штативе, медленно текло по прозрачной трубке в его вену
чудодейственное, недоступное простым людям заграничное
лекарство, присланное академиком Рядно. Днем и ночью дежурили
около больного попеременно две пожилые сиделки, обе с
фельдшерской подготовкой, обе были приглашены за хорошие деньги
некоей дамой, пожелавшей остаться в тени. Тем не менее, ему не
суждено уже было вернуться в институт. Прошел слух, что
академик Рядно дважды звонил в больницу и обстоятельно, каждый
раз по полчаса беседовал с главным врачом о перспективах
выздоровления Краснова. Деловой человек Кассиан Дамианович.
Главный врач заверил академика, дал гарантию, что Краснов
встанет на ноги и болезнь не отразится на его талантах. После
этого вскоре стало известно, что, как только больной станет
более транспортабельным, его переведут в московскую больницу
под надзор выдающихся специалистов. Он еще не начал ходить, и
логопед еще учил его отчетливо произносить слова "тридцать три"
и "артиллерийская перестрелка", а в надлежащих местах уже
лежали толково написанные предложения о предоставлении ему
должности в Москве, и на них уже были положены резолюции,
скрепленные красивыми размашистыми подписями начальников. Уже
был решен вопрос и о его преемнике в институте. И не только
там. Когда Федор Иванович в середине первой недели июля
наведался во двор Стригалева -- посмотреть, как развивается
картошка, перенесшая заморозок, и когда он приблизился на
дальнем конце к зарослям ежевики, какой-то крупный тяжеловесный
зверь вскочил в кустах и побежал, ломая ветки, рухнул в
бочажок, соединенный с ручьем, и как будто даже чертыхнулся при
этом. Похлюпал дальше по воде и затих. Федор Иванович не стал
расследовать это обстоятельство, все было в порядке вещей.
Значительно важнее было то, что огород ярко зеленел. На месте
скошенных развились новые побеги. И новый сорт был опять
отлично замаскирован. Осмотрев для порядка георгины на
альпийской горке, двойник их хозяина перелез через забор и,
шагая к себе, несколько раз повторил: "Три и семь".
Сейчас, когда беда, приключившаяся с альпинистом, была уже
позади и жара как бы затягивала память об этой истории, Федор
Иванович заметил без особого удивления, что она, история эта,
не поразила ни его, ни дядика Борика. Они оба ждали чего-нибудь
в этом роде. Это казалось им естественным. А Свешников при
случайной встрече даже выразился так: "Лучше бы его не
спасали". И еще добавил такое: "Добродетель не должна путаться
в ногах судьбы, когда судьба вершит великий закон
справедливости". Так и отчеканил.
-- Имели ли мы право его не спасать? -- спросил Федор
Иванович.
-- А имели вы право его спасать? -- возразил полковник.
Беседа эта происходила около каменного крыльца, ведшего в
квартиру для приезжающих, неподалеку от того места, где в тени
отдыхал от жары кабан тети Поли. Федор Иванович первым заметил
и обратил внимание Свешникова на то, что кабан внимательно
слушает разговор мудрецов и улыбается.
Словом, безмолвие, зной и скука июня оказались
обманчивыми. А июль, который для людей, привязанных к
служебному расписанию, был просто наказанием божьим, июль
приготовил Федору Ивановичу и внезапно открыл перед ним одну из
тех великих загадок, которыми время от времени природа ставит
на место некоторых слишком самоуверенных академиков,
планирующих наперед свои открытия и даже заверяющих
правительство в том, что новый сорт будет создан, скажем, в два
года. Эта загадка подтвердила также и предусмотрительную
мудрость Стригалева.
В начале третьей декады июля -- в субботу под вечер Федор
Иванович пришел к Тумановой, чтобы проверить, как себя ведут
опыленные полтора месяца назад цветки "Контумакса". Бабушки
принесли и поставили на тот же круглый столик три горшка с
растениями. Все удивились -- такие мощные выросли за месяц
кусты. Изоляторы были почти скрыты в блестящей темно-зеленой
листве.
