Юмор - Владимир Дрыжак

Воскресение Петрова

                     Владимир Дрыжак

                   ВОСКРЕСЕНИЕ ПЕТРОВА



   Петров медленно шел по улице.
   Он шел по улице и... И шел себе, куда ноги несли.
   В общем,  Петров теперь не знал,  что с собой делать.  То
есть, он понимал, что можно, например, ничего не делать,  но
точно знал, что теперь это бесполезно. Либо он начнет что-то
с собой делать, либо это произойдет без его участия.
   Душа  Петрова  (а  у  Петрова  была  душа)  то    жалобно
поскуливала,   то  угрюмо  бурчала,    а  самочувствие  было
настолько отвратным... Хоть иди в церковь и свечку ставь,  А
где та церковь,  и есть ли она вообще?  Петров полагал,  что
последнюю церковь взорвали еще в тридцатые годы,  потому что
она бросала тень на светлое будущее...
   А виной всему были отрицательные  зарплаты  в  ведомости.
Казалось бы,  такой пустяк,   но  в  результате  жизнь  дала
трещину.
   Да,  церковь сейчас Петрову не помешала  бы.    На  худой
конец,  мог бы сгодиться и партком,  но с парткомами к этому
времени уже начались проблемы, и оным стало не до прихожан...
   Можно ли вообразить ситуацию,  когда в целом  государстве
не осталось ни одного общественного института,    где  можно
было бы исповедаться?  Впрочем..,  что-то еще осталось,   но
там, увы, не гарантируют тайну исповеди.
   Петров, собственно, не был великим грешником - так, может
быть,  по мелочи - но кто доказал,    что  исповеди  человек
всегда жаждет в  качестве  средства  отпущения  грехов?    -
Напротив,  отпущение  мало  кого  волнует,    а  все  жаждут
успокоения для души, обретения контактов с внешним миром,  и
тому подобной ерунды.  То есть.  вещей  трудноопределимых  и
малопонятных.
   Что же можно сказать о Петрове? Мало. Практически ничего.
Ибо    Петров    был    обыкновенным    среднестатистическим
индивидуумом. Были у него недостатки - а у кого их нет?  Но,
в общем и целом (хорошо,    не  правда  ли?),    Петров  был
законопослушным и лояльным гражданином.    Он  был  типичным
продуктом  эпохи  развитого  социализма - интеллигентом   во
втором колене. В нашей стране глубина интеллигентности редко
простирается  далее  второго  колена.      Более    глубокие
интеллигенты в свое время не смогли родиться,  поскольку  их
отцы и матери были брошены на алтарь свободы  и  процветания
родины. Так уж распорядилась История.
   Не следует думать, что Петров был простак. Как говорится,
отнюдь.  Закончив полный курс университета по  специальности
"прикладная математика",  он кое  в  чем  разбирался  весьма
основательно.    Например,    в  программировании   или    в
радиоэлектронике.  Более того,  он знал,  в чем суть теоремы
Геделя. Если читатель знает,  что это такое - пусть бросит в
Петрова камень.
   Но  вот  в  идейном  плане  Петров  действительно  был не
вполне, хотя  сдал историю  партии, политэкономию  и научный
коммунизм. Возможно, он сдал историю не той партии, или едал
ее слишком основательно, ничего  себе не оставив.   В голове
Петрова   буржуазная   пропаганда   спокойно   уживалась   с
плюрализмом мнений, рыночная экономика с ее  регулированием,
а  вершина  общественно-политического  развития  с развитием
различных   форм   собственности   и   предпринимательством.
Улучшение благосостояния соседствовало с инфляцией и  ростом
цен, а сильный  центр - с  сильными республиками.   То есть,
именно так, как и у нас с вами, благосклонный читатель:
   Раньше... да,  собственно,  и теперь Петров понимал жизнь
очень просто. Вот он Петров, вот мир. Мир живет по правилам.
У нас одна партия, у американцев - примерно две,  а в других
местах - где как.  Негры живут в Африке,  китайцы - в Китае,
остальные - где хотят. Мы живем здесь,  и все в порядке.  На
все везде есть  правила - если  они  выполняются,    никаких
проблем быть не должно.  И до сих пор все  так  и  делали  -
выполняли правила.  Почему  же  тогда  в  магазинах  исчезла
колбаса, и куда подевались пионеры во время выборов?! Если в
Киргизии,  Прибалтике и Тбилиси не хотят соблюдать  правила,
причем тут мы? Непонятно...
   В общем, если говорить о винтиках, то винтиком Петров был
первоклассным.  И резьба не очень мелкая,  и шлиц не сорван.
И, наверное, если бы не этот случай,  он все же пережил бы и
перестройку,  и демократию  и  суверенитеты,    поскольку  в
текущих правилах они не упоминались и не  ассоциировались  с
чем-либо определенным. Удар последовал с другой стороны.
   Первое и незыблемое правило развитого социализма гласило:
если ты ходишь на работу,  то тебе платят зарплату,   причем
сумма зарплаты строго больше нуля и не менее  одного  рубля.
Именно это золотое правило покачнулось,    грозя  повергнуть
Петрова в хаос, и произошло это в тот момент,  когда он взял
в руки свежеиспеченную ведомость на зарплату. То, что Петров
увидел в этой ведомости,  не поддавалось осмыслению:  против
фамилии  главного  инженера  предприятия  красовалась  цифра
шестьдесят, причем эта цифра обозначала не рубли, а копейки,
зарплата же директора и еще целого ряда ответственных лиц из
первой десятки была попросту отрицательной.  Но  хуже  всего
было  то,    что  упомянутая  ведомость  являлось  продуктом
жизнедеятельности  программы,    которую  Петров   изготовил
полтора  года  назад,    и  которая  до  сей  поры  работала
безукоризненно.
   "Бред!" - подумал Петров и ринулся искать ошибку.   Потом
весь вечер и всю ночь гонял программу в режиме  трассировки,
но уловить момент,  когда  в  утробе  компьютера  появлялись
отрицательные начисления, не мог.
   К утру Петров изнемог совершенно.  Хотелось есть и спать,
а более всего хотелось застрелиться.   Но  общество  еще  не
достигло той стадии,  когда программисты в  централизованном
порядке снабжались бы пистолетами,  с тем,  чтобы они  могли
исполнить  свой  долг  в  аналогичных  случаях.    Пистолеты
выдавались только бабуськам из ВОХРа и, притом, совершенно в
иных целях.
   Петров  сложил    листинги    программы    в    портфель,
преисполнившись  намереньем  идти  домой,     как    следует
выспаться,  а потом взяться за это дело всерьез без спешки и
суеты. Позвонит в отдел и попросит отгул, потому что в таком
состоянии... В конце концов, он тоже человек!
   На проходной никого не было - час не  пробил,    и  штурм
турникетов  еще  не  начался.    Коллеги  и  сотрудники  еще
дожевывали  свои  яичницы  и  сдавали  сонных  отпрысков   в
железные руки воспитательниц дошкольных учреждений. На улице
было холодно, сыро, грязно и пустынно...
   И в этот момент...  Нет,  нечего особенного не случилось.
Просто Петров взглянул на мир,  в котором он  жил,    новыми
глазами.  Он как бы прозрел,  но не  вполне,    а  частично.
Изображение было резким,   контрастным,    но  исключительно
черно-белым,  а  еще  точнее  -  черносерым.    Мир  в  этом
изображении состоял из трех компонент: из грязи,  асфальта и
вранья. Причем, первые два компонента были налицо,  а вранье
неуловимо витало в воздухе. Петров вдруг понял,  что его всю
жизнь надували, и он всех надувал, сам того не ведая. Теперь
он не понимал,  как этому миру,    состоящему  из  сплошного
вранья,  удается существовать?  И понимал,  что,   вероятно,
некогда этого не поймет...
   Разумеется, образ мира,  сотканного из лжи,  был не более
чем отражением внутреннего состояния Петрова,  возникшего  в
результате ночного бдения и бесплодных исканий.   Мир  каким
был,  таким и остался  -  изменился  сам  Петров.    И  этот
измененный Петров медленно двинулся по улице:

                           -----

   Итак,  Петров медленно двигался по улице Горького.    Или
Калинина, а может быть Свердлова. Он собственно,  понятия не
имел о том, как называется эта улица, но, судя по тому,  что
это была  не  самая  главная  улица  города,    и  не  самая
второстепенная,    она  с  вероятностью  девяносто    девять
процентов должна была называться одним из этих  имен,    ибо
такие улицы должны быть в любом городе.
   Он шел,  не замечая прохожих и вывесок,  думая об  иксах,
игреках,  общих областях и параметрах,    а  также  о  своей
горькой судьбине. И незаметно для себя, повинуясь светофору,
свернул в какой-то переулок. Он бы шел и дальше, но переулок
кончился,  и на  противоположной  стороне  поперечной  улицы
Петров обнаружил вывеску "Кафе гриль".  Петров не знал,  что
такое "гриль".  Но это  загадочное  слово  произвело  в  его
голове какое-то мозготрясение.  Как будто сзади хлопнули  по
затылку чем-то мягким,  но тяжелым.  И неожиданно  для  себя
Петров оказался  в  тесном  помещении,    где  в  прозрачном
барабане крутились и скворчали цыплята,  и,  по крайней мере
снаружи,  они выглядели вполне съедобными.  На  два  порядка
съедобнее,  чем любая колбаса.  Но,  как выяснилось,  и цены
были на два порядка больше,  чем в тех местах,  где  продают
обычную колбасу. Зато очередь - на два порядка меньше, чем в
упомянутых местах.
   Петров взял тарелку с цыпленком, заплатил, сколько взяли,
отошел к  высокому  столику  в  углу  и  принялся  за  этого
цыпленка  с  таким  остервенением,    будто  тот   оставался
единственной преградой на пути к постижению истины.
   Цыпленок близился к концу,  когда к  Петрову  протиснулся
какой-то тип с бутербродами и  стаканом  жидкого  чая.    Он
бесцеремонно отодвинул пустые тарелки, разложил свою снедь и
подмигнул Петрову,  мол,  ну,  что,  интеллигенция?   Петров
отвернулся и стал следить, как движется очередь, прикидывая,
какой цыпленок кому достанется.  Никакой системы  обнаружить
не удалось.  Цыплята подчинялись только воле продавщицы - ее
же пути были неисповедимы.
   Тип сбоку не спешил начинать  трапезу,    а  с  интересом
рассматривал Петрова.  Потом выбрал  среди  пустых  стаканов
подходящий, внимательно оглядел его со всех сторон, покрутил
носом,  дунул внутрь  и  опять  подмигнул.    Петрову  стало
неудобно  и  неприятно.    Он  начал  торопливо  обгладывать
последнюю ногу цыпленка,  стараясь  не  смотреть  на  своего
соседа.  А тот,  между тем,  оглянулся,   запустил  руку  во
внутренний карман пальто и выудил оттуда початую бутылку.
   Петров  с  отвращением  отодвинул  тарелку  с   остатками
цыпленка и взялся за ручку портфеля, намереваясь удалиться.
   - Что, осуждаешь? - неожиданно поинтересовался тип.
   - Я?.. Н-нет.  - Петров пожал  плечами.    -  Мне  что  -
пожалуйста...
   - Может, примешь за компанию?
   Петров не пил. В том смысле, что не пил, как говорят, без
повода, и тем более, что попало. Алкоголь производил на него
какое-то  одуряющее  действие,    и  состояние  собственного
опьянения ему было неприятно. Когда обстоятельства вынуждали
его принять сто грамм,  Петров просто физически ощущал,  что
глупеет,  что мир вокруг тускнеет,  делаясь  какимто  серым,
бездарным и никчемным, и что в этом мире нет никакого толку,
кроме того, что он существует объективно.
   Но  сегодня  у  Петрова  было  сложное  настроение,     и
неожиданно для самого себя на предложение соседа по  столику
он кивнул, что было воспринято как знак согласия.
   Сосед деловито подобрал второй  стакан  и,    прикрываясь
бортом своего пальто,    разлил  содержимое  бутылки  строго
поровну. Петров взял свою порцию, представил,  как ему будет
сейчас неприятно,  когда эта  вонючая  жидкость  потечет  по
пищеводу,    как  перехватит  дыхание,    и   отвратительный
перегарный запах ударит в нос, зажмурился и опрокинул стакан
в рот.
