также появилась на кухне.
- Слушай, Петров, - сказала она, - а почему?..
- Меня зовут Вадим, - сообщил Петров, обжигая палец, и
махая им перед своим носом что есть мочи.
- Да я знаю. Просто... Все - Петров, Петров: Слушай,
Вадик, а почему они решили, что ты умер?.. Ой, извини, если
тебе неприятно, то я не буду.
А между тем, Петров еще раз понял, что он... Он
изменился! Он вспоминал себя прошлого и отчетливо видел,
что, будь он сейчас тем старым Петровым, вел бы себя иначе и
чувствовал иначе. Ему было бы неприятно, что какие-то
неведомые "они" записали его в покойники. А сейчас было
наплевать... Чего-то в нем добавилось, нахальства, что ли?
Иди уверенности в себе, какой-то внутренней устойчивости. В
его личности раньше недоставало некоторых звеньев, а теперь
они наконец появились, и цепь замкнулась. Никогда раньше
Петров не ощущал себя хозяином положения, владельцем своего
будущего, а теперь был полностью уверен: что бы там не
случилось, он, Петров, поступит так, как сочтет нужным. И на
вопрос Людочки спокойно ответил:
- Да кто его знает... Может, перепутали с кем.
Какой-нибудь однофамилец...
"Так ведь дураку понятно, какой!" - сообразил он только
теперь и мысленно хлопнул себя по лбу.
- А у тебя есть однофамилец?
- Конечно. Город большой, а Иванов, Петров, Сидоров -
сама понимаешь... Я ведь вчера с работы удрал, и сегодня
дома целый день сижу. Они и всполошились. С утра в двери
колотились, а потом , верно, решили звонить туда-сюда...
- Ну да, конечно, - убежденно сказала Людочка. - Конечно,
это однофамилец. Все перепутали... Можно, я закурю?
"Дела-а..." - подумал Петров, кивая.
Людочка вышла из кухни и вернулась со своей сумочкой,
достала из пачки сигарету, но спичек не оказалось, и она
беспомощно заерзала на табуретке, оглядываясь по сторонам и
взмахивая незажженой сигаретой.
Спичек у Петрова не было.
- Давай, раскурю, - сказал он.
- На. Ой, а как? Петров молча взял сигарету, убрал
кофейник с плиты, сунул сигарету в конфорку и, наклонившись
над ней, потянул воздух через мундштук. Жар опалил лицо,
сигарета дымила, но не зажигалась, а Петров терпел, втягивая
в легкие сладковатый дым. Казалось, еще чуть-чуть, и брови
вспыхнут, он потеряет сознание и сунется лицом в это пекло:
Сигарета вспыхнула неожиданно, Петров отпрянул.
- Ой, Петров, - сказала Людочка, - а ведь у тебя губы в
помаде. Я наверное...
И пристально посмотрела на Петрова. Петров должен был
смутиться, но, неожиданно для самого себя, не сделал этого.
И сэтого мгновения окончательно уверовал в свое перерождение.
"Ты меня всего высосал!.." - вспомнил он слова двойника.
"Неужели это правда?.. Неужели я что-то забрал у него?..
Бред!
Людочка продолжала смотреть на Петрова, а он тряхнул
головой, словно бы избавляясь от наваждения, и весело сказал:
- Значит, теперь придется целоваться. Чтобы уж заодно...
Людочка моментально покраснела и,глядя в пол,
процитировала:
- "Умри, но не давай поцелуя без любви!"
- А в чем дело? Я уже умер, и вследствии воскресения
свободен от обязательств... Что есть любовь? Она суть
очарованье. Вспомни классиков - Пушкина, например. Он любил
многих - ему и карты в руки. Но можно и иначе. Я, например,
готов сделать предложение.
- Ой, Петров! - Людочка торопливо затянулась, выпустила
дым в потолок и вызывающе уставилась на Петроава. - Ну, ты и
Петро-ов!
Она теперь была не просто красива, а безумно красива. Что
Петров и отметил, обозвав себя про себя кретином.
- Нет, Петров, это просто не ты, - продолжала Людочка. -
Подумать только... Два года я за ним таскаюсь, он меня в
упор не замечает, и вдруг - предложение.