По лицу Тумановой нельзя было угадать, как она относится к
болезни ее "остолопа" и кто га дама, что так хорошо
организовала и финансировала его лечение.
-- Как ты думаешь, Федяка, -- спросила она, увидев
растения и всплеснув одной ручкой. -- Заслужили наши бабушки
премию?
-- Заслужили, -- согласился он. -- Уход был первоклассный.
И, раскрутив проволочку, он торжественно снял с одного
растения оба изолятора.
-- У-у-у! -- пропела разочарованно Туманова, словно
вытянула неудачный номер в лото. -- Пфи-и-и! -- и на ее сильно
увядшем усталом лице появилась веселая гримаса, говорящая о
привычном трезвом взгляде на неудачи.
Под колпачками не было не только цветков. Даже цветоножки
давно отвалились и высохли.
-- Ваша работа -- сплошное разочарование, -- сказала
Туманова притворно-унылым голосом. -- Ну давай, Федяка, снимай,
што ли, со следующего куста.
Он раскрутил проволочку на следующем растении и потянул
вверх колпачок. Колпачок не снимался, потом соскользнул, и
Федора Ивановича охватило мгновенной испариной: он чуть не
оторвал вместе с узким изолятором кисть из трех зеленых ягод. К
счастью, они хорошо сидели на утолщенных, окрепших цветоножках.
Похожие на маленькие твердые зеленые помидоры, они казались
очень тяжеловесными в окружении трех или четырех недоразвитых
горошинок. В этих почему-то процесс роста остановился.
-- Федька... Это ягоды? -- тихо спросила Туманова.
-- Да... Ягоды, -- ответил он, отдуваясь и вытирая лоб. --
Ох, ф-фу... Я чуть сейчас не попал в такую беду... Как это я...
-- -- Что за беда? Федяка, не на-адо беды, --
беспечно-капризным тоном пропела Туманова.
-- Ты ничего не поняла! Это же ягоды! Господи,
Прокофьевна... Какой успех! Какой успе-ех! И какая
несправедливость... Иван Ильич шел к этому всю жизнь, а я
получил в первый год...
-- Три этих зеленых помидорчика?!
-- Антонина Прокофьевна, в них, внутри -- десятки новых
сортов! Целые поля хорошей, новой картошки. И заморозки ей не
будут страшны и против болезней будет устойчивее. Мы возьмем
семена от этих ягод, высеем в следующем году и получим материал
для будущей работы нескольких институтов. Это, Прокофьевна,
мировая сенсация. Ты еще услышишь об этом. Никому в мире это не
удавалось, а вот Ивану Ильичу привалило...
-- Почему Ивану Ильичу? Разве это не ты...
-- Детка, что -- я? Я только опылил. Я выполнил работу
лаборанта. Работу пчелы. Все дело-то в том, что Иван Ильич
сумел подготовить дикаря к опылению. Это был выносливый дикарь
из Южной Америки. Только он не хотел жениться на наших
картошках. И в еду не годился...
-- Да, я слышала... Говорили мне... Это он самый и есть?
-- Иван Ильич сделал из него новое растение...
-- Это за ним Рядно охотится?
В это время Федор Иванович осторожно снимал изоляторы с
третьего куста и не расслышал вопроса. И, главное, не заметил,
что Туманова, спохватившись, не повторила вопрос. Он вытряхивал
из бумажных колпачков сухие остатки цветков и цветоножек и,
делая это, не чувствовал разочарования. Поставил растение с
тремя ягодами так, чтобы можно было хорошо их видеть, и
посматривал то и дело на них. А сам улетел далеко в будущее,
уже работал над новым сортом.
-- Чудо. Загадка, -- говорил он, пристально разглядывая
ягоды, отводя от них листы. И чувствовал бесплодность своего
взгляда и непроницаемость стальной двери, которую приоткрыла
перед ним и сейчас же закрыла спокойная рука. -- Одна из
величайших загадок! И на нее ответа никто не даст. В ближайшее
время. Видишь -- три куста одинакового растения. На одном кусте
было три кисти цветов. При тебе опылял, одной и той же пыльцой.