   Мир треснул и развалился на части,    но  довольно  скоро
опять соединился в единое, хотя и несколько расплывчатое, но
все же целое.  Петров понял,  что теперь его ждут дальнейшие
неприятности.  Хотелось домой и спать,  но уйти было нельзя,
поскольку выпито,  а стало быть,  согласно правилам,   выдан
аванс на разговор.  Правила Петров знал,   да  и  этот  тип,
вызывавший в нем какие-то смутные воспоминания о  дворниках,
слесарях-сантехниках и гастрономных забулдыгах,  так  просто
не отвяжется.
   - Ну, что? Как пошло? - участливо поинтересовался тот.
   - Н-нормально, - сипло выдавил Петров.
   - Ты закусывай, не стесняйся.  Чайком вон запей...  Дрянь
редкостная - "Агдам" пополам с "Солнцедаром". Из чего они ее
гонят  сейчас,    не  знаю,    но  раньше  она    называлась
"Плодоовощное"... Нет, "Плодо..." Вот, опять забыл!
   - "Ягодное", - буркнул Петров.
   - Ну!  - обрадовался товарищ  по  бутылке.    Он  запихал
бутерброд в рот, с трудом прожевал его, и,  опершись локтями
на стол, критическим взором окинул Петрова.
   - А ты, друг, что такой квелый? Жена из дому поперла, или
на работе позвонок протерли?
   - На работе, - признался Петров.
   - А кем пашешь?
   - Программистом.
   - Программи-истом? Это которые на эвеемах, что ли? Ну, ты
даешь! И как там нынче?
   Петров не успел ничего сообразить,  а только  уже  задним
числом с удивлением зафиксировал,   что  выкладывает  своему
новому приятелю все  свои  беды  и  невзгоды.    Тот  слушал
внимательно,  поддакивал,  а когда  Петров  кончил,    пожал
плечами:
   - И всего то?..
   - Мало тебе, что ли?
   - Ерунда. Плюнь и разотри. Петров окончательно разделился
надвое.   Один  из  этих  двух  Петровых  спокойно  стоял  и
отрешенно наблюдал за  тем,    как  другой,    взвинчиваясь,
пытается доказать собутыльнику,  что неработающая  программа
вовсе не пустяк,  и что события вчерашнего дня ставят  крест
недоверия  на  личные  усилия  Петрова  в  деле    внедрения
передовой информационной технологии.
   - Да с чего ты взял,  что в твоей программе есть  ошибка?
Может, она все правильно рассчитала.
   - Как? - опешил Петров.
   - Да вот так,  - уверенно сказал тип.  - Может они,   эти
твои сотруднички,    ничего  не  заработали  за  месяц,    а
наоборот... Ты, главное, не дрейфь - прорвемся. Как звать-то?
   - Петров.
   - Да? - тип глянул на Петрова озадаченно,  потом зачем-то
дунул в свой стакан,   словно  бы  ожидал,    что  от  этого
дуновения в стакане снова забулькает.
   В стакане,  однако,  никаких перемен не наступило.  Тогда
тип уставился на Петрова. Петров растерялся. С одной стороны
было непонятно, почему кто-либо должен сомневаться,  что он,
Петров - именно Петров,  а не Иванов или Сидоров.  С  другой
стороны, а какая, собственно, разница?
   - Ты - Петров?  - на лице типа отразилась теперь какая-то
мучительная работе мысли.
   - Ну, Петров!.. А в чем дело?
   Петров забеспокоился.  В самом деле,  связался с каким-то
босяком - мало ли что у него на уме...
   Да,  Петров забеспокоился,   но  в  то  же  время  ощутил
какое-то внутреннее раскрепощение.  Словно бы гора  упала  с
плеч,  ощущение раздвоения личности исчезло,   равно  как  и
тоскливое предчувствие чегото неприятного в самом  недалеком
будущем. Теперь он начал просто медленно вскипать.
   - А врешь!  - тип подпрыгнул на месте и,  схватив Петрова
за лацкан плаща,  сделал такое лицо,  словно  уличил  его  в
крайне неблаговидном поступке.
   - Я - Петров!  - закричал Петров,  багровея.  - Сам-то ты
кто?! Отцепись!
   - Тихо,  граждане,  - строго предупредила продавщица,  не
прекращая торговых операций. - Будете шуметь - выставлю.
   - Это я Петров - понял!  -  зашипел  тип,    не  оставляя
попыток оторвать лацкан плаща Петрова.
   - Ну и что,  если ты - Петров,  то других Петровых и быть
не должно? Ты что, один такой Петров в мире?
   - Я - Петров,  - повторил тип,   петушась.    -  А  ну-ка
предъяви паспорт!
   Петров хотел показать ему шиш, но,  неожиданно для самого
себя выудил из внутреннего кармана паспорт и сунул  его  под
нос оппоненту.
   - На, читай: Петров Вадим Сергеевич!
   С типом произошла разительная метаморфоза.  Вместо  того,
чтобы изучать паспорт,   он  вдруг  расплылся  в  улыбке  и,
хлопнув Петрова по плечу воскликнул:
   - Так это ты? Ну,  ты даешь!  А я тебя сразу узнал!..  Не
врешь?
   - Вот паспорт - проверяй, - наседал Петров.
   - Да не надо - я тебе  верю.    Я  же  сам  Петров  Вадим
Сергеевич, что же я Петрову не поверю.  - великодушно заявил
тип.  Потом,  вздохнул облегченно и добавил.  -  Встретились
значит. Надо это дело обмыть.
   Петров  слегка  протрезвел.    Перспектива    продолжения
контактов с этим нежданным-негаданным тезкой  улыбалась  ему
весьма криво.  Но  тезка  уже  активизировался,    подхватил
портфель, взял Петрова под локоть и повлек его к выходу.
   На улице было свежо,  дул холодный апрельский ветер.    В
голове у Петрова прояснилось,  и он теперь мог  сопоставлять
факты.  Неужели этот тип тоже Петров Вадим Сергеевич?  Такое
совпадение - не может быть!
   - Не может быть.., - повторил он вслух.
   - Что не может быть?  Что я - Петров?  Что  ты  Петров  -
может быть,    а  что  я  Петров  -  не  может?    Обижаешь,
начальник!.. Все может быть. Я знал,  что ты где-то есть,  а
вот где - не знал. Ну, теперь, слава богу, встретились...
   Петров остановился и помотал головой.
   - Знал?.. Как - знал? Откуда ты мог меня знать?!
   - Да тут. понимаешь,  какая история,  Мне  один  знакомый
сказал. что я не настоящий. Не весь. Что где-то моя половина
бродит, и пока я ее не найду, никакого толку не будет.
   Петрова взяла злость.  И как его угораздило  связаться  с
этим?..  Это же надо: еще какие-то полчаса назад они даже не
были знакомы,  а теперь вместе идут что-то  обмывать...    И
несет какую-то несусветную чушь, прости Господи!
   Он выдернул портфель из-под мышки  однофамильца,    круто
повернул и двинулся в обратную сторону.
   - Да та погоди, дурачок! - однофамилец догнал его и пошел
сбоку,
   - Ну,  пошутил я,  пошутил...  Вот  человек  -  шуток  не
понимает!
   - Отвяжись! - коротко приказал Петров,
   - Да ты послушай. Я же не:
   - Тебе,  дядя,  чего надо?  Иди,  откуда пришел,  пока  я
добрый!
   - Ишь ты, ишь ты...  Он добрый!..  Чего ты взъерепенился?
Давай поговорим ладом...
   В  этот   момент    Петров    переступил    через    свою
интеллигентность и треснул однофамильца по голове портфелем.
То ли порция внутрь сработала,  то ли гнусное  настроение  и
сырая погода,  но он сделал то,  чего не позволял себе с тех
самых пор, как закончил школу.  Последствия этой акции долго
ждать не заставили.  Однофамилец,  не будь дурак,    тут  же
заехал Петрову в ухо.  Портфель упал,  раскрылся,   листинги
программ вывалились на грязный тротуар.  Мгновенно сбежалась
толпа,  а  спустя  некоторое  время  через  нее  протиснулся
представитель власти,  в лице постового,    констатировавший
пьяную драку с нанесением взаимных  оскорблений,    а  также
причинением менее тяжких телесных повреждений,  и  предложил
пройти.  Добровольные помощники из толпы  собрали  бумаги  в
портфель и вручили его милиционеру.
   - Чьи документы? - строго спросил милиционер.
   Петров было  потянулся  за  портфелем,    но  однофамилец
неожиданно и нагло заявил:
   - Мои!
   - Да  ты  что?!    -  на  всю  улицу  закричал    Петров,
окончательно выведенный из себя поведением этого типа.
   - А то. Мой портфельчик, и точка!
   - Это мой портфель, - жалобно сказал Петров милиционеру.
   - Там листинги...
   - Разберемся,   -  сказал  милиционер.    -  Пройдемте  в
отделение, там и разберемся, чьи это листики.
   - Тоже  мне,    аристократ..,    -  язвительно    заметил
однофамилец.
   - Пройдемте! - гаркнул милиционер, завершая дискуссию.
   В отделении,  куда они "прошли",  народу било достаточно.
Милиционер  поставил  их  в  очередь,    сказав  лейтенанту,
сидевшему за конторкой,  что  "товарищи  в  легком  подпитии
нарушали общественный порядок, но без особого криминала, так
что по десятке с носа - и можно отпустить".
   Очередь двигалась  медленно.    Нарушители  общественного
порядка препирались и бранились,  сваливая друг на друга все
грехи.  Петров уселся на скамейку,    а  однофамилец  подсел
рядом. Петров хотел пересесть, но свободных мест не было,  и
он только отвернулся.
   - Нy  вот,    видишь,    чем  дело  кончилось?    Я  тебя
предупреждал,  между прочим...  Ты не дуйся,  как индюк,   а
слушай. Участковому скажем, что, мол, братья,  а поссорились
случайно, понял? - Забубнил он.
   - Что-о? Братья?! - Петров аж поперхнулся от злости.
   - Но-но-но! Не очень то...  А то ведь я могу и обидеться.
Скажу,  что ты меня публично оскорбил,  и адью.   Пятнадцать
суток обеспечено.
   - Пошел ты к...
   - Ладно-ладно,  посмотрим,  кто куда пойдет!  Разговор на
этом прекратился.    Петров,    однако,    постепенно  начал
осознавать, что попал в очень неприятную историю. Сообщат на
работу,  будут склонять в кулуарах...   Зря  он,    конечно,
погорячился. Лучше все уладить миром и разойтись, как в море
корабли.
   Он повернулся к однофамильцу.
   - Ты что, действительно Петров, или так, придуриваешься?
   - Я-то?  Конечно Петров,  а кто же я.  по-твоему?   Самый
натуральный Петров Вадим Сергеевич - Вадик, значит.  Родился
в одна тыща девятьсот  шестьдесят  втором  году,    русский,
беспартийный, холостой...
   Петров похолодел. Он точно помнил, что в паспорт этот тип
даже не заглянул  -  тогда  откуда  же  он  мог  узнать  год
рождения?
   - ...Место рождения - город Саратов,    -  проникновенным
голосом вещал однофамилец,  - отец - Сергей Никанорович,  из
служащих, русский, мать - Татьяна Петровна, украинка...
   Про отца и мать даже в паспорте ничего не было!  Только в
метриках...
   - Откуда ты знаешь?  - прошептал Петров,  чувствуя,   как
деревенеет лицо, и противно засосало под ложечкой.
   - Да я тебе говорю,  дураку,  что мы с тобой - одно и  то
же.  Неужели не понятно.  Один и тот же человек,   только  в
разных лицах.
   - Ерунда какая, господи ты боже мой...
   - Если бы... А этот твой господи, между прочим,  был даже
в трех лицах: отец, сын и святой дух,
   - Святой дух.., - простонал Петров, - Идиот! Да ты просто
сумасшедший!
   Он попытался встать - ноги были как ватные.
   - Сиди и не рыпайся, - строго предупредил однофамилец,  -
А то залетишь на пятнадцать суток.  На тебе  мой  паспорт  -
убедись.
   Он вынул из-за пазухи довольно свежий на  вид  паспорт  и
сунул его Петрову.
   Петров взял паспорт дрожащими руками и стал читать подряд
страницу за страницей - и то, что было напечатано, и то, что
написано от руки.  Это был сон,   кошмарный  сон!    Петрову
захотелось проснуться, но не мог, не знал,  как это сделать.