Она вскочила с табуретки, подбежала к раковине, нервно
загасила сигарету и неожиданно, закрыв лицо руками,
разрыдалась.
Петров подошел и обнял ее сзади за плечи.
- Ну, ну.., пробормотал он, ощущая смутный запах волос и
испытывая волнение от ее близости, - чего ты...
Людочка постояла некоторое время неподвижно, потом
дернула плечами и обернулась.
- Ладно, Петров, Будем считать, что это у тебя вырвалось
случайно. Бывает...
- Ничего подобного, - Сказал Петров, глядя ей прямо в
глаза, - это сделано преднамеренно, и я отвечаю за каждое
сказанное слово. Несколько позже мы тщательно обсудим все
аспекты моего предложения, а сейчас давай пить кофе. Кстати,
я расскажу тебе, почему вчера удрал с работы. Это настолько
пикантная история1..
Атмосфера, таким образом, несколько разрядилась, Людочка
начала искать чашки и разливать кофе, параллельно слушая
рассказ Петрова о ведомостях с отрицательными зарплатами и
тайком вытирая глаза.
Потом пили кофе, она сидела в углу тихая, как мышка,
уставившись на Петрова огромными зелеными глазами в засохших
потеках краски, отчего они нравились еще больше, потому что
он уже видел такие на картинах... Или на иконах... Хотя, где
он мог видеть иконы?..
Кофе взбодрило Петрова, он распалился и описал сцену
противостояния Кожемякину настолько ярко, что и сам
возвысился в собственных глазах. А под конец заявил, что
пусть они там хоть в лепешку расшибутся, но ведомость
он править не даст!
- Слушай, там ведь написано, что вынос тела завтра, -
неожиданно сказала Людочка.
- Какого тела? - опешил Петров. - А-а, это моего, что ли?
- Он усмехнулся. - Интересно, где они его возьмут?
Людочка ничего не ответила, а только грустно посмотрела в
окно и вздохнула.
За окном шел дождь.
-----
Этот же дождь продолжался и утром. Хотя, возможно, это
был уже совсем другой дождь...
Петров еще с вечера твердо решил прямо с утра идти на
работу и опровергнуть слух о своей кончине лично. Но...
Дело в том, что Людочка эту ночь провела у него, а
трудовое законодательство на сей счет не дает никаких
указаний. Единственное, на что недвусмысленно указывает
трудовое законодательство - это временное прекращение
трудовых отношений в связи с беременностью, и окончательное
- в связи с кончиной трудящегося. В этом смысле положение
Петрова было двусмысленным, а Людочки - катастрофическим.
Так уж получилось, что на работу они в этот день опоздали.
Ну.., просто так вышло.
Так, вообще говоря, бывает. Просыпается человек в своей
постели, смотрит на часы, а там уже... Потому что человеку,
в отличие от трудового законодательства, ничто человеческое
не чуждо. А трудовое законодательство просыпается только
тогда, когда женщине необходимо предоставлять декретный
отпуск. И не раньше... Человек, разумеется, вскакивает,
бежит в туалет, потом на кухню, потом еще куда-то, пока не
сообразит окончательно, что он опоздал, и суетиться не надо.
Но очень редкий человек после этого перестает, суетиться.
Петров не только перестал, он даже и не начинал. Проснулся,
открыл глаза и долго смотрел в потолок. Людочки рядом не
было - она на кухне уже гремела посудой. Петров машинально
глянул на часы и осознал, что уже половина девятого, а,
стало быть, рабочий день начался, и можно не суетиться. Он
встал, надел свои тренировочные штаны с лампасами и
отправился на кухню. Там, опершись на косяк, он принялся
наблюдать за тем, как Людочка ловко разбивает яйца на
сковородку, режет лук, колбасу, солит, и так далее, успевая
в промежутках заниматься прической и макияжем перед
маленьким зеркалом, пристроенном на подоконнике. Наконец она
его заметила и обернулась.
Теперь Петров ясно осознал, что вот сейчас все решится.
Все зависит от того, что он сейчас скажет. Либо он сморозит
какую-нибудь глупость, от которой между ними моментально
возникнет невидимая стена отчуждения, после чего, съев свою
яичницу, они разбегутся в разные стороны, и у Петрова
начнется прежняя холостая жизнь. А у Людочки?.. Либо...
