которою было поместье Р***. Пока приготовляли паром, товарищ мой
пошел в шалаш закурить трубку, а я осталась на берегу любоваться
закатом солнца; в это время подошел ко мне старик лет девяноста,
как мне казалось, просить милостыни; при виде его белых волос,
согбенного тела, дрожащих рук, померкших глаз, его ужасной
сухощавости и ветхих рубищ сожаление, глубочайшее сожаление
овладело мною совершенно! Но как могло это небесное чувство
смешаться с дьявольским, клянусь, не понимаю!.. Я вынула кошелек,
чтоб дать бедному помощь, значительную для него; денег у меня
было восемь червонцев и ассигнация в десять рублей; эту
несчастную ассигнацию ни на одной станции не хотели взять у меня,
считая, сомнительною, и я имела безбожие отдать ее бедному
старику! "Не знаю, мой друг, - говорила я обрадованному нищему, -
дадут ли тебе за нее те деньги, какие должно; но в случае, если 6
не дали, поди с нею к ксендзу ректору, скажи, что это я дал тебе
эту ассигнацию, тогда ты получишь от него десять рублей, а эту
бумажку он возвратит мне; прощай, друг мой!" Я сбежала на паром;
мы переехали и через час были уже под гостеприимным кровом пана
Р***. Здесь я прожила четыре дня; ходила по темным перелескам,
читала, пила кофе, купалась и почти не видала в глаза семейства
Р***, так как и самого его. "Гость наш немного дик, - говорила
Р-му сестра его, - он с утра уходит в лес и приходит к обеду, а
там опять до вечера его не видать; неужели он так делает и в
полку? Умен он?" - "Не знаю; ректор хвалит его". - "Ну, похвала
ректора ничего не значит. Он его без памяти любит с того времени,
как узнал, что он дал десять рублей старому Юзефу". - "За что?" -
"Вот за что! за что дают всякому, кто просит именем Христовым". -
"Как! неужели старик Юзеф просит милостыни, и помещик его
позволяет? в его лета?" - "Да, в его лета, помещик его не только
позволяет, но приказывает гнать на этот промысел всякого того из
своей деревни, кто не может работать почему б то ни было: по
старости, слабости, болезни, несовершеннолетию, слабоумию; о, из
его села изрядный отряд рассыпается каждое утро по окрестностям".
- "Ужасный человек!.. Однако ж я не знал, что мой товарищ так
мягкосерд к бедным". - "Товарищ твой дикарь; а дикари все имеют
какую-нибудь странность". - "Неужели ты считаешь сострадание
странностью?" - "Разумеется, если она чересчур. К чему давать
десять рублей одному; разве он богат?" - "Не думаю; впрочем, я
мало еще его знаю..." Я поневоле должна была выслушать разговор
брата с сестрою. Возвратясь часом ранее обыкновенного с прогулки
и не находя большого удовольствия в беседе старого Р*** и его
высокоумной дочери, ушла я с книгою в беседку в конце сада;
молодые Р*** пришли к этому же месту и сели в пяти шагах от меня
на дерновой софе. Обязательная Р*** говорила еще несколько
времени обо мне, не переставая называть дикарем и любимцем
ректора; наконец брат ее вышел из терпения: "Да перестань, сделай
милость, как ты мне надоела, и с ним! Я хотел поговорить с тобою
о том, как убедить отца дать мне денег; теперь мачехи нет, мешать
некому". - "Нет, есть кому". - "Например! не ты ли отсоветуешь?"
- "Тебе грех так говорить; я люблю тебя и хотя знаю, что всякие
деньги из рук твоих переходят прямо на карту, но готова б была
отдать тебе и ту часть, которая следует мне, если б только имела
ее в своей власти. Нет, любезный Адольф! не я помешаю отцу дать
тебе деньги, а собственная его решимость, твердая, непреложная
воля не давать тебе ни копейки..." Более я ничего не слыхала, но,
подошед к дверям беседки, увидела брата и сестру бегущих к дому;
видно, последние слова девицы Р*** привели в бешенство брата ее,
он бросился бежать к отцу, а она за ним. Я поспешила туда же.