Паспорта отличались только пропиской,    серией  и  номером.
Однофамилец был прописан совсем по другому адресу,  да и  то
временно.
   - Ну, что? Убедился? Так что,  брат,  никуда ты теперь от
меня не денешься. Теперь мы с тобой вдвоем!  А я думал,  что
та уже знаешь, что не полный.  Я и сам не знал,  да вот один
кореш надоумил. Сидим как-то в слесарке - это в подвале того
дома, где моя бабулька живет, - ну, выпиваем по маленькой, а
дядя Фаня мне и говорит...  И говорит мне,    значит,    ты,
говорит,  Вадик,  какой-то неполный.  Где-то  твоя  половина
бродит,  и надо тебе ее найти.  А я,  говорит,  давно к тебе
присматриваюсь - все у тебя напополам.  Даже водки -  и  той
половинной дозы хватает. Мы - по триста, а ты сто пятьдесят
- и готов.  Я,  конечно,  разозлился,  хвать его за грудки и
ору, мол,  какое право имеешь оскорблять,  то да се...  А он
грустно так отвечает, дескать,  вот,  мол,  попадаются такие
люди,  и в последнее время все чаще и чаще.  Он и сам такой,
поэтому знает. Только он - конченный человек, потому что его
половина умерла. Сам, говорит,  читал в газете - замминистра
он был, заслуженный человек, сгорел, видать, на работе...  Я
его тогда ударил в сердцах, дядю Фаню. а он ничего.  Полежал
малость, очухался, и говорит: "А ежели ударят тебя по правой
щеке - подставь левую. А у меня, Вадик,  нет ее,  этой левой
щеки,  оттого мне больно и грустно,  что подставить нечего".
Леригиозный,  одним словом,  был этот  Фаныч,    отравленный
дурманом,  но попал в самую точку.  Я потом себя  оглядел  в
зеркале,  присмотрелся и на людях,  и так,  в одиночку,    и
понял: прав он на все сто!  С тех пор ищу тебя,  а сегодня в
этой кафе вижу - что-то знакомое.  Но  значения  не  придал.
Хорошо, что ты выпить не отказался...
   - Так, кто там следующий?  - крикнул лейтенант,  сидевший
за конторкой, не отрывая глаз от своих бумажек и протоколов.
   - Но това-арищ лейтенант! - завопил индивидуум, с которым
только что закончилось разбирательство.
   - Все-все-все.., - лейтент махнул рукой, словно режиссер,
считающий,  что  данная  сцена  уже  отработана,    и  можно
переходить к очередной.
   - Но я же не виноват! Он сам... Вы же знаете этих...
   - Гражданин, идите и не мешайте работать... Не мешаете?..
Мешаете! Следующий!
   Петров вздрогнул.
   Однофамилец вскочил и побежал к конторке.    Одновременно
вскочил и  ринулся  туда  же  еще  один  тип  -  между  ними
немедленно завязалась перепалка,  в которой каждый отстаивал
свое право  на  первоочередное  обслуживание.    Однофамилец
упирал на то,  что "он стоял вон за тем дядей",  и  что  его
"человек  ждет".    Конкурент  же  утверждал,    что  ничего
подобного, он впереди,  поскольку "с семи дожидается,  и уже
двоих пропустил".
   Лейтенант взирал на спорящих философски, а потом сказал:
   - Прав будет тот,   кто  справа.    Здесь  вам  не  закон
джунглей, а учреждение. Посидите еще пять минут гражданин...
   Однофамилец  бросил  победный  взгляд  на  конкурента   и
поманил Петрова пальцем.    Петров  встал  и  приблизился  к
конторке. Он впервые имел дело с милицией,  поэтому лицо его
выражало полную обреченность. Хотя, с другой стороны, где-то
в глубинах подсознания таилась надежда,  что на милицию  все
эти штуки не действуют,    и  этот  лейтенант  сейчас  мигом
разберется в подоплеке  дела,    разоблачит  однофамильца  и
восстановит статус-кво.
   - Что у вас? Документы! - приказал лейтенант.
   Петров и однофамилец подали  свои  паспорта.    Лейтенант
начал их листать, потом принялся сличать,  задирая брови все
выше и выше.
   - Ну и ну-у!..  Вы что,  близнецы?  - поинтересовался  он
наконец, перейдя от сличения паспортов к сличению физиономий.
   - Никак нет!   -  отрапортовал  однофамилец.    -  Просто
двоюродные братья. Его мать - мне тетка.
   - Ага... ясно. Кто потерпевший?
   - Да никто не потерпевший. Просто повздорили малость...
   - А вы что молчите, гражданин?
   - Я? - Петров страшно сконфузился. - Я.., в общем...
   - Признаете, что нарушали общественный порядок?
   - Признаем, - сказал однофамилец и пихнул Петрова в бок.
   - Да, да, конечно..., - подтвердил Петров.
   - Ну и отлично. Придется граждане Петровы уплатить штраф.
Хулиганство мелкое - десять рублей.
   - С обоих? - быстро уточнил однофамилец.
   - С каждого.
   - Но товарищ лейтенант...
   - Гражданин Петров!
   - Так я же только интересуюсь.
   - Интересуйтесь молча.
   - Займи  червонец...    Червонец  есть?     -    прошипел
однофамилец.  Петров молча достал двадцать  рублей,    отдал
лейтенанту, получил квитанцию,  и они вместе с однофамильцем
вышли на улицу.
   - Ну что,  Вадик?   -  почти  нежно  сказал  однофамилец,
обнимая Петрова за талию.  - Что делать-то будем?    К  тебе
подадимся, или ко мне? У тебя есть что выпить?
   - Нет у меня ничего, - буркнул Петров.
   - Тогда айда ко мне. Ты не бойся - у меня заначка есть. А
бабка моя,  она тихая.  Иной раз и втроем завалимся,  а  она
ничего. Пожурчит и отстанет. Так что?
   Если бы неделю назад Петрову сказали,  что он  согласится
поехать на квартиру к какому-то забулдыге  с  целью  обмытая
встречи, а перед,  этим нарушит общественный порядок и будет
оштрафован на десять (а фактически на двадцать) рублей,   он
бы не поверил. И тем не менее, на вопрос напарника сейчас он
не ответил отказом. Просто не смог. То ли запас душевных сил
истощился, то ли подействовали россказни однофамильца, то ли
еще какие-то скрытые факторы...
   События  последних  суток  опустошили  Петрова  до    дна
морально и физически. Ему стало казаться, что над ним витает
злой рок,  потому что ничем иным он не  мог  объяснить  себе
происходящее.  Петров и от природы  был  лишен  того,    что
называется твердостью характера, а воспитание и общественное
бытие не содействовали тому,  чтобы он осозиад себя  борцом.
При том,  что государство,   в  целом,    всегда  за  что-то
боролось,  все его  граждане  не  имели  такой  возможности,
потому что все решения принимались без их участия.  То  есть
цели и средства были  определены  заранее,    а  возникающие
трудности и проблемы игнорировались по ходу дела...
   В  острых  ситуациях  Петров  всегда  пытался   улизнуть,
уклониться  от  направления  главного  удара  судьбы   и.тем
самым,не  обременять  себя  размышлениями,    сомнениями   и
переживаниями,   особенно  неприятными  из-за  невозможности
влиять на ход событий.  Да и судьба до сего времени особенно
не обращала на него внимания.  Живет  человек,    никого  не
трогает - ну и пусть себе живет. Ясно.  что он не боец,  так
зачем же мешать ему жить?..
   Но вот сейчас,  кажется,  ее терпение истощилось.  Петров
знал,  что беда не ходит в одиночку и ожидал новых напастей.
Он попытался собраться с мыслями и чувствами,  но ни те,  ни
другие ему не подчинялись.
   "Боже мой! - Думал  Петров,    стоя  на  задней  площадке
автобуса. - Куда я еду? Зачем? И этот однофамилец...  Как он
мне надоел!    Все  время  болтает  чепуху...    Но  ведь  в
паспорте... Неужели я и он - один и тот же человек?  Как это
может - быть?.. Нет,  этого не может быть!..  Потому что как
же это может быть?!"
   Автобус ехал долго и нудно.  За это  время  Петров  успел
раза три продумать все свои мысли,  но ни на одной так и  не
остановился окончательно.  При всех своих недостатках Петров
был сугубым материалистом, то есть в Бога не верил, в чертей
- тоже,  равно как в  гороскопы,    приметы  и  возможности,
связанные с гипотетическими свойствами философского камня. А
уж тем более не верил  в  переселение  душ.    Но  в  рамках
материалистического  мировоззрения.    по  крайней  мере  на
сегодняшнем уровне его развития,  он не  находил  объяснения
фактам, имевшим быть.
   Однофамилец Петрова в  транспортном  средстве  чувствовал
себя как дома.  Он балагурил,  передавал деньги  на  билеты,
пробивал  талоны,    препирался  с  окружающими  и  никакого
внутреннего дискомфорта, судя по всему, не испытывал.
   Наконец, автобус остановился,  Петрова вынесло набежавшей
волной  пассажиров,    и  он  испытал  неприятное    чувство
отчуждения, оказавшись среди людей,  каждый из которых знал,
куда и зачем он стремится,  в то  время,    как  сам  Петров
понятия не имел, зачем он здесь оказался. Однако напарник не
дал ему времени на размышления, а схватил под мышку и повлек
неведомо куда внутрь квартала,  составленного из домов,  как
это принято теперь говорить,   хрущевского  типа.    Текущие
детали маршрута Петров не запомнил,  но в конце  концов  они
оказались на третьем этаже против двери квартиры за  номером
66.  Не хватало только одной шестерки,  чтобы получилось  то
самое "число человеческое",  о котором толкуется в последней
книге Библии.  И Петров,  интересовавшийся первоисточниками,
отметил это не без внутреннего сарказма.
   Оказавшись против двери,  напарник начал давить на кнопку
звонка почти непрерывно,  комментируя свои действия  разного
рода междометиями и хихиканьем.
   - Ну, бабулька!.. А?.. Небось,  закимарила.  Сейчас мы ее
(дзынь-д-р-р)...  Глухая,  как тетерев...  Ну,  вот же  тебе
(др-р-р)!
   Когда  терпение  Петрова  уже  было  на  исходе,    дверь
отворилась. На пороге стояла бабка в платке и вязаной кофте.
   - Явился!  - забурчала она с ходу.  - Нехристь  окаянный!
Вечно шляется дотемна,  а потом  явится...    Опять  дружков
привел?
   - Имею полное право,  согласно  конституции,    -  заявил
однофамилец,  снимая ботинки в тесном коридоре.   -  Заходи,
чего стоишь? Петров зашел и тоже начал снимать обувь.
   - А про водку  в  конституции  ничего  не  написано?    -
поинтересовалась бабка язвительно.
   - Про водку там написано, что каждый человек имеет полное
право удовлетворять свои потребности,  но  не  имеет  права,
терять моральный облик.
   - Чего?
   - Облик, говорю, моральный! - заорал однофамилец так, что
у Петрова в ухе зазвенело.
   - Это у тебя моральный облик?  Да у тебя,  милок,   облик
такой, что вся харя лоснится...
   - Ты, баб Нюся не ругайся, а готовь закусон. Сейчас сядем
ладком, выпьем по маленькой,  а там уж и за облик поговорить
можно.
   - Ирод ты окаянный, - заявила бабка и удалилась на кухню.
   - Давай, проходи,  - сказал однофамилец,  - направо - там
моя фатера,  а слева бабкина.  Еще тут студент живет.  Тоже,
вроде тебя,  но поухватистей.  И не пьет почти  -  на  пятом
курсе  вечернего.    Скоро  кончит  -  будет  начальником...
БабНюся, а Витька дома?
   - Нет его. Был - ушел кудысь. Придет...
   - Садись вон на диван,  а  я  пойду  отдам  распоряжения.
Петров прошел в комнату и огляделся.   Квартира,    судя  по
всему, была трехкомнатная, а эта комната - проходная.  Слева
в углу стоял телевизор, возде него фикус в деревянном ящике,
а  еще  левее  -  сервант,    заполненный   разнокалиберными
плошками, рюмками и вазочками. Прямо
   - окно. на окне кастрюли с... В общем,  с растительностью
чахлого вида.  Справа,  в углу,  стол,  заваленный книгами и
общими тетрадями,  рядом диван довоенного вида с валиками  и
полочкой под слоники.  Сами слоники отсутствовали.   Посреди
комнаты на бесцветном протертом ковре  располагался  круглый
стол под скатертью с бахромой. Запах стоял домашний,  хотя и
с примесью табака.  Почти так же пахло и в квартире  Петрова
тогда,  когда тетка еще была жива.  И  интерьер  там,    был
похожий. Как, вероятно, и судьбы обитательниц квартир.