Петров не знал, что нужно говорить в таких случаях. Тот,
прежний Петров, скорее всего молчал бы, уставясь в угол, или
ляпнул что-нибудь невпопад. Но этот Петров, уже знал, что
если не хочешь сморозить глупость, то лучше всего ничего не
говорить, а молча улыбнуться. Что он и сделал. Эффект
превзошел все его ожидания. Людочка расцвела прямо на его
глазах, и только после этого Петров произнес:
- Ну, вот и я. Гадкий, грязный, неумытый поросенок...
- Давай, поросенок, садись за стол, а не то на работу
опоздаем, - оказала Людочка, ставя сковородку на стол,
- А сколько сейчас, по-твоему?
- Мои стоят, а на твоих примерно семь с четвертью. Они
правильно идут?
Петров повернулся и увидел, что его настенные часы
действительно показывают семь с четвертью. Но дело в том,
что это были современные электронные часы, и уже два месяца
Петров не мог купить к ним свежую современную батарейку.
- Люд, а Люд, на работу мы уже опоздали. Мои часы еще
хуже твоих, а по наручным наблюдаем без двадцати девять.
Хотя я и за них не поручусь.
Если бы Петров мог себе вообразить последствия
сказанного, он предпочел бы вырвать свой поганый язык. или
вообще родиться слепоглухонемым.
Глаза Людочки наполнились тихим ужасом. Она вскрикнула и
бросилась в прихожую, чуть не сбив Петрова с ног. Он,
конечно, кинулся за ней, а она схватила плащ, потом, бросив
его, стала натягивать сапог, но замок был расстегнут не до
конца, и нога никак не желала проникать в голенище. Наконец
она в отчаянье упала на подставку для обуви и горько
разрыдалась.
Потрясенный до глубины души Петров ее поднял, обнял и
стал целовать во что попало, смеясь и гладя по голове.
Через минуту-другую Людочка пришла в себя.
- Ой, Петров, ну как ты меня напутал! - сказала она. - Я
ведь на работу сроду не опаздывала. У нас начальник - знаешь
какой кербер. Он Никитину нашу чуть со свету не сжил, когда
она полдня прогуляла в поликлинику без предупреждения. А
тут... У меня прямо сердце зашлось, ей богу... Убери эти
часы с глаз долой!
- Мы их казним гражданской казнью, - пообещал Петров. -
Сбросим с четвертого этажа. Плюнь на все, пошли яичницу
лопать.
Они съели яичницу, потом Петров задним числом умылся,
почистил зубы и одел свой лучший костюм.
Скажем прямо, такого Петрова еще никто не видел. Это был
роскошный, стопроцентный Петров, готовый вести борьбу со
всеми бюрократами мира. С равным успехом он был готов
бороться за права человека и духовное раскрепощение
личности. Если бы Петрову в этот момент попалась
какая-нибудь сегрегация, или, скажем, апартеид вкупе с
геноцидом, он бы немедленно вступил с ними в схватку. В
новом своем качестве Петров был готов выступить против
любого зла. Но увы. На лестничном марше с третьего этажа на
второй с ним произошла самая банальная вещь - он споткнулся
и подвернул ногу в голеностопном суставе. С пылу, с жару
Петров еще допрыгал до первого этажа, но тут выяснилось, что
идти дальше он не может.
Что только не выпадало на долю русской женщины... А уж
затащить беспомощного Петрова на четвертый этаж было для
Людочки сущим пустяком.
Подвергнувшись действию холодного компресса. Петров
приступил к обобщениям:
- Вот жизнь, - сказал он, шипя от боли. - На собственные
похороны прибыть не могу! Интересно, могут ли покойники не
присутствовать на своих похоронах? По-моему, это не принято.
- Принято, принято, - сказала деловитая Дюдочка. - Лежи
тут, и не смей вставать. Я сейчас пойду на работу и отменю
все эти похороны. Там на кухне все приготовлено, если что -
на одной ноге пожаришь себе еще одну яичницу, понял?
- Понял. А ты меня не бросишь?
