костюме с фиолетовым галстуком на остром кадыке и странным
образом был похож на красивую нервную испанку знатного рода,
переодетую в мужской костюм. Незнакомец встречал каждого
входящего жарким взглядом внимательных черных глаз. Рядом,
закинув одну руку за спинку кресла, замер изящный академик
Посошков с бантиком на шее. В кабинете робко гремели стулья,
приглашенные рассаживались вдоль стен.
-- Товарищи, побыстрей, пожалуйста, занимайте места, --
бросил Варичев, поглядев на аудиторию вполоборота и как бы с
другого берега. -- Я пригласил вас, товарищи, чтобы кратко
информировать о некоторых делах.
Тут он встал и начал читать с листка:
-- Наши академики, в который раз уже, оказались правы,
предупреждая научную общественность... Они не только большие
ученые в своей области, но и зрелые мужи, знающие жизнь,
знающие человека. Обнажаю голову перед великой прозорливостью
знаменосцев мичуринской биологии. Не они ли предупреждали нас
об опасности, которую таят невинная, на первый взгляд,
хромосомная теория наследственности, увлечение скромным
колхицином, крошечной мушкой-дрозофилой, мутагенами и другими
тому подобными "детскими" игрушками. Сегодня мы все можем
увидеть, как, продрав бумажку, на которой нарисован
вейсманистско-морганистский голубок, высунулось черное
орудийное дуло империализма, не брезгающего ничем для того,
чтобы подорвать, дискредитировать советскую науку, оплевать
достижения наших ученых.
Варичев умолк, строго посмотрел на присутствующих и
продолжал:
-- Сегодня органами безопасности обезврежена довольно
солидная и, надо это признать, хорошо сколоченная группа,
главарем которой был замаскированный враг, известный под
кличкой Троллейбус. Он был изгнан в свое время из нашего
института, но не сложил оружия. В числе задержанных оказались
профессор Хейфец, я бы сказал, лжепрофессор, и Блажко, на
которую мы в свое время посмотрели сквозь пальцы, переоценив ее
хрупкую интеллигентность, -- здесь Варичев тяжело поиграл
талией. -- И недооценив ее потенциальной опасности, как
убежденной, фанатичной вейсманистки-морганистки. На ней лежала
вся техническая работа по организации их тайных сборищ. Полгода
назад мы добились определенной победы над вредным
менделевско-моргановским направлением, пустившим было у нас
корни. И, надо честно признать это, почили на лаврах. А
руководители названной группы не дремали, они сумели хорошо
расставить сети, и в их улове оказались наиболее слабые,
нестойкие элементы из числа наших студентов и аспирантов.
Он умолк, выдержал паузу и продолжал ронять из как бы
слегка парализованных губ страшные слова.
-- Как видите, враг применяет не только фронтальную атаку.
Он выбрасывает иногда и десант. Материалы для своей преступной
деятельности группа тайно получала из-за рубежа. Деятельность
этих сектантов была частью обширного общего плана сил
международного империализма, плана, направленного на подрыв
существующей в нашей стране социалистической системы... Сегодня
мы можем говорить о них, об их деятельности уже в прошедшем
времени. Но это не значит...
Здесь Федор Иванович как бы заснул. Никто не заметил, что
он странно глядит перед собой на резную тумбу ректорского
стола. Мысли увели его, он растворился во Вселенной, совсем
перестал видеть вещи, слышать звуки. Он чувствовал только
чью-то беззащитность, которая предстала в виде узких плеч и
тонкой шеи, белых, как у нежного семилетнего мальчика, и еще --
в виде лапотка, сплетенного из темных кос. Удивленное белое
лицо повернулось к нему, испуганные глаза взглянули сквозь
большие очки. На Федора Ивановича грустно смотрела правда, к
которой никогда не могла пристать никакая человеческая грязь.
Кто-то толкнул его -- раз и другой. Он вздрогнул.
-- Да, да, простите, я задумался...
-- Что вы нам скажете по этому поводу? -- любезно прорычал
Варичев.