Удивительно, какую власть над собою имеет старик Р***; я нашла их
всех в зале; девица была бледна и трепетала; брат ее сидел на
окне, сжимал судорожно спинку у кресел и тщетно старался принять
спокойный вид; глаза его горели, губы тряслись. Но старик
встретил меня очень ласково и покойно спрашивал, шутя: "Уж не
имеете ли вы намерения сделаться пустынником в лесах моих? Я
желал бы это знать заранее, чтоб приготовить для вас хорошенькую
пещеру, мох, сухие листья и все нужное для отшельничества".
Не знаю, чем кончилось между отцом и сыном, но расставанье
было дружелюбное. Взбалмошный Адольф привел в ужасное
замешательство сестру свою, а меня просто в замешательство
уверениями, что она и я очень похожи друг на друга лицом и что
сестра живой его портрет; итак, мы все трое на одно лицо! Как
лестно! Молодой Р*** похож, как две капли воды, на дьявола...
Наконец мы опять взмостились на телегу и поехали. На первой
станции, когда надобно было платить прогоны, я вынула кошелек,
чтобы достать деньги, и очень удивилась, что из осьми червонцев
двух недоставало. Я старалась припомнить, не оставляла ль
кошелька на столе или на постели, когда уходила гулять; но нет,
кажется, он всегда был со мною. Наконец я вспомнила и от всей
души обрадовалась: червонцы, верно, запали в ассигнацию, которая
лежала вместе с ними в кошельке и была свернута ввосьмеро, чтобы
уместиться в нем, я вынула ее и отдала нищему у парома, не
развертывая; итак, он получил от промысла божия ту помощь,
которую я подала ему, но едва не испортила каким-то сатанинским
расчетом! Впрочем, одно только чудовище способно дать бедному
такую помощь, в недействительности которой было б оно уверено!
Нет, отдавая ассигнацию, я думала только, что ее возьмут в
гораздо меньшей цене, чего она стоит, и что на станциях не брали
ее потому, что видели у меня золото и что поляки не терпят другой
монеты, кроме звонкой.
Витебск. Я живу у комиссионера С***. Отпуск мой еще не
кончился, и я проведу это время веселее здесь, нежели в
эскадроне. Его королевское высочество принц Виртембергский любит,
чтоб военные офицеры собирались у него по вечерам; я тоже там
бываю; мы танцуем, играем в разные игры, и принц сам берет иногда
участие в наших забавах.
ДУЭЛЬ
Сегодня часу в десятом утра Р*** пришел ко мне рассказать,
что он поссорился с князем К*** и что князь назвал его подлецом.
"Поздравляю тебя! что ж ты сделал?" - "Ничего! я сказал, что он
негодяй; но, кажется, он этого не слыхал". - "Как все это хорошо!
и ты пришел похвалиться, что тебя назвали подлецом! Я в первый
раз от роду слышу, чтоб тот, кто так назвал благородного
человека, остался без пощечины". Говоря это, мы оба стояли у
открытого окна, и только что я кончила, князь К***, как на беду,
шел мимо. Р*** позвал его; надобно думать, что К*** счел голос
Р*** за мой, потому что, поклонясь вежливо, пошел тотчас ко мне;
но, к величайшему удивлению своему, моему, моего хозяина и еще
двух офицеров, был встречен в самых дверях от Р*** и вопросом
"это меня вы назвали подлецом?", и пощечиной вдруг!! С*** просил
всех нас провалиться из его дома: "Деритесь где хотите, господа,
только не здесь!.." Мы все пошли за город. Разумеется, дуэль была
неизбежна, но какая дуэль!.. Я даже и в воображении никогда не
представляла ее себе так смешною, какою видела теперь. Началось
условием: не ранить друг друга в голову; драться до первой раны.
Р*** затруднился, где взять секунданта и острую саблю; я сейчас
вызвалась быть его секундантом и отдала свою саблю, зная
наверное, что тут, кроме смеху, ничего не будет особенного.