   Петров подошел к столу, потрогал скатерть и осторожно сел
на диван.  Тот возмущенно заурчал.  Петров хотел встать,  но
подумал о том,  что диван опять начнет стонать,  и решил  не
связываться.
   Стол,  между тем,  понемногу  заполнялся  всякой  снедью.
Появилась  селедочка  с  лучком,    капустка,    огурчики...
Однофамилец сопровождал бабку из кухни  с  каждой  тарелкой,
отпуская замечания разной степени тонкости.   Под  конец  он
удалился в свою комнату и торжественно вынес оттуда заветную
поллитровку.  Увидев,    как  Петров  поморщился,    спросил
участливо:
   - Что, поперек? Водовка, не какой-нибудь там Агдам.
   - Да нет,  отчего же..,  - оказал Петров и удивился тому,
как слова опять выскочили изо рта помимо его волн.
   - Может у тебя язва? Так водка при язве даже полезная.
   - Полезная,  полезная,  - проворчала бабка усаживаясь.  -
Все знают,  что полезная,  только вот для чего  -  никто  не
знает.
   - А для души,  вот для чего.    Выпил  -  сразу  на  душе
веселей!  - однофамилец сколупнул пробку и весело  забулькал
содержимым бутылки. - Ну, что, по первой?
   Бабка взяла рюмку и перекрестила рот.  Однофамилец,    не
долго думая,  опрокинул свою,    занюхал  кусочком  хлеба  и
пояснил:
   - Я первой не чокаюсь,  чтобы,  значит,  не  чокнуться...
Х-ху!.. Традиция такая.
   Бабка тоже выпила,  вытерла рот краем платка и произнесла
горестно:
   - Э-эх,  грехи наши тяжкие...  Пьем,  пьем,    а  все  не
напьемся...
   - Ничего,  на том свете  проветримся,    -  легкомысленно
заметил однофамилец и опять взялся за бутылку.
   Петров поспешно,  словно  боясь  опоздать  к  разлитию  и
нарушить священный ритуал,  схватил свой стаканчик  и  вылил
содержимое в рот. К его усилению, водка оказалась совершенно
безвкусной.  Если бы он своими глазами не  видел,    как  ее
наливали из бутылки,  то вряд ли  усомнился  бы,    что  это
обыкновенная вода.
   В это время хлопнула входная дверь,  и в коридоре  кто-то
завозился.
   - Во! Витька приперся! Витек,  давай сюда,  мы как раз по
второй наливаем, - завопил однофамилец.
   Витька оказался симпатичным белобрысым парнем в свитере и
джинсах. Он был острижен почти наголо,  и,  завидев Петрова,
улыбнулся ему открыто и доброжелательно.
   - Вечер добрый,  - сказал он,   присаживаясь  к  столу  и
протягивая Петрову руку. - Виктор.
   - Вадим,  - Петров пожал протянутую руку  и  почувствовал
себя несколько уверенней.
   Все же этот парень был студентом,  а,   стало  быть,    в
какой-то степени интеллигентным человеком.  Будет хоть с кем
перекинуться словом,  а то ведь совершенно непонятно,    как
себя вести в этой компании и что говорить.
   - Ну, Вадим Сергеевич, но какому поводу нынче сабантуй? -
поинтересовался Виктор, обращаясь к однофамильцу.
   - Да вот. Витек, нашел я таки свою половину.  Помнишь,  я
говорил?  Вот он,  Петров Вадим Сергеевич,  лично.    Захожу
сегодня в кафе, а он стоит! Ну, и... вот.
   - А-а-а. - Виктор понимающе кивнул и  зачем-то  подмигнул
Петрову.  - Понятно...  Так,  значит,  это он и есть?  Тогда
понятно.
   - Теперь, Витек, все. Кончились мои муки.  Хоть жить буду
по-человечески.
   "Да  кто  тебе  раньше-то  мешал?"  -  подумал    Петров,
усаживаясь поудобней, и закидывая ногу на ногу.
   Все произошедшее уже казалось ему просто забавным,    как
будто его пригласили участвовать в некоем спектакле,  но  он
поначалу струхнул, побоялся не справиться с ролью,  а теперь
вроде как освоился и даже текст вспомнил.  Водка,   то  есть
жидкость,   которую  выпил  Петров,    не  оказала  на  него
совершенно  никакого  действия,    и  он  вальяжным   жестом
подставил  свой  стакан,    между  тем,    как   однофамилец
священнодействовал бутылкой.
   - А ты, Витек, как? Примешь?  - осведомился он.  указывая
горлышком бутылки на отдельно стоящий лафитничек.
   - Пятьдесят грамм, - лаконично ответил тот.
   - Будет изделано. У нас - как в аптеке! Выпили по второй.
Все морщились, закусывали" Петров тоже скривился и потянулся
за огурцом,  хотя никакой надобности в этом не было,  В  его
рюмке оказалась обычная водопроводная вода.
   Ощущения у Петрова были самые противоречивые.    С  одной
стороны,  ничего особенного не  происходило.    Сидят  люди,
выпивают, разговаривают.  О чем?  Да ни о чем.  Обо всем.  С
другой стороны,  ему все больше и больше начинало  казаться,
что он участвует в сложной театральной постановке.  Не  было
ни сцены, ни кулис,  ни зрителей,  отсутствовал режиссер,  и
автор был неизвестен,  но все происходившее не было  жизнью.
Оно было  ее  искусной  имитацией,    однако  кому  и  зачем
понадобилось данное представление, оставалось непонятным.
   А может быть он просто свихнулся? Сошел с ума,  и ему это
просто мерещится.  Или снится.   Может  быть  это  бред  или
галлюцинация?
   Петров почувствовал,  что перестает владеть своим  лицом.
Он не опьянел, нет,  но с ним явно что-то происходило.  Мозг
работал  вяло,    расслабленно  -  он   только    фиксировал
происходящее,    даже  не    пытаясь    делать    какие-либо
сопоставления.
   Петров-второй,  между тем,  совсем окосел.    Он  включил
телевизор  и  уселся  на  диван  рядом  с   Петровым-первым.
Настроен он был,  судя по всему,  благодушно,  ему  хотелось
поговорить и одновременно узнать, что там творится в мире.
   Бабка поднялась,   прибрала  на  столе,    пожелала  всем
спокойно почивать и удалилась в свою комнату.  Что  касается
Виктора, то он выглядел нормально. Сидел за столом, подперев
рукой подбородок,  искоса поглядывал на Петровых и улыбался,
видимо,  своим мыслям.  По телевизору шла программа "Время".
Антииракская каолиция  продолжала  бомбить  Ирак,    а  Ирак
выпустил еще две ракеты но Иерусалиму.  В Бонне  раздавались
призывы к переговорам,  а в Вашингтоне  -  к  наращиванию...
Некто давал интервью, в котором утверждал,  что уже в начале
третьего тысячелетия можно послать экспедицию на Марс,    но
для  этого  необходимо,    чтобы  русские  договорились    с
американцами.
   "А что,  действительно,    -  подумал  Петров,    -  если
договорятся, то можно было бы и слетать.  Если договоряться,
то  можно  вообще  лететь  хоть  к  черту!    Но  ведь    не
договорятся..."
   Петров вдруг поймал себя на том,  что  воспринимает  этих
американцев и русских как нечто абстрактное  и  существующее
отдельно от него самого. Причем, об американцах он знал, что
у них там безработица,    негры,    компьютеры,    Пентагон,
порнография,  видеоаппаратура,    уровень  жизни  и  уровень
бедности, и еще, почему-то, Капитолий, хотя он должен быть в
Древнем Риме.  Это все,    что  осело  в  голове  Петрова  -
остальное  было  смыто  мутной  волной,    потоком   звуков,
изображений  и  текстов  из   всевозможных    информационных
источников.  Да,  еще Петров точно знал,  что у  американцев
есть президент, но теперь он есть и у нас.
   Теперь Петров попытался вспомнить,  что  ему  известно  о
русских.  Оказалось,  что немало.  Так например,  он  твердо
знал,  что русские сделали свой исторический выбор и строили
коммунизм, но построили развитой социализм.  То есть,  вышла
неувязка,  но после перестройки,  вероятнее  всего,    опять
начнут строить коммунизм. Точно было известно, что у русских
в магазинах ничего нет (это Петров знал  совершенно  точно),
но причины такого положения  известны  не  были.    Кажется,
сталинизм  и  административно-командная  система  вкупе    с
бюрократией и партократией.    Теперь  все  это  усугубилось
демократией и плюрализмом мнений...
   В детстве Петров был хорошим и очень способный мальчиком,
а в школе -  хорошистом.    Он  выучил  почти  всю  школьную
программу,    поступил  в  университет    и    выучил    всю
университетскую программу.  В том числе,    историю  партии,
политэкономию и научный коммунизм.  Он знал почти наверняка,
что капитализм загнивает и в перспективе окажется на  свалке
истории.  Будущее человечества виделось  Петрову  в  розовам
тумане,  из которого время от времени  стартуют  космические
корабли, устремляясъ к неведомым галактикам.  Примерно раз в
две недели...
   Но сейчас,  именно в этот  момент,    отсутствие  товаров
народного потребления в магазинах (то  есть  факт,    данный
Петрову в ощущениях) удивительным  образом  связался  в  его
мозгу с тезисом о том,  что русские не смогут договориться с
американцами.  Какая могла быть связь между этим  бесспорным
фактом  и  совершенно  абстрактным  тезисом?    Может   быть
невозможность  договора  каким-либо  образом  вытекает    из
наличия упомянутых товаров в американских магазинах?    Ведь
сытый голодного не разумеет...
   Петров сидел неподвижно,  мысли в его  голове  образовали
какую-то жидкую кашу,  которую он никак не мог расхлебать  и
уже начинал понемногу в ней тонуть.
   Из этого сложного состояния  Петрова  вывел  однофамилец.
Увидев,    что  на  экране  израильские  солдаты  палят    в
палестинцев, а те, в свою очередь, швыряют в солдат камнями,
он толкнул Петрова в бок и завопил:
   - Ты глянь,  что творят!  Нет,  ты смотри...  И  ведь  не
боятся,  шельмы!..  Вот я не пойму,  что они там все  делят,
никак не поделят?
   - Гроб Господень, - сказал Виктор.
   Петров вздрогнул и очнулся.
   - Какой гроб?  - удивился однофамилец.   -  А  зачем  его
делить?
   - Да я так. Шучу,  - Виктор помолчал.  - Землю они делят,
вот какая штука...
   - А зачем ее делить?
   - Так уж принято.  Если что есть - надо поделить.  Петров
отметил,  что Виктор разговаривает с однофамильцем,   как  с
малым дитем.  Неужели же он такая бестолочь,  и не понимает,
что делят палестинцы и израильтяне? "Хотя, с другой стороны,
а сам-то я понимаю?" Выяснилось, что,  оказывается,  и он не
понимает. Разговор, между тем, продолжался.
   - А зачем делить? - напирал Петров-два.
   - Если не делить - будет общее. А общее - значит ничье. А
раз оно ничье - хватай, пока другие не схватили.
   - У нас же не хватают - все общее.
   - Это только кажется, что общее,  и что не хватают.  Если
оно общее, его невозможно использовать.  Перед этим придется
делить,  а уж тут без драки никак,  особенно если не делится
нацело...
   - Да, точно.., - согласился однофамилец,  подумав.  - Вот
автобус общий, а за билет плати...
   - Так ты разве платишь?
   - Плачу,  когда деньги есть,  а так - нет...  Однофамилец
поерзал на диване и больше вопросов задавать не стал.  Через
минуту-другую Петров заметил,  что он кривит губы.    Виктор
тоже это заметал и спросил:
   - Что, опять печень?
   - Да, прихватило. И вообще погано... Кисло мне что-то...
   - Спать пойдешь?
   - Нет, посижу еще - может, передача какая. Да и неудобно,
все же день нынче... Вот, Петрова нашел...
   Однофамилец скривился  еще  сильнее,    лицо  побледнело.