Федор Иванович встал, провел рукой по лицу, приходя в
себя, вспоминая все и напряженно конструируя ответственную
мысль, которую он должен был сейчас высказать.
-- Я полагаю... Да...- -- произнес он, откашлявшись. И
заговорил ясно и четко: -- Что я могу сказать... Работа у нас
идет строго по плану, согласованному с академиком. Идет с
опережением графика и все время контролируется. На моем участке
враг не пройдет...
-- Он уже прошел! -- сказал сидевший рядом с ректором
человек с лимонной бледностью в узком лице и с огромной
синеватой шевелюрой.
-- Да, не кажется ли вам, Федор Иванович? -- подхватил
ректор, хищно подаваясь вперед. Он боялся своего черноглазого
соседа и подталкивал толкового и языкатого руководителя
проблемной лаборатории к еще более громким и четким заверениям.
Федор Иванович сразу это понял.
-- Нет, Петр Леонидович. Я уверен, что этот участок
недосягаем. Даже те, кто оказался... Я не знаю полного
списка... Во всяком случае, на своем рабочем месте они
работали, как волы. И работали на нас. Я могу сейчас же
провести всех интересующихся по нашей оранжерее, по их рабочим
местам. А что они делали за пределами института... Мы даже не
уполномочены нашу бдительность... Город велик... Идущему по
улице пешеходу в голову ведь не залезешь, трудно...
-- Но можно! -- сказал незнакомец, облизнув губы.
-- Вы полагаете? -- Федор Иванович посмотрел на него с
прохладным задумчивым интересом. -- В конце концов, физики
преподнесут нам свой энцефалограф... Долгожданный... И тогда мы
будем, наконец, знать, кто что думает...
-- Вы серьезно это говорите? -- спросил незнакомец.
-- Об этом серьезно говорить нельзя. Это моя шутка по
поводу ваших серьезных слов насчет того, что можно... Если уж
физикам эта штука не дается... Сегодня, пока ученые еще
топчутся, запуганные некомпетентными людьми, лучший способ
избежать неприятностей, подобных сегодняшней, -- это каждому
четко работать на своем участке. Кто куда поставлен.
Ректор послал ему осторожно-одобрительную ужимку и с
опасливым торжеством метнул мгновенный, почти незаметный взгляд
на строгого соседа.
-- Интересно! -- загорелся тот и даже приподнялся. -- На
чьей земле мертвое тело найдено, тот и отвечай? Легко хотите
отделаться, товарищ... Товарищ заведующий проблемной
лабораторией. Не где-нибудь, а на нашей, на советской земле
произошло данное чепэ. Мы еще поговорим с вами об этом. Все мы,
все в ответе за такие чепэ. И без всяких скидок.
-- Я и хотел это сказать, -- спокойно согласился Федор
Иванович. -- Отвечать надо вместе. И тем, кто непосредственно
ведет работу, то есть нам, и тем, кто наблюдает... Осуществляет
строгие функции... Но видит не все...
Приласкав упрямого заведующего лабораторией ненавидящим
взглядом, незнакомец покачал головой, как бы говоря Варичеву:
"Ну и кадры у вас", -- и все в его лице опять остановилось.
Вскоре речи кончились, загремели стулья, на этот раз
смелее, и все, оживившись, повалили к выходу. И Федора
Ивановича, опять впавшего в оцепенение, толпа потащила за
собой.
Надев пальто, он сбежал с крыльца и быстро зашагал по
асфальтовой дорожке, торопясь, чтобы никто не помешал его
бегству. В парке, одетом в веселый зеленый туман, он набрал
скорость и, чуть прихрамывая, побежал по мягкой просыхающей
тропе. Позеленевшее поле он перелетел, даже не заметив. Мост
чуть слышно простучал под ним. Потянулись дома. Вот и арка. Он
перебежал двор, рванул дверь подъезда. Даже про лифт забыл. Но
на третьей площадке лестницы что-то его остановило. Тут было
окно, оно все играло в веселых майских лучах. Блестящая, словно
алмазная, пыль, осевшая на стеклах, добавляла веселья и жизни в
эту игру. Эта-то пыль и встревожила Федора Ивановича. Он
подошел поближе и увидел: не пылью были покрыты стекла. На них
сидели, брызгали, как искры, скакали и сталкивались сотни
мушек-дрозофил. На стеклах, играя в майских лучах, погибал
тонко подготовленный материал для изучения законов,
поддерживающих все формы жизни на Земле. Погибал многолетний
труд десятков умнейших людей. Эти мушки, никогда не знавшие,
сколь страшна бывает свобода вне стенок пробирки, были выпущены
кем-то, может быть, в ту самую минуту, когда Лена торопливо
собирала в узелок вещички, чтобы отправиться с незнакомыми
людьми в новую, незнакомую жизнь.
