так вот перед каким огнем тает его сердце! Вкус не
дурен! Прекрасная Негритяночка может хоть кому вскружить голову.
- Однако ж, воля ваша, господа, она уж чересчур смугла.
- Вот, чересчур смугла!.. Это, брат, будет приметно не
прежде, как через пятнадцать лет; а теперь она с своими
шестнадцатью годами, розовыми щеками, пунцовыми губами, черными,
блестящими глазами и прекрасными жемчужными зубами, теперь она
была, как лилия!..
- Ну, так что ж, господа, ехать так ехать!.. Полно вам
рисовать красавиц, каких нет в натуре!.. Ваши описания
перевернули и мой старый мозг вверх дном! Хочу увидеть эту
Аравитскую лилию. Едем!
Это говорил Д.б.р.н.к.й, шестидесятилетний венгерец; он
только что допил третий стакан пуншу, стукнул им по столу и хотел
было реситировать похвалу выпитому нектару, но никак не мог
склеить в памяти своей послания Давыдова к Бурцеву, где говорится
что-то о шести стаканах пуншевых, в которых сокрыт небесный дар
или жар - не помню и я так же, как Д.б.р.н.к.й.
- Едем, молодежь! - повторил старый ротмистр, вставая и
вытирая платком усы, на которых блистали еще капли пунша.
- Как! и почтенные седины венгерские едут с нами? Бравый
ротмистр наш хочет взять участие в этой ловле нежных вздохов и
пламенных взглядов?.. А за эту честь мы все даем слово уступить
ему место подле прелестной Негритянки на целый час...
- Да, если она просидит только на месте целый час.