У-у-у,  ззараза,  - просипел он,  сгибаясь пополам,  - опять
прихватило:
   - Я тебе говорил: не пей,  не пей,  а ты все сосешь,    -
сказал Виктор, поднимаясь.
   - "Не пей"! А что делать?.. Помирать, что ли?.. Не пей:
   - Ну-ка,  вставай,  я  тебя  на  койку  отведу.    Давай,
вставай!..  Сидит тут...  Ты ведь мне обещал,  мол,   в  рот
больше не возьму...  Ладно,  ладно,  черт с тобой.    Давай,
потихоньку.., полего-оньку... Вот так. Полежишь - отойдешь.
   - Я не хотел!..  - однофамилец поднялся и,   скорчившись,
направился в свою комнату,  поддерживаемый Виктором.   -  Не
хотел я!.. Вот, его нашел, ну и вот...
   "Так, - сказал Петров сам себе.  - Кажется,  мне  пора...
Пора,  не пора - иду со двора.  Кто  не  спрятался  -  я  не
виноват..."
   Но в силу  не  вполне  ясных  причин  остался  сидеть  на
диване.    Что-то  его  удерживало.    Какое-то   непонятное
взаимодействие с  этим  диваном,    с  этой  квартирой,    с
однофамильцем, бабкой и Виктором.
   Петров знал,  что  в  природе  существует  только  четыре
взаимодействия: гравитационное, электромагнитное,  сильное и
слабое.  Но  то  взаимодействие,    в  радиусе  которого  он
оказался,  было совсем иного рода.  Это было какое-то  пятое
взаимодействия.
   Пока Петров разбирался в себе, Виктор возвратился.
   - Хреновые его дела, - сказал он, не глядя на Петрова.  -
Совсем дошел... Не знаю,  что с ним делать.  Ведь нельзя ему
пить. Он это знает, а все равно каждый день надирается.
   - Так ты же сам с ним садишься за компанию!
   - Я?.. Это ты про нее? - Виктор показал на бутылку. - Там
же вода.
   - Какая вода?  Не понял...  Вода...  А зачем?  - изумился
Петров,    какбудто  это  не  он  установил  данный  факт  с
очевидностью полтора часа назад.
   Виктор усмехнулся.
   - Да вот так - вода. Из-под крана. Беру шприц,  высасываю
чачу, а вместо нее пускаю воду. Строго по уровню.
   - Но зачем?!
   - Я же тебе говорю - нельзя ему. Знаешь, что такое цирроз
печени?   А  у  бабки  -  диабет:  Вот  я  и  приспособился.
Понимаешь, они уже не могут без этого.
   - Без чего? Без водки?
   - Да нет, не то, чтобы без водки, а без этого застольного
ритуала.  Не могут они вот так просто сесть,   поговорить  -
надо что-то внутрь заливать. Сядут, выпьют - люди. А так
   - грызутся весь вечер. Бабка - это моя тетка двоюродная -
та еще ничего.  А этот днем где-то шатается,  в  подвале  со
слесарями из жэка сидит, или найдет каких нибудь забулдыг...
Работает грузчиком в магазине - там тоже...
   - Но ведь они пьянеют - я же вижу! Не может же быть,  что
от воды!
   - Черт его знает. Сам не пойму. Хотя, в нашей стране даже
от лозунгов пьянеют, а тут все же нечто материальное...
   Виктор разлил остатки из бутылки по стаканам и  подмигнул
Петрову:
   - Ваше здоровье! И выпил. Петров тоже выпил - вода! Самое
интересное, он даже почувствовал легкое опьянение.  Немножко
кружилась  голова,    немножко  подташнивало,    и  немножко
побаливал затылок.  Зато мысли обрели некоторую ясность,   а
ощущения - предметность. Теперь Петров был почти уверен, что
все события  сегодняшнего  дня  не  случайны,    а  являются
звеньями одной дьявольской  цепи,    сплетенной  судьбой  из
сатанинских козней!  Ибо чем же еще можно было объяснить все
происходящее? Ну, хорошо,  в бутылке была вода - это понятно
и объяснимо,  но откуда  взялись  отрицательные  зарплаты  и
однофамилец со своим паспортом?  А может быть  сегодня  День
сумасшествия? Миленький праздничек!.. Но, пожалуй, несколько
затянувшийся.
   Петров встряхнулся и поднялся с дивана.
   - Пожалуй, мне уже пора, - сказал он.
   - Да,  уже поздно,  - согласился Виктор.   Он  как-то  по
особенному произнес слово "поздно" - Петров даже вздрогнул.
   "Что поздно? - подумал он.  - Все поздно...  Неужели  все
поздно и ничего нельзя поправить?..   И  этот  мой  двойник,
он...  Да он сумасшедший!  Я,  видите ли,  его половина.   А
почему,  собственно,  я...  Интересно,  кто я такой?   Он  -
спившийся, конченый человек, а я?"
   В этот момент Петров поднял глаза - прямо перед ним стоял
однофамилец.  Лицо этого человека...  Таких лиц Петрову  еще
видеть  не  приходилось.    Губы  однофамильца  кривились  в
презрительной усмешке,  глаза  сощурились,    он  непрерывно
двигал руками и ногами,  и,  казалось,  вот-вот бросится  на
Петрова.  Виктор удерживал его сзади  за  плечи,    и  чтото
бормотал,  а однофамилец неожиданно выбросил руку вперед и с
ненавистью закричал:
   - Ты!.. Ах ты сволочь! Падла!..  Я тебя давно-о ищу,  гад
ползучий...  Ты высосал меня до дна,  все выпил,  ничего  не
оставил. Образование - тебе, квартира - тебе, работа - тебе!
Все тебе! Даже мозги, и те тебе! А мне что? Водка?
   Петров отшатнулся. Его охватил какой-то мистический ужас.
   - Ты кто такой?! - двойник дернулся навстречу Петрову, но
Виктор его удержал. - Нет, ну кто ты такой,  что все тебе?..
Отпусти, я ему сейчас в морду дам, с-суке! У-у, гнида!
   Виктору  наконец  удалось  его  оттащить,    после   чего
однофамилец горько  зарыдал  и  покорно  направился  в  свою
комнату, выкрикивая по дороге угрозы в адрес Петрова.
   Петров выскочил  в  коридор,    долго  шарил  в  темноте,
разыскивая свои туфли,  а потом никак не  мог  выбраться  на
лестничную площадку - замок не поддавался.
   - Дай-ка я сам,  - сказал появившийся Виктор.    Он  тоже
обулся и открыл дверь. - Я тебя провожу до остановки, а то у
нас тут по вечерам шпана гуртуется.
   Они вдвоем вышли на улицу,    и  только  глотнув  свежего
воздуха, Петров немного пришел в себя.
   - Что это с ним? - спросил он у Виктора,  молча шагавшего
рядом.
   - Да кто его знает... Белая горячка, должно быть.
   - От воды? Виктор усмехнулся:
   - От совокупности факторов.
   - Ну да, конечно.., - саркастически заметил Петров.  - От
этих факторов просто отбою нет!
   - Да ты сам посуди, ну, что у него за жизнь? Ни кола,  ни
двора ни жены,  ни детей.  Куда на  работу  ни  устроится  -
отовсюду его гонят...
   - А кто во всем этом виноват?
   - А тебе обязательно нужно найти виноватого?    -  в  тон
Петрову осведомился Виктор.   -  И  ему  он  тоже  необходим
позарез. Теперь вы друг друга нашли, и виноват будешь ты.
   - Я?  - Петров даже остановился*  -  Ты  что,    всерьез?
Неужели ты поверил в его бредни?
   - А ты действительно Петров Вадим Сергеевич?
   - Действительно, Петров... Все совпадает.
   - Ну, вот,  видишь.  Тут хоть верь.  хоть не верь...  Он,
кстати уже давно с этой концепцией носится. И, между прочим,
не такой дурак, как с первого взгляда кажется. А уж выпьет -
туши свет! Вот, например,  недавно тоже была посиделка,  так
он мне следующую мысль обосновал.  Наше общество,   говорит,
организовано по принципу воровской шайки.  Есть пахан,  есть
шестерки. Законы такие принимаются, чтобы нельзя было жить и
не нарушать.  А,  стало  быть,    в  нашем  государстве  все
преступники сверху донизу.  Для чего  это  делается?    Тоже
объяснил.  Если все преступники,  то в любой  момент  любого
можно прижать к ногтю.  Значит,  все  послушны  и  никто  не
выступает.
   - Кому послушны?
   - Нижние верхним,  а верхние - самым верхним.   На  самом
верху сидит главный пахан - он  слушает  волю  народа,    но
никакой воли у народа нет, поэтому он ее формирует, а, стало
быть, самый главный преступник, поскольку свое мнение ставит
выше законов. Ну, как?
   - Бред, - сказал Петров убежденно.  - Почему это у народа
нет воли?
   - А вот в этом пункте я с ним полностью согласен.    Воли
нет потому,  что никакого народа не существует.   Существуют
люди.  Один хочет то,  другой се,  а третий вообще хотеть не
научился.  Понимаешь?  Лю-ди.  Они все,  правда,  хотят жить
хорошо,  но что такое хорошо,  а что такое  плохо,    каждый
понимает по-своему. Одному нравится строить БАМ, а другому -
греть бока в Сочи. И заметь,  если даже всех сослать в Сочи,
все равно найдутся недовольные...  А ты: веришь - не веришь.
Не в этом дело. Дело в том,  что верить можно во что угодно,
но эта вера никак не влияет на реалии нашей жизни.
   - Какие реалии?
   - А  такие. Наше  общество  поделено  на  две  категории.
Первая категория сидит в конторах и ничего не делает. Только
время от времени пишет и  подписывает  бумажки.    Другая  -
пашет. Ей, в принципе, все равно, что делать, лишь бы деньги
платили. Можно работать,  можно  не  работать - платить  все
равно будут. Платят не за работу, а за что-то другое. Платят
за  телодвижения,    а  результат   никого    не    волнует!
Запланировали - делаем, зачем - вопрос десятый. Вчера делали
сто,  сегодня сто один,  завтра - сто два.  Чего сто - какая
разница! Может быть это никому не нужно, что с того?  У нас,
в общем-то, никому ничего не нужно. Вот ты что делаешь?
   - Программы пишу.
   - А зачем их писать?
   - Да мало ли... Зарплату считать.
   - А зачем ее считать?
   - Зачем... - Петров растерялся.  - Ну,    деньги-то  надо
платить:
   - А может,  как раз не надо?   Может  быть,    вы  ничего
полезного не делаете, за что же ее платить?
   - Мы план выполняем, - буркнул Петров.
   - Чей план? Кто его выдумал? Может быть людям то,  что вы
делаете, не нужно. Кто их спросил, и как это можно сделать?
   Петров пожал плечами и ничего не ответил.
   - Вот у проклятых буржуев - там  все  понятно.    Сделал,
продал - значит кому-то нужно то, что ты сделал. Не продал -
вылетел в трубу. Сам виноват - делай то, что покупают. Купил
то,  что продать не сможешь - опять  прогорел.    Все,    ты
понимаешь, делают то, что нужно. То, что можно продать,  или
потребить с пользой. А польза-то у каждого своя!  Понимаешь?
Значит,  продавец должен соображать,  для  кого  он  готовит
товар...  А у нас?  Мне нужна квартира  и  ботинки,    а  мы
производим сталь, прокат и танки. А я танки не ем...
   - Ты что, на экономическом, что ли?
   - Да причем тут экономический!  - Виктор даже  сплюнул  в
сердцах.  - Я на электротехническом,  но  это  даже  ребенку
понятно.  Ведь ты посмотри,  как мы жили.    Мы  каждый  год
наращивали выпуск всего на свете. А может быть,  что-то пора
было снижать?  Кто это определял?  Дядя в Госплане?    А  он
откуда знает? Из бумажек. А бумажки кто пишет? Да вот те, из
первой категории. А откуда они сведения добывают? С потолка!
Они просто берут план за прошлый год  и  прибавляют  к  нему
надцатъ  процентов.    Между  прочим,      это    называется
планированием от достигнутого - читал в газетах?
   Петров, разумеется, читал,  но он и понятия не имел,  что
все так просто.
   - Ладно, - сказал он, - пусть ты прав, но какое отношение
имеет мой однофамилец ко всему этому?