Взбежав на площадку четвертого этажа, он сразу увидел две
желтые восковые печати на двери сорок седьмой квартиры. Без
колебаний потянул за нитку, соединявшую обе печати, разрезал
одну из них. Ключ спокойно скрежетнул, замок щелкнул, и дверь
открылась. Рой мушек, как поблескивающий дымок, вырвался оттуда
и растворился под лестничным потолком. Федор Иванович прежде
всего увидел сдвинутый с места темный шкаф с открытыми настежь
дверцами. На столе была груда разбитых и целых пробирок, и над
ней колебалось большое облако мушек. Он прошел в спальню и
увидел два матраца, брошенные один на другой крест-накрест. На
полу лежали подушки. Он нечаянно задел ногой малиновую тапочку
-- подарок Лены. Поднял и сунул в карман. Вторая почему-то
лежала около распахнутого шкафа, где жили мушки. Сунул в карман
и ее. Пустынная тишина комнаты гнала его на лестницу, и он,
подчинившись, поспешно вышел и вынес на себе десятка два мушек,
успевших сесть на него,
Сбежав вниз, он отправился не в институт, а ринулся, почти
побежал дальше по Советской улице. Обойдя площадь со сквером и
Доской почета, он зашагал дальше. Улица здесь уже называлась
Заводской. Он долго еще шел, шевеля губами и глядя далеко
вперед перед собой, пока не поравнялся с высоким новым зданием
тяжеловатой архитектуры, с лепными портиками. "Ул. Заводская,
62", -- прочитал он и вошел в подъезд с вывеской, где золотом
по черному стеклу было написано:
"Бюро пропусков". Здесь, в большой комнате, стояли у стен
деревянные скамьи со спинками, на них сидели молчаливые люди.
Федор Иванович прошел напрямик к высокой перегородке -- она
была окрашена, как и стены, масляной краской телесного цвета,
-- и постучал пальцем в одну из четырех дверок, закрывавших
окошки с широкими подоконниками. Дверка со стуком распахнулась,
Федор Иванович увидел за нею молоденького уверенного солдата в
новой фуражке с синим верхом.
-- Пожалуйста, к полковнику Свешникову. Дежкин Федор
Иванович.
-- Вы вызваны?
-- Позвоните, он распорядится.
-- Паспорт.
Только тут Федор Иванович хватился: надо же было зайти
домой! Но паспорт оказался в кармане пальто -- лежал там с того
времени, когда они с Леной холили в загс. Федор Иванович подал
паспорт и дверца со стуком захлопнулась.
Он сел на лавку рядом с неподвижным сгорбленным мужчиной в
черном пальто, затертом до блеска. Человек этот низко опустил
голову, держал ее почти между колен. Взъерошенная кроличья
ушанка была сбита далеко на затылок. Нечесаные жирные кудри,
темные с проволоками проседи, свалились низко на лоб. Лица не
было видно.
Никто не беседовал в этой комнате, стояла тишина, почти
такая же, как там, в сорок седьмой квартире, откуда Федор
Иванович только что пришел. И тем явственнее, страшнее
прозвучали неожиданные слова, сказанные с хрипом:
-- Ты Дежкин?
Это заговорил сосед Федора Ивановича. Не поднимая головы
от колен, он повернул ее, словно хотел увидеть колени Федора
Ивановича, и кроличья шапка упала на пол. Не заметив этого, он
смотрел снизу на Федора Ивановича глубоко скрытым под бровью
