Владимир Дрыжак
ВОСКРЕСЕНИЕ ПЕТРОВА
Петров медленно шел по улице.
Он шел по улице и... И шел себе, куда ноги несли.
В общем, Петров теперь не знал, что с собой делать. То
есть, он понимал, что можно, например, ничего не делать, но
точно знал, что теперь это бесполезно. Либо он начнет что-то
с собой делать, либо это произойдет без его участия.
Душа Петрова (а у Петрова была душа) то жалобно
поскуливала, то угрюмо бурчала, а самочувствие было
настолько отвратным... Хоть иди в церковь и свечку ставь, А
где та церковь, и есть ли она вообще? Петров полагал, что
последнюю церковь взорвали еще в тридцатые годы, потому что
она бросала тень на светлое будущее...
А виной всему были отрицательные зарплаты в ведомости.
Казалось бы, такой пустяк, но в результате жизнь дала
трещину.
Да, церковь сейчас Петрову не помешала бы. На худой
конец, мог бы сгодиться и партком, но с парткомами к этому
времени уже начались проблемы, и оным стало не до прихожан...
Можно ли вообразить ситуацию, когда в целом государстве
не осталось ни одного общественного института, где можно
было бы исповедаться? Впрочем.., что-то еще осталось, но
там, увы, не гарантируют тайну исповеди.
Петров, собственно, не был великим грешником - так, может
быть, по мелочи - но кто доказал, что исповеди человек
всегда жаждет в качестве средства отпущения грехов? -
Напротив, отпущение мало кого волнует, а все жаждут
успокоения для души, обретения контактов с внешним миром, и
тому подобной ерунды. То есть. вещей трудноопределимых и
малопонятных.
Что же можно сказать о Петрове? Мало. Практически ничего.
Ибо Петров был обыкновенным среднестатистическим
индивидуумом. Были у него недостатки - а у кого их нет? Но,
в общем и целом (хорошо, не правда ли?), Петров был
законопослушным и лояльным гражданином. Он был типичным
продуктом эпохи развитого социализма - интеллигентом во
втором колене. В нашей стране глубина интеллигентности редко
простирается далее второго колена. Более глубокие
интеллигенты в свое время не смогли родиться, поскольку их
отцы и матери были брошены на алтарь свободы и процветания
родины. Так уж распорядилась История.
Не следует думать, что Петров был простак. Как говорится,
отнюдь. Закончив полный курс университета по специальности
"прикладная математика", он кое в чем разбирался весьма
основательно. Например, в программировании или в
радиоэлектронике. Более того, он знал, в чем суть теоремы
Геделя. Если читатель знает, что это такое - пусть бросит в
Петрова камень.
Но вот в идейном плане Петров действительно был не
вполне, хотя сдал историю партии, политэкономию и научный
коммунизм. Возможно, он сдал историю не той партии, или едал
ее слишком основательно, ничего себе не оставив. В голове
Петрова буржуазная пропаганда спокойно уживалась с
плюрализмом мнений, рыночная экономика с ее регулированием,
а вершина общественно-политического развития с развитием
различных форм собственности и предпринимательством.
Улучшение благосостояния соседствовало с инфляцией и ростом
цен, а сильный центр - с сильными республиками. То есть,
именно так, как и у нас с вами, благосклонный читатель:
Раньше... да, собственно, и теперь Петров понимал жизнь
очень просто. Вот он Петров, вот мир. Мир живет по правилам.
У нас одна партия, у американцев - примерно две, а в других
местах - где как. Негры живут в Африке, китайцы - в Китае,
остальные - где хотят. Мы живем здесь, и все в порядке. На
все везде есть правила - если они выполняются, никаких
проблем быть не должно. И до сих пор все так и делали -
выполняли правила. Почему же тогда в магазинах исчезла
колбаса, и куда подевались пионеры во время выборов?! Если в
Киргизии, Прибалтике и Тбилиси не хотят соблюдать правила,
причем тут мы? Непонятно...