   - Да самое прямое.  Он в эту систему не вписался,  и  она
его вытолкнула.  Нет прописки - не берут  на  работу.    Нет
работы - не прописывают.  Все,  он вне  закона!    Болтался,
болтался,   пока  не  спился.    Бабка  -  это  его  дальняя
родственница - нашла, как-то прописала у себя, да теперь что
толку:
   - Ага!  - Петров начал горячиться.  - Можно подумать,   у
буржуев таких нет.
   - Во первых, у буржуев нет прописки... Есть, конечно.  Но
у них это неизбежно и, в каком-то смысле,  даже естественно.
А у нас?  Мы ведь строили  светлое  будущее,    где  человек
человеку брат и сват.  Или уже не строим?  А тогда что же мы
построили?  Капитализм,  социализм...  Исторический выбор...
Это же надо,  оказывается,  семьдесят лет назад за меня  уже
все решили.   Интересное  дело,    меня  теперь  даже  и  не
спрашивают! Семьдесят лет что-то строим, строим - может быть
пора и жить начинать?..
   Петрову все эти рассуждения не понравились, хотя он,  как
ни старался,    не  мог  придумать  какие-нибудь  подходящие
возражения. В голову лезла какая-то дрянь.  Особенно донимал
лозунг, вынесенный из глубокого детства: "КПСС - ум, честь и
совесть нашей эпохи!" Ну,  ладно,  пусть ум,  пусть честь  и
совесть. Дальше-то что?..
   Они с Виктором подошли к остановке.  На остановке  никого
не было. Виктор закурил и стоял молча, пуская дым вверх.
   - Да ты иди, я сам доберусь - сказал Петров,  хотя,  если
говорить честно,  он вовсе не желал,  чтобы  Виктор  уходил.
Улица была пустынна,  район незнакомый - ВЕЛО ли что...    А
кроме того, Петрову все же хотелось что-то возразить,  найти
аргументы за то,  что все не  так  безнадежно,    но  ничего
путного в голову не приходило.  Наверное потому,    что  он,
Петров, не экономист. Был бы экономист,  он бы нашелся,  что
ответить.
   Автобуса все не было,  а Петров  все  пережевывал  тезисы
Виктора,  и чем больше он их жевал,  тем отчетливее понимал,
что экономическая наука тут непричем.  Она начинается позже,
когда  установлены  постулаты,       описывающие    свойства
экономических субъектов,  А уже  потом  из  этих  постулатов
можно выводить теоремы и их следствия. Петров когда-то читал
Маркса - там  все  было  по  порядку.    Сначала  постулаты,
обоснованные с житейской точки зрения,  то  есть  с  позиций
здравого смысл а,  а уже  потом  труд,    продукт,    рента,
кризисы... И дальше - политика. А у нас? Сначала политика, а
из нее - все,  что душе угодно.  Хочешь  -  коллективизация,
хочешь - индустриализация,  а хочешь - тридцать седьмой год,
и концы в воду!
   "Интересно, - подумал Петров,  - а у нас они есть,    эти
самые экономические субъекты? И кто они такие? Но уж я-то не
субъект - это точно!"
   И вот тут он разозлился.  Почему-то.  И неизвестно,    на
кого. Это было что-то новое,  Петров стоял,  подпирал стойку
навеса, и его просто трясло от злости. На все подряд. На то,
что не едет автобус,  на бюрократов,  сидящих в  конторах  и
высасывающих из пальца планы и валы,  на  все  эти  дурацкие
правила,  по которым он жил до сих пор,  и которые не давали
жить его однофамильцу.  Он был зол и на самого себя  за  то,
что дожил почти до тридцати лет и  ни  разу  ни  у  кого  не
спросил,  почему все так по идиотски устроено,    что  никто
никого ни о чем не спрашивает,  а тем временем это все течет
неизвестно куда и неизвестно зачем...
   Автобуса все не было.  Вполне возможно,  что его не  было
случайно,  но Петрову все больше и больше казалось,  что его
нет в плановом порядке.  Кто-то где-то решил,   что  сегодня
автобус ехать не должен. Почему? Это не известно. И не очень
важно. Если есть план, то объяснений не требуется. План надо
выполнять - расходитесь  граждане,    не  заслоняйте  другим
светлые перспективы!  Точно так же,  если  положено  платить
оклад,  то его нужно  платить.    Потому,    что  есть  фонд
заработной платы, и его нужно израсходовать. Деньги отпущены
и должны быть истрачены до последней копейки.  Запущен некий
механизм,  в котором тормоза не  предусмотрены.    И  теперь
никто,    даже  сам  генеральный  секретарь  не  может   его
остановить.    Механизм  стал  умнее  своих  творцов,     он
самоусовершенствовался,  проэволюционировал,  и люди над ним
больше не властны!
   Петров подумал, что еще немного, и он сойдет с ума.
   "Все, - подумал он,  - теперь все.  Либо автобус приедет,
либо нет. Если приедет, значит я еще что-то могу. Вот здесь,
на этой самой остановке,  я должен показать этому  скотскому
механизму, что я плевать на него хотел!"
   И тут появился  автобус.    Он  надвигался  как  огромная
свинья,  урча и хрюкая от удовольствия.  Как же.   от  него,
зависело будущее мира!
   Петров поднял руку.
   Но автобус не остановился.  Он был загружен под завязку и
проскочил остановку на полном ходу, даже не заметив, что там
стоит какой-то Петров со своими мыслями.
   Петров погрозил ему вслед кулаком. Он понял,  что вот как
раз этот-то автобус и запланирован, но не запланирована его,
Петрова,  посадка.  И теперь,  чтобы  хоть  как-то  остаться
человеком, он должен сам что-то предпринять.
   "А что я могу сделать? - подумал  Петров  обреченно.    -
Ждать следующего?  А если и он не запланирован?  Что,  так и
подохну на этой остановке?.."
   Он вдруг сорвался с места и бросился вслед за автобусом.
   - Ты, куда? - крикнул Виктор и побежал следом.  Петров на
ходу оглянулся.
   - Все, все.., уходи домой.., я доберусь!
   Но Виктор его таки догнал.
   - Ты что, очумел?  Куда бежишь?  - произнес он,  с трудом
переводя дыхание.
   Петров стащил плащ, скомкал его и сунул под мышку.
   - Все нормально, - сказал он. - Ты меня не провожай.  Мне
надо самому... Иначе эта канитель никогда не кончится.
   - Какая канитель?!
   - А вот вся эта.  Пока каждый из  нас  не  начнет  ходить
своими ножками,    а  будет  стоять  на  своей  остановке  и
проклинать расписание, все это будет продолжаться.  Так что,
бывай здоров.
   - А-а... Ну,  да.  Понял,  - Виктор улыбнулся.  - Это  ты
верно заметил. Тогда что же.., бывай. Заходи. Адрес запомнил?
   - Найду.
   - Ну, пока.
   - Пока. И они разошлись в разные стороны.

                          -----

   На следующий день Петров явился на работу,  и только  тут
вспомнил,  что забыл в гостях портфель.  Нужно было печатать
новые листинги. Петров это сделал, вернулся на рабочее место
и углубился в изучение программы.
   Очень скоро он понял, в чем дело.  Отрицательные зарплаты
явились  следствием  отрицательных  премий.    Последние  же
возникли при помощи алгоритма,    заложенного  в  программу,
путем вычитания из  фонда  заработной  платы  крупной  суммы
штрафов за недопоставку и невыполнение договоров,   а  также
сумм,  пошедших на переплату за сверхурочные работы.  В деле
фигурировали  также  какие-то    неведомые    проценты    за
просроченный  кредит  и  еще   какие-то    уже    совершенно
зубодробительные бухгалтерские штучки.  В результате,  чисто
формально,  премиальный фонд стал  отрицательным.    Петров,
разумеется,  во всей этой кухне ни бельмеса не понимал,   но
сам алгоритм сведения баланса знал почти наизусть.   Ввод  в
строй его программы был приурочен к грандиозной кампании  по
переводу предприятия на хозрасчет,  и  когда  бухгалтерия  в
муках рождала данный алгоритм,  она и понятия не имела,   на
что он способен в благоприятной ситуации.   Премия  делилась
стандартно: пропорционально окладам, но для простых смертных
существовали  кое-какие  ограничения,    а  для    некоторой
категории лиц ( включающей, между прочим, и директора) такие
ограничения отсутствовали.  И вот - кода!  Отдельные  премии
превысили  оклад,    а  поскольку  были  со  знаком   минус,
результаты работы алгоритма проявились,  как  говорив  Поэт,
весомо, грубо и зримо.
   Когда Петров разобрался в причинах и истоках,   его  даже
пот прошиб! Действительно,  его программа считает заработную
плату,  а  надо  считать  заработанную.    А  как  её  можно
посчитать?  И кто может определить,   действительно  ли  его
сотруднички сделали за этот месяц что-либо полезное?  А если
нет,  то за что им тогда платить?  Но  почему  же  никто  не
суетится и не пытается выяснить это, а, наоборот,  все сидят
от аванса до получки и обратно.  Может быть,  как раз,  и  в
магазинах пусто оттого,  что вся страна ничего не делает,  а
только сидит и получает свои оклады?  Пусть не все,   но  уж
какая-то достаточно значительная часть?  А может быть,   все
делают не то и не так! Почему же никто не кричит об этом?  И
не пора ли об этом сказать вслух?
   "Кажется,  уже пора, - подумал Петров.   -  Колбасы  нет,
носков нет, скоро и хлеб, наверное, кончится... Пора."
   Оставалось,  правда,  непонятным,  кто будет слушать его,
Петрова,  и  не  будет  ли  его  крик  "гласом  вопиющего  в
пустыне". Однако и сама решимость дорогого стоила!
   Приняв решение Петров облегченно вздохнул.  Пора - значит
пора, и только. Будет случай - он крикнет.
   Петров еще раз глубоко вдохнул,  но выдохнуть  не  успел,
потому  что  женско-бухгалтерский  коллектив  вдруг    разом
прекратил шушуканье,  дверь в комнату отворилась,  и к столу
Петрова тяжелой походкой приблизился Иван Кузьмич  Кожемякин
-  зам  главного  бухгалтера  по  политической    части    и
непосредственный начальник.  Женщина,  сидевшая за  соседним
столом,  немедленно вспорхнула,   понимая,    что  разговор,
который сейчас состоится,    будет  носить  конфиденциальный
характер.
   Кожемякин взял освободившийся стул, придвинул его к столу
Петрова,  прочно уселся,  поерзал немного и тяжело вздохнул.
Петров терпеливо ждал.   Он  уже  догадался,    зачем  здесь
появился товарищ Кожемякин,  что тот сейчас скажет,  но  что
будет отвечать он. Петров, еще не знал.
   - Ну, так что?  - вдруг поинтересовался Кожемякин.  - Как
идут дела?
   - Нормально, - сказал Петров.
   - Когда будет ликвидировано чепе?
   - Какое чепе? - притворно изумился Петров.
   - Вы - вот что..,  - Кожемякин сморщился.  - Отвечайте по
существу.  Завтра нужно ввдавать  зарплату  коллективу,    а
ведомостей нет.  Чепе!  Мы не можем допустить...  Так я  вас
спрашиваю: когда будут готовы ведомости?
   Петров молчал. Он решался. Это был тот самый момент. Или
   - или. Или сейчас, или неизвестно когда... И он решился.
   - А в чем, собственно, дело? Ведомости готовы.  Кожемякин
начал медленно багроветь.
   - Эти  ведомости  неверные.      Они    неправильные    и
недействительные,- сказал он терпеливо.  - Я вас  спрашиваю,
когда будут готовы правильные ведомости?
   Да, это был его час. Петров понял, что сейчас за разумное
время никто.кроме него,  не может сотворить новые ведомости.
А он может. Но может и не сотворить. И не сотворит!
   - Я что-то не понимаю,   -  сказал  он.    -  Я  проверил
программу.  Никаких ошибок в ней нет,    она  реализует  тот
алгоритм, который был вами утвержден.
   - Вы мне тут дурочку не ломайте!    -  взорвался  наконец
Кожемякин.  - Алгоритм!..   Нет  такого  алгоритма,    чтобы
директору зарплату не давать!
   - Но у меня нет другого алгоритма!
   - Как это - нет?!  Вы специалист,    или  не  специалист?
Подкрутите там что-нибудь в своей машине,  подвинтите,    но
чтобы к вечеру ведомость была!
   - При чем тут машина?