И только одна кисть дала -- сразу три ягоды! А в остальных
процесс не пошел. Об этом явлении Иван Ильич и говорил. Это все
равно, что сейф открыть, не зная шифра. Чистое везенье. Надо
еще изучать и изучать... Так что никакой речи не может быть о
простом строении, о "крупинках" и о "клетках мяса". Хоть
разговоры такие очень нравятся и Касьяну и всем, кого он
очаровал.
Он то и дело отводил листы от ягод и не чувствовал, как
эти ласковые жесты ранят Туманову, заставляют дымно курить.
-- Ну и когда можно будет попробовать этот новый сорт,
а-а-а? -- спросила она. -- Бабушки тоже хотят попробовать.
-- Не раньше, чем лет через десять. Если все сложится
благополучно... Но в этом году я угощу вас другим сортом, уже
готовым. Ивана Ильича сорт.
-- Ах, сволочи... Г-гадина... -- Туманова, искривив
накрашенный рот и болезненно надломив бровь, ударила кулачком
по подушке. И потянулась за новой сигаретой. Это она, должно
быть, в связи с именем Ивана Ильича подумала о своем
"остолопе". Потом, закурив и успокоившись, она подозвала одну
из бабушек. -- Ты отнесла лекарство? -- спросила, нетерпеливо
гладя подушку.
И бабушка быстро закивала, зашушукала что-то ей на ушко.
А Федор Иванович все смотрел на зеленые ягоды. Губы его
как бы отяжелели, в серых, чуть голубоватых глазах появился
холод осенней воды в реках. Хоть минуту назад он и произносил
громкие слова о небывалом событии в селекции картофеля, только
сейчас дошло до него, что у него в руках факт мирового значения
и что этот факт -- главное доказательство правоты Ивана Ильича.
Можно было бы, конечно, предъявить много других серьезных и
по-настоящему научных аргументов, целую книгу доказательств, но
даже книга, свод неопровержимых научных фактов -- не будет
понята капризными, самоуверенными и не очень образованными
начальниками, склонными срываться на пронзительный крик и
принимать мгновенные решения. А от них зависела судьба и
Стригалева, и его картошек. "Народный" язык академика Рядно
начальство понимало лучше, легко с ним соглашалось и утверждало
его дикие проекты. Академик обещал подать на стол трудящихся
новый сорт -- крупноплодный, вкусный, знаменитый на весь мир,
сорт-чемпион, который без слов будет агитировать за советскую
власть. Он умел ярко рисовать будущее. А хлипкие
ученые-интеллигенты считали такую живопись недопустимой в
разговорах с серьезными людьми, считали ее аморальной. Потому и
потемнел лицом Федор Иванович -- он видел теперь, что его
статьи-сообщения, написанные для "Проблем ботаники", получат
совсем новое качество. Они будут интересны не только для
знающих, но испуганных ученых, чьи фамилии были указаны в
прошлогодних приказах министра Кафтанова. Теперь статьи станут
понятнее и другим, чье мнение и приказ решают все. В статьях
можно будет показать перспективы практического использования
работ Ивана Ильича. "Надо будет завтра же запросить статистику,
подсчитать хотя бы приблизительные потери картофеля по области
от заморозков и фитофторы", -- решил он.
-- Ты утром пойдешь к нему? -- темнея лицом и усиленно
дымя, спросила Туманова бабушку, и та опять что-то зашушукала
ей. -- Отнесешь ему то, что говорили. Спроси, что еще надо...
Твердый ноготь сильно нажал в груди Федора Ивановича очень
чувствительное место. Никогда еще отдаленный голос не давал ему
знать о себе так внятно. Эту все усиливающуюся боль можно было
перевести на язык слов, и получилось бы так: "Сначала она
просто подумала о своем ёостолопе". В связи с ягодами и с именем
Ивана Ильича. А сейчас она сама не знает, что мелькнуло у нее в
голове. Только чувствует. И потому сразу осунулась и дымит".
Радостно и гневно раскрыв глаза, он посмотрел на Туманову