Наконец два сумасброда вступили в бой; я никак не могла да и не
для чего было сохранять важный вид; с начала до конца этой
карикатурной дуэли я невольно усмехалась. Чтоб сохранить условие
не ранить по голове и, как видно, боясь смертельно собственных
своих сабель, оба противника наклонились чуть не до земли и,
вытянув каждый свою руку, вооруженную саблей, вперед как можно
далее, махали ими направо и налево без всякого толку; сверх того,
чтоб не видеть ужасного блеска стали, они не смотрели; да, как
мне кажется, и не могли смотреть, потому что оба нагнулись вперед
вполовину тела. Следствием этих мер и предосторожностей, чтобы
сохранить первое из условий, было именно нарушение этого условия:
Р*** не видя, где и как машет саблею, ударил ею князя по уху и
разрубил немного; противники очень обрадовались возможности
прекратить враждебные действия. Князь, однако ж, вздумал было
шуметь, зачем ему в противность уговора разрубили ухо; но я
успокоила его, представя, что нет другого средства поправить эту
ошибку, как опять рубиться. Чудаки пошли в трактир, а я
отправилась обратно к С***. "Ну, что, как кончилось?" Я
рассказала. "Вы помешанный человек, Александров! что вам за охота
была подстрекнуть Р***; самому ему никогда б и в мысль не пришло
вызывать на дуэль, а еще менее давать пощечину". (Мне, право, не
приходило в голову, что я подстрекала его к поступку, противному
законам; и только теперь вижу, что С*** был прав.) Старый С***
принялся хохотать, вспомня сцену в дверях.
Надобно проститься с залою принца Виртембергского! надобно
оставить Витебск и возвратиться в грязные Яновичи. Эскадронные
командиры с воплем требуют офицеров к своим местам; нечего
делать, завтра еду.
Яновичи. Кажется, здешняя грязь превосходит все грязи,
сколько их есть на свете. Не далее как через площадь к товарищу
не иначе можно пробраться, как верхом; можно, правда, и пешком,
но для этого надобно лепиться около жидовских домов, по
завалинам, как можно плотнее к стенам, окнам и дверям, из которых
обдает путешествующего различного рода паром и запахами,
например, водки, пива, гусиного сала, козлиного молока, бараньего
мяса и так далее... Можно быть уверену в насморке по окончании
этого отвратительного обхода.
Витебск. В теперешний приезд мой старый С***, напуганный
буйною сценою, не пустил уже меня к себе на квартиру, и мне
отвели ее в доме молодой и прекрасной купчихи. Только что я
расположилась там по-хозяйски. пришел ко мне Херов, короткий
знакомец брата. "Здравствуй, Александров! давно ли ты приехал?" -
"Сейчас!" - "А брат?" - "Он в эскадроне". - "Где ты обедаешь, у
принца?" - "Не знаю; я пойду явиться к принцу; если пригласит,
так у него". - "Посмотри, какие славные шпоры купил я". -
"Серебряные?" - "Да!.." Мы оба стояли у стола, и я облокотилась
на него, чтобы поближе рассмотреть шпоры. В это время Херов
наступил легонько мне на ногу; я оглянулась; вплоть подле меня
стояла хозяйка: "Не стыдно ли вам, господа, говорить такие слова
в доме, где живут одни женщины?.." Вот новость! я уверяла
хозяйку, что слова наши могли б быть сказаны перед ангелами, не
только перед женщинами. "Нет, нет! вы меня не уверите; уж я
слышала!" - "Не может быть, вы ослышались, милая хозяюшка". -
"Прошу не называть меня милою, а вести себя лучше в моем доме..."
Сказав это, она важно отправилась в свою половину и оставила нас
думать что угодно об ее выходке. Херов взял было кивер, чтоб идти
уже, но, взглянув случайно на мой кошелек и увидя, что в нем
светилось золото, остановился: "Брат твой должен мне,
Александров, не заплатишь ли ты за него?" - "Охотно! сколько он
тебе должен?" - "Два червонца". - "Вот изволь". - "Какой ты
славный малый, Александров! дарю тебе за это мои серебряные
шпоры". Херов ушел, а я, приказав тотчас привинтить новые шпоры к
сапогам, надела их и пошла явиться принцу.
В час пополуночи возвратилась я на свою квартиру; постель
мне была постлана в маленькой комнате на полу; в доме все уже
было тихо, и только в горницах хозяйки светился еще огонь.
Полагая себя в совершенном уединении и полною владетельницею
своей комнаты, я без всяких опасений разделась. Хотела было,
правда, запереть двери, но как не было крючка, то, притворя их
просто, легла и кажется, что спала уже, по крайней мере, я не
слыхала, как дверь в мою горницу отворилась. Я проснулась от
шарканья ногами кого-то ходящего по моей комнате; первым
движением моим было закрыть голову одеялом; я боялась, чтоб
бродящее существо не ударило меня в лицо ногою. Не знаю почему, я
не хотела спросить, кто это ходит, и к лучшему; я тотчас услышала