   - А при том!.. Что хотите делайте,  но чтобы к вечеру как
штык... Ясно?
   Петров впервые  в  жизни  ощутил,    как  все  его  нутро
наполняется неистовой, дикой злобой на этого старого идиота,
который всю жизнь кем-то  командовал,    а  теперь  пытается
изобрести машинные команды...
   - Нет, не ясно,  - произнес он еде одеркжваясь.  чтобы не
закричать. - Я не понимаю, о чем речь. Вы что, хотите, чтобы
я с потолка взял исходные данные и ввел в машину?
   - Это уж ваше дело, откуда их брать.
   - Извините!.. Вы меня толкаете на преступление! Кожемякин
даже подпрыгнул на стуле:
   - Я?  Тебя?!  Да кто ты такой,    чтобы  я  тебя  толкал?
Смотри-ка ты, какая цаца...
   - В таком случае  идите  и  сами  считайте  зарплату  как
хотите. А я на подлог не пойду.
   - Что-о?!  - Кожемякин  вскочил  и  навис  над  Петровым.
Петрову показалось,  что Кожемякин его сейчас проглотит.  Но
тот поступил нелогично. Вместо того,  чтобы глотать Петрова,
он опустился на стул, достал из каршна платок и начал тереть
им вспотевшую лысину.    В  его  глазах  появилась  какая-то
собачья тоска.
   - Сопляк..,  - прошептал он.  - Господи,  ну,  зачем  мне
понадобились эти эвээмы... Ведь жили и горя не знали...  Ну,
на кой, спрашивается, черт они нам понадобились!?
   - Вам плохо? - участливо спросил Петров.
   - Плохо мне. Плохо!.. Неужели ты, стервец,  не понимаешь,
что отрицательных зарплат не бывает?! Не понииаешь?
    Петров поджал губы и пожал плечами.
   - А я тебе говорю: не бы-ва-ет!
   Петров понял, что если он останется здесь еще минуту,  то
все пойдет прахом. Он не выдержит, пожалеет Кожемякина, а уж
дальше...  Поэтому он схватил портфель и опрометью  бросился
вон из комнаты.
   - Куда?! Стой, я тебе говорю!  - завопил Кожемякин,  - но
Петров в это время уже форсировал последний пролет лестницы.
   Он выскочил из проходной,  свернул налево и кинулся вдоль
по улице.  Ему представилось,    что  сейчас  за  ним  будет
организована погоня, его поймают, свяжут, скрутят и доставят
обратно.  И под пыткой  заставят  сделать  такую  ведомость,
какую надо.
   Петров  добежал  до  перекрестка,    свернул    наперерез
какому-то "Жигулю",  услышал  надрывную  трель  милицейского
свистка и только после этого остановился.   Перекресток  был
охраняемым.    К  нему  приблизился  милиционер  и    строго
поинтересовался:
   - Гражданин, вам что, тротуара не хватает?
   - Мне?.. -  Петров  безуспешно  пытался  отдышаться.    -
Хватает...
   - Так куда же вы лезете под самые колеса?!
   И тут Петрову пришла в голову забавная мысль. А что, если
сесть на пятнадцать суток?  Стукнуть милиционера по голове -
и дело в шляпе! В камере его Кожемякин не достанет...
   Однако на противоправные действия  такой  тяжести  он  не
решился, а вместо этого неожиданно для самого себя брякнул:
   - Гражданин милиционер,   арестуйте  меня  -  я  совершил
преступление!
   - Что-о? Какое преступление?
   - Да..,  - Петров беспомощно оглянулся,  -  вон,    ларек
ограбил.
   - Какой еще ларек?
   - А вон тот, - Петров показал на газетный киоск.
   - А-а.., - милиционер понимающе усмехнулся.  - Весь тираж
изъяли?
   - Да я серьезно!
   - И я тоже. Давайте,  пока зеленый горит,  переходите  на
другую сторону и следуйте своим маршрутом.
   - А штраф?
   - Завтра на этом же месте и в это же время. Сейчас у меня
денег с собой нет, - развел руками милиционер.
   - Так я займу! - нашелся Петров.
   - У вас же только крупные - чем  сдачу  давать  будете?..
Следуйте, следуйте - не мешайте работать.
   Петров перешел улицу.
   "Дожился - даже штраф не берут,  - подумал он.    -  Куда
теперь?..  И Кожемякин не гонится...  Домой?    Это  прогул.
Поеду-ка я лучше за портфелем,  там все же листинги  -  имею
право! Однофамильца проведаю, с Виктором поговорю - может он
что путное посоветует."
   Петров хотел уехать на автобусе, но как только сообразил,
что понятия не имеет, какой номер должен иметь этот автобус,
и автобус ли это вообще,  сразу  вспомнил  вчерашний  вечер.
Желание немедленно пропало. Кроме того, он подумал, что хотя
сегодня и день чудес,  но это не значит,  что автобусы ходят
без расписания.  И вполне может оказаться,  что  необходимый
ему автобус не запланировав.  Он решил  идти  пешком.    Это
надежнее. Сам планируешь, сам и идешь.
   Дорогу он помнил,  и через полтора часа прибыл к  искомой
остановке.  Дальше было сложнее.  Все дома  внутри  квартала
выглядели совершенно  одинаково,    и  Петров  положился  на
интуицию.  Интуиция - мать информации.   Еще  через  полчаса
Петров оказался в подъезде,  стены  которого  были  исписаны
точь-в-точь,  как и в том,  который он посетил вчера.    Это
показалось ему добрым  предзнаменованием.    Остальное  было
делом техники* Петров поднялся на  третий  этаж,    повернул
налево и нажал кнопку звонка.
   Некоторое время за дверью царила полная тишина,  и Петров
уже совсем было решил,  что он ошибся квартирой,  потому что
бабка-то должна  быть  дома  -  ведь  все  магазины  уже  на
перерыве.  Но тут за дверью послышались шаги,    и  знакомый
голос произнес:
   - Кого это еще лихоманка несет? Витька, ты, что ли?
   - Это я, - сказал Петров.
   - Какой еще "я"? Никаких"я" не знаю!
   - Это я, вчерашний..,  - Петров хотел сказать: гость,  но
решил, что бабка не поймет, и поэтому добавил. - Я,  который
вчера был. Портфель забыл!
   - Какой еще портфель? Не знаю никаких портфелей!
   Петров начал злиться.
   - Бабка, открой! - сказал он. - Открой, пока я добрый!
   - Щас, разбежалась!
   - Петрова позови - где Петров?!
   - Нету Петрова.
   - А куда он делся?
   - Увезли его...
   - Куда увезли?
   - Куда надо. туда и увезли. В больницу - вот куда.
   - Ну, так открой, я портфель заберу!
   - Я тебе заберу! Пьянь! Забулдыга! Петрова ему подавай...
Иди в подвал и скажи своим гаврикам, что нет Петрова.
   - В какой подвал?!  Ты что,  бабка,    совсем  рехнулась?
Открывай дверь
   - Считаю до трех!
   - Смотри не сбейся...  Я тебе русским языком говорю,  что
Петрова нет - увезли его. Кондрашка твоего Петрова хватила!
   И, судя по шагам, бабка удалилась.
   Петров стоял перед дверью и думал,  что ему теперь делать
дальше. Черт бы с ним, с портфелем, но там профсоюзный билет
и библиотечная книга...
   "Выйти на улицу и в окно покричать?... Увезли...  Вот это
номер! Надо узнать, где он?"
   Петрова  начало  терзать  смутное  беспокойство.       Из
подсознания всплыли вчерашние разговоры о том,  что,  якобы,
он,  Петров,  не весь,  а  только  часть  какого-то  единого
Петрова,  другой частью которого является Петров,   которого
увезли. А вдруг,  в этом что-то есть?  И если с одной частью
случилось нечто,  то должно  же  что-нибудь  случиться  и  с
другой... Или как?..  Но даже если это бред,  вce равно надо
его найти. Тезка, какникак, вместе воду пили,  да и земляк к
тому же.
   Петров пошарил в карманах, выявил два медяка достоинством
в две копейки и рысью побежал искать телефон-автомат.   Один
автомат он нашел возле магазина,  выяснил,    что  в  скорую
помощь звонят бесплатно,  но телефон  не  работал.    Другой
телефон  обнаружился  через  квартал,    но  по  номеру   03
невозможно было дозвониться.
   Наконец,  чей-то  голос  на  другом  конце  индифферентно
произнес:
   - Слушаю.
   - Это скорая?
   - Скорая. Слушаю.
   - Хочу навести справку...
   - Справок не даем.
   - К вам Петров поступал?!
   - А вы кто - родственник?
   - Я его брат близнец!
   - Не шутите, гражданин, повесьте трубку.
   - Да я серьезно! - крикнул Петров. - Что с ним случилось?
   - Минуточку...  - голос выдержал паузу,  -  Петров  Вадим
Сергеевич, одна тыща девятьсот... Извините, вы действительно
родственник?
   - Да родственник,  родственник!  Говорите,  что  с  ним?!
Петрова  изнутри  пыталось  разорвать   какое-то    странное
чувство.  Он одновременно и хотел,  и не хотел узнать,   что
произошло с однофамильцем,
   - Извините, - еще раз произнес голос.  - Я,  значит,  вот
тут читаю у себя в журнале: Петров Вадим Сергеевич...  Вызов
в двадцать три  пятьдесят...    Скончался,    не  приходя  в
сознание...
   - Как скончался?  - у Петрова на  мгновение  остановилось
сердце,- Не может этого быть!  Как это так - скончался?!   -
закричал он страшным голосом.
   - Скончался - значит умер,    -  ответили  из  телефонной
трубки.
   Она выпала из рук Петрова и закачалась на толстом  шнуре,
обвитом проволочной броней. Туда-сюда,  туда-сюда...  Петров
некоторое время смотрел на этот черный маятник, и его голову
все теснее сжимал ужас... Туда-сюда, медленно и неумолимо...
Ему казалось...  Ему начало казаться,    что  он,    Петров,
запустил какой-то дьявольский механизм,  адскую машину,    и
когда завод кончится...  Что-то произойдет страшное...  Этот
шнур - это бикфордов шнур!..  Все полетит в тартарары!  Весь
мир лопнет, как мыльный пузырь!
   Петров схватил трубку двумя руками и  замер,    держа  ее
прямо перед собой.
   Но ничего не случилось.    Только  из  трубки  доносились
тонкие. протяжные и бесконечно тоскливые гудки...

                         -----

   Петров не помнил,  как вернулся домой.    Голова  гудела,
пришлось  лечь  на  диван  и  лежать  так  некоторое  время.
Времени,   впрочем,    было  достаточно"  голова  постепенно
успокоилась,  и  Петров  получил  благоприятную  возможность
спокойно обдумать свое положение.
   Размышления  Петрова  в  конечном   итоге    свелись    с
следующему. Да,  ситуация сложная.  Похоже на то,  что жизнь
избрала его,  Петрова,   объектов  для  каких-то  сложных  и
малопонятных экспериментов. Почему именно его? А чам он хуже
других? Возможно он не один такой, но это уже другой вопрос.
В любом случае  необходимо  выбрать  определенную  логику  и
стратегию поведения.  Видимо,  он должен противодействовать.
Но чему? Козням судьбы? И как именно?
   События последних дней не укладывались ни в какие  рамки.
Такое впечатление,  что вероятности взбесились,  и то,   что
раньше было просто невероятно,  теперь стало...  Чем же  оно
теперь стало?  Реальностью?..  Например,  этот двойник -  он
реальность?  Возможно такое?  Вполне.  Но только  при  одном
условии - это совершенно посторонний Петров,  не  имеющий  к
Петрову никакого отношения.  Конечно,  паспортные  данные  у
него странно совпадают,   но  может  быть,    Петров  что-то
упустил, и различия имеются. Ведь город большой, и наверняка
Петровых в нем хоть пруд пруди!  Ну,  конечно же,   это  был
самый обыкновенный другой Петров...  Пьяница и забулдыга!  И
ничего общего он, Петров,  с тем Петровым не имеет,  и иметь
не может. А хотя бы и так - какое это теперь имеет значение,
если он умер.
   Постепенно  Петрову  удалось  себя   уговорить,        он
приободрился, и его мысли перешли в иную. более практическую
плоскость.