В общем, если говорить о винтиках, то винтиком Петров был
первоклассным. И резьба не очень мелкая, и шлиц не сорван.
И, наверное, если бы не этот случай, он все же пережил бы и
перестройку, и демократию и суверенитеты, поскольку в
текущих правилах они не упоминались и не ассоциировались с
чем-либо определенным. Удар последовал с другой стороны.
Первое и незыблемое правило развитого социализма гласило:
если ты ходишь на работу, то тебе платят зарплату, причем
сумма зарплаты строго больше нуля и не менее одного рубля.
Именно это золотое правило покачнулось, грозя повергнуть
Петрова в хаос, и произошло это в тот момент, когда он взял
в руки свежеиспеченную ведомость на зарплату. То, что Петров
увидел в этой ведомости, не поддавалось осмыслению: против
фамилии главного инженера предприятия красовалась цифра
шестьдесят, причем эта цифра обозначала не рубли, а копейки,
зарплата же директора и еще целого ряда ответственных лиц из
первой десятки была попросту отрицательной. Но хуже всего
было то, что упомянутая ведомость являлось продуктом
жизнедеятельности программы, которую Петров изготовил
полтора года назад, и которая до сей поры работала
безукоризненно.
"Бред!" - подумал Петров и ринулся искать ошибку. Потом
весь вечер и всю ночь гонял программу в режиме трассировки,
но уловить момент, когда в утробе компьютера появлялись
отрицательные начисления, не мог.
К утру Петров изнемог совершенно. Хотелось есть и спать,
а более всего хотелось застрелиться. Но общество еще не
достигло той стадии, когда программисты в централизованном
порядке снабжались бы пистолетами, с тем, чтобы они могли
исполнить свой долг в аналогичных случаях. Пистолеты
выдавались только бабуськам из ВОХРа и, притом, совершенно в
иных целях.
Петров сложил листинги программы в портфель,
преисполнившись намереньем идти домой, как следует
выспаться, а потом взяться за это дело всерьез без спешки и
суеты. Позвонит в отдел и попросит отгул, потому что в таком
состоянии... В конце концов, он тоже человек!
На проходной никого не было - час не пробил, и штурм
турникетов еще не начался. Коллеги и сотрудники еще
дожевывали свои яичницы и сдавали сонных отпрысков в
железные руки воспитательниц дошкольных учреждений. На улице
было холодно, сыро, грязно и пустынно...
И в этот момент... Нет, нечего особенного не случилось.
Просто Петров взглянул на мир, в котором он жил, новыми
глазами. Он как бы прозрел, но не вполне, а частично.
Изображение было резким, контрастным, но исключительно
черно-белым, а еще точнее - черносерым. Мир в этом
изображении состоял из трех компонент: из грязи, асфальта и
вранья. Причем, первые два компонента были налицо, а вранье
неуловимо витало в воздухе. Петров вдруг понял, что его всю
жизнь надували, и он всех надувал, сам того не ведая. Теперь
он не понимал, как этому миру, состоящему из сплошного
вранья, удается существовать? И понимал, что, вероятно,
некогда этого не поймет...
Разумеется, образ мира, сотканного из лжи, был не более
чем отражением внутреннего состояния Петрова, возникшего в
результате ночного бдения и бесплодных исканий. Мир каким
был, таким и остался - изменился сам Петров. И этот
измененный Петров медленно двинулся по улице:
-----
Итак, Петров медленно двигался по улице Горького. Или
Калинина, а может быть Свердлова. Он собственно, понятия не
имел о том, как называется эта улица, но, судя по тому, что
это была не самая главная улица города, и не самая
второстепенная, она с вероятностью девяносто девять
процентов должна была называться одним из этих имен, ибо
такие улицы должны быть в любом городе.
Он шел, не замечая прохожих и вывесок, думая об иксах,
игреках, общих областях и параметрах, а также о своей
горькой судьбине. И незаметно для себя, повинуясь светофору,
свернул в какой-то переулок. Он бы шел и дальше, но переулок
кончился, и на противоположной стороне поперечной улицы
Петров обнаружил вывеску "Кафе гриль". Петров не знал, что
такое "гриль". Но это загадочное слово произвело в его
голове какое-то мозготрясение. Как будто сзади хлопнули по
затылку чем-то мягким, но тяжелым. И неожиданно для себя
Петров оказался в тесном помещении, где в прозрачном
барабане крутились и скворчали цыплята, и, по крайней мере
снаружи, они выглядели вполне съедобными. На два порядка
съедобнее, чем любая колбаса. Но, как выяснилось, и цены
были на два порядка больше, чем в тех местах, где продают
обычную колбасу. Зато очередь - на два порядка меньше, чем в
упомянутых местах.
Петров взял тарелку с цыпленком, заплатил, сколько взяли,
отошел к высокому столику в углу и принялся за этого
цыпленка с таким остервенением, будто тот оставался
единственной преградой на пути к постижению истины.
Цыпленок близился к концу, когда к Петрову протиснулся
какой-то тип с бутербродами и стаканом жидкого чая. Он
бесцеремонно отодвинул пустые тарелки, разложил свою снедь и
подмигнул Петрову, мол, ну, что, интеллигенция? Петров
отвернулся и стал следить, как движется очередь, прикидывая,
какой цыпленок кому достанется. Никакой системы обнаружить
не удалось. Цыплята подчинялись только воле продавщицы - ее
же пути были неисповедимы.
Тип сбоку не спешил начинать трапезу, а с интересом
рассматривал Петрова. Потом выбрал среди пустых стаканов
подходящий, внимательно оглядел его со всех сторон, покрутил
носом, дунул внутрь и опять подмигнул. Петрову стало
неудобно и неприятно. Он начал торопливо обгладывать
последнюю ногу цыпленка, стараясь не смотреть на своего
соседа. А тот, между тем, оглянулся, запустил руку во
внутренний карман пальто и выудил оттуда початую бутылку.
Петров с отвращением отодвинул тарелку с остатками
цыпленка и взялся за ручку портфеля, намереваясь удалиться.
- Что, осуждаешь? - неожиданно поинтересовался тип.
- Я?.. Н-нет. - Петров пожал плечами. - Мне что -
пожалуйста...
- Может, примешь за компанию?
Петров не пил. В том смысле, что не пил, как говорят, без
повода, и тем более, что попало. Алкоголь производил на него
какое-то одуряющее действие, и состояние собственного
опьянения ему было неприятно. Когда обстоятельства вынуждали
его принять сто грамм, Петров просто физически ощущал, что
глупеет, что мир вокруг тускнеет, делаясь какимто серым,
бездарным и никчемным, и что в этом мире нет никакого толку,
кроме того, что он существует объективно.
Но сегодня у Петрова было сложное настроение, и
неожиданно для самого себя на предложение соседа по столику
он кивнул, что было воспринято как знак согласия.
Сосед деловито подобрал второй стакан и, прикрываясь
бортом своего пальто, разлил содержимое бутылки строго
поровну. Петров взял свою порцию, представил, как ему будет
сейчас неприятно, когда эта вонючая жидкость потечет по
пищеводу, как перехватит дыхание, и отвратительный
перегарный запах ударит в нос, зажмурился и опрокинул стакан
в рот.
Мир треснул и развалился на части, но довольно скоро
опять соединился в единое, хотя и несколько расплывчатое, но
все же целое. Петров понял, что теперь его ждут дальнейшие
неприятности. Хотелось домой и спать, но уйти было нельзя,
поскольку выпито, а стало быть, согласно правилам, выдан
аванс на разговор. Правила Петров знал, да и этот тип,
вызывавший в нем какие-то смутные воспоминания о дворниках,
слесарях-сантехниках и гастрономных забулдыгах, так просто
не отвяжется.
- Ну, что? Как пошло? - участливо поинтересовался тот.