   "Хорошо. - думал он,  - с этим покончено.  Но  я  сегодня
совершил героический поступок,    удрав  с  работы  в  самый
критический момент. За это мне всыпят.  Какой-нибудь выговор
за прогул, или вообще с работы попрут.  И пусть попрут!  Они
меня будут выгонять  с  работы,    а  я  устрою  грандиозный
скандал,    и  вся  эта  история  с  зарплатой  всплывет  на
поверхность.  А то ведь,  ну сколько же можно зарплату ни за
что платить?!  Одному ни за  что.    другому  ни  за  что...
Интересное у нас государство получится!"
   Подумав так, Петров ощутил легкое головокружение и полное
самоудовлетворение.  Еще бы!  Не каждый в наше время решится
на такой поступок.  В голове сделалось чисто и ясно.  как  в
зимний морозный день.  Образы возникали отчетливые,    мысли
легко подгонялись  одна  к  одной  и  соединялись  нерушимой
логикой, не оставляя места сомнениям и сожалениям.
   Петров, лежа на диване,  даже челюсть выпятил,  настолько
он был переполнен решительностью. Просто удивительно,  какой
он до сих пор был рохли Л Завтра же отправится на  работу  и
пойдет к.., к кому?.. Да митинг, например, к директору,  или
к главному инженеру.  иди  к  главному  бухгалтеру.    А  не
поможет,  так он в редакцию областной газеты пойдет,  или  в
какой-нибудь обком!  Хотя...  Теперь кажется,  в  обкомы  не
ходят...  Может быть их уже не один.  Тогда в совет!  А  там
что?..  Черт бы их всех подрал,  должен  же  кто-то  хоть  о
чем-нибудь думать!..
   Пока Петров размышлял,  за окном,  сгустились сумерки.  В
комнате  сделалось  призрачно  и  таинственно.    И   потому
неожиданный стук в дверь прозвучал в ушах Петрова барабанным
боем.  Он подпрыгнул на  диване  и  затаил  дыхание.    Стук
повторился.
   "Ага-а! - подумал Петров, - Задергались! Засуетились!.."
   Стук повторился еще и  еще,    а  потом  частые  шаги  по
ступеням лестницы возвестили о том.  что посетитель удалился
восвояси.
   "Л-ладно, - подумал Петров решительно,  - меня нет  дома.
Меня вообще нет - я не существую!  Не знаю,  как  вы  будете
выкручиваться со своей ведомостью, но меня и завтра не будет
существовать. Я образуюсь только послезавтра, и вот тогда..."
   Тем  самым,    Петров  временно  перешел  на  нелегальное
положение.
   Весь следующий день Петров сидел в своей квартире  и  вел
нелегальный образ жизни. Света не зажигал,  ручку унитаза не
дергал и у окон не маячил.    Единственное,    что  он  себе
позволил - два раза пожарить картошку (один раз на сале,   и
один - на постном масле) один раз сварить кофе  и  один  раз
вскипятить  чай.    В  течение  всего  Дня  Петров  сохранял
олимпийское спокойствие и трезвую голову.    Стуки  в  дверь
повторялись еще три раза. Видимо, его искали.
   Ровно в семь часов вечера  раздался  четвертый  юбилейный
стук  в  дверь  (поскольку  число    четыре    для    любого
программиста,  вне всяких сомнений,  круглое,  ибо  является
степенью двойки).
   Петров,  отметив это про себя.  решил,  что,  коль  скоро
рабочий день кончился,  никакие силы ада уже не заставят его
пойти на работу.  Поэтому  он  твердым  шагом  направился  в
прихожую и,  повернув ручку замка,  дернул  дверь  на  себя.
Эффект,  который Петров произвел своими действиями превзошел
все его ожидания.
   За дверью стояла  знакомая  Петрова,по  имени  Люд  очка,
работавшая в соседнем отделе.  Это была довольно симпатичная
особа,  несколько правда,  взбаламошная,    но  зато  весьма
полезная в качестве спутницы. Разумеется, не спутницы жизни
- этот вопрос Петров даже не рассматривал. Нет,  просто есть
такие места,  куда без дамы ходить неприлично - например,  в
кино,  ресторан и так далее.  Людочка всегда с удовольствием
отзывалась на приглашения,  висела на руке,  ела  мороженое,
болтала без умолку,  а в остальное время не надоедала  и  не
требовала к себе особого внимания.  В ее присутствие  Петров
получал благоприятную возможность чувствовать себя настоящим
мужчиной и даже, в какой-то мере, рыцарем.
   Когда дверь неожиданно для  нее  распахнулась.    Людочка
издала неопределенный звук,  уронила  сумочку  и  побледнела
так,  что Петров  счел  за  благо  выскочить  на  лестничную
площадку и подхватить ее под локти.
   - Ой,  Петро-ов!  - произнесла Людочка,    широко  открыв
глаза. - Да ты живо-ой...
   - Не понял,  - Петров,  не выпуская ее из рук,    выпятил
челюсть. - Есть мнение, что я покончил с собой?
   - Боже ж ты мой,  вот здорово-то!    -  опять  произнесла
Людочка.  Ее лицо начало медленно приобретать первоначальный
здоровый оттенок.
   - Да ты что,  Людка,  сдвинулась что ли?  Почему я должен
быть неживой?
   - Так там же на проходной висит твой портрет в цветочках.
"Трагически скончался"... Нет,  что я вру!  "Скоропалительно
скончался" - вот!
   - Я? Скончался?
   - Ну, а кто же еще, если твой портрет висит...  Ой,  а на
работе-то такое творится! Ходят слухи, что кассира ограбили,
и зарплату теперь в аванс будут давать.
   - Что-что? Ну-ка, заходи. - решительно приказал Петров.
   - Oй,  Петров,  да ты меня никак в гости приглашаешь,   -
сказала Людочка каким-то хриплым голосом.
   - А разве ты у меня не была раньше?
   - Нет,  - она смутилась.  Петров ощутил всю  бестактность
своего вопроса.  Действительно,  он ее раньше не  приглашал,
потому что в  свою  квартиру  женщин  вообще  не  приглашал.
Вероятно,  просто не понимал,  для  чего  они  нужны  в  его
квартире... А теперь вдруг понял, и оказалось, что Людочка -
это вовсе не Людочка,  а Людмила.  И глаза у нее зеленые.  И
волосы каштановые, а на щеке... Просто, это женщина,  и даже
Женщина. Он же, Петров - осел, а еще точнее - Осел!
   Но смущения в себе Петров не обнаружил, и поразился этому
необычайно.  Обычно,  замечая свою или  чужую  бестактность,
Петров тушевался и краснел.  А теперь ощутил  только  легкую
досаду.
   - Извини. Проходи пожалуйста.
   Он помог, и притом довольно ловко, снять пальто, проводил
даму в комнату и усадил в кресло с вопросом:
   - Чай или кофе?
   - Ой, Петров!.. Давай, я тебе помогу?  - сказала Людочка,
окончательно пришедшая в себя и совершенно поверившая в  его
бессмертие.  Глаза ее сияли,  и вся она словно бы  светилась
изнутри,  как казалось Петрову,  а на самом деле  непрерывно
улыбалась,  довольная тем,  что он жив-здоров,  пригласил  к
себе, и вообще все отлично!
   - Ни в коем случае!  - заявил Петров,   галантно  шаркнув
ножкой. - В этом доме кофе варю только я, ибо...
   И  эффектно  не  закончив  фразу,    удалился  на  кухню.
Настроение у него резко улучшилось.  Спустя  минуту  Людочка
также появилась на кухне.
   - Слушай, Петров, - сказала она, - а почему?..
   - Меня зовут Вадим,  - сообщил Петров,  обжигая палец,  и
махая им перед своим носом что есть мочи.
   - Да я знаю. Просто...  Все - Петров,    Петров:  Слушай,
Вадик, а почему они решили, что ты умер?.. Ой, извини,  если
тебе неприятно, то я не буду.
   А между тем,  Петров еще  раз  понял,    что  он...    Он
изменился!  Он вспоминал себя прошлого  и  отчетливо  видел,
что, будь он сейчас тем старым Петровым, вел бы себя иначе и
чувствовал иначе.  Ему было  бы  неприятно,    что  какие-то
неведомые "они" записали его в покойники.    А  сейчас  было
наплевать... Чего-то в нем добавилось,  нахальства,  что ли?
Иди уверенности в себе, какой-то внутренней устойчивости.  В
его личности раньше недоставало некоторых звеньев,  а теперь
они наконец появились,  и цепь замкнулась.   Никогда  раньше
Петров не ощущал себя хозяином положения,  владельцем своего
будущего,  а теперь был полностью  уверен:  что  бы  там  не
случилось, он, Петров, поступит так, как сочтет нужным. И на
вопрос Людочки спокойно ответил:
   - Да  кто  его  знает...    Может,    перепутали  с  кем.
Какой-нибудь однофамилец...
   "Так ведь дураку понятно,  какой!" - сообразил он  только
теперь и мысленно хлопнул себя по лбу.
   - А у тебя есть однофамилец?
   - Конечно. Город большой,  а Иванов,  Петров,  Сидоров  -
сама понимаешь...  Я ведь вчера с работы удрал,   и  сегодня
дома целый день сижу.  Они и всполошились.  С утра  в  двери
колотились, а потом , верно, решили звонить туда-сюда...
   - Ну да, конечно, - убежденно сказала Людочка. - Конечно,
это однофамилец. Все перепутали... Можно, я закурю?
   "Дела-а..." - подумал Петров, кивая.
   Людочка вышла из кухни и  вернулась  со  своей  сумочкой,
достала из пачки сигарету,  но спичек не оказалось,   и  она
беспомощно заерзала на табуретке,  оглядываясь по сторонам и
взмахивая незажженой сигаретой.
   Спичек у Петрова не было.
   - Давай, раскурю, - сказал он.
   - На.  Ой,  а как?  Петров молча взял  сигарету,    убрал
кофейник с плиты, сунул сигарету в конфорку и,  наклонившись
над ней,  потянул воздух через мундштук.  Жар  опалил  лицо,
сигарета дымила, но не зажигалась, а Петров терпел, втягивая
в легкие сладковатый дым. Казалось,  еще чуть-чуть,  и брови
вспыхнут, он потеряет сознание и сунется лицом в это пекло:
   Сигарета вспыхнула неожиданно, Петров отпрянул.
   - Ой, Петров,  - сказала Людочка,  - а ведь у тебя губы в
помаде. Я наверное...
   И пристально посмотрела на Петрова.   Петров  должен  был
смутиться, но, неожиданно для самого себя,  не сделал этого.
И сэтого мгновения окончательно уверовал в свое перерождение.
   "Ты меня всего высосал!.." - вспомнил он слова двойника.
   "Неужели это правда?.. Неужели я что-то забрал у него?..
Бред!
   Людочка продолжала смотреть на Петрова,    а  он  тряхнул
головой, словно бы избавляясь от наваждения, и весело сказал:
   - Значит, теперь придется целоваться. Чтобы уж заодно...
   Людочка  моментально   покраснела    и,глядя    в    пол,
процитировала:
   - "Умри, но не давай поцелуя без любви!"
   - А в чем дело?  Я уже умер,   и  вследствии  воскресения
свободен от обязательств...  Что  есть  любовь?    Она  суть
очарованье. Вспомни классиков - Пушкина, например.  Он любил
многих - ему и карты в руки. Но можно и иначе. Я,  например,
готов сделать предложение.
   - Ой, Петров!  - Людочка торопливо затянулась,  выпустила
дым в потолок и вызывающе уставилась на Петроава. - Ну, ты и
Петро-ов!
   Она теперь была не просто красива, а безумно красива. Что
Петров и отметил, обозвав себя про себя кретином.
   - Нет, Петров, это просто не ты, - продолжала Людочка.  -
Подумать только...  Два года я за ним таскаюсь,  он  меня  в
упор не замечает, и вдруг - предложение.
   Она вскочила с табуретки,  подбежала к раковине,   нервно
загасила  сигарету  и  неожиданно,    закрыв  лицо   руками,
разрыдалась.
   Петров подошел и обнял ее сзади за плечи.
   - Ну, ну.., пробормотал он,  ощущая смутный запах волос и
испытывая волнение от ее близости, - чего ты...
   Людочка  постояла  некоторое  время  неподвижно,    потом
дернула плечами и обернулась.
   - Ладно, Петров, Будем считать,  что это у тебя вырвалось
случайно. Бывает...
   - Ничего подобного,  - Сказал Петров,  глядя ей  прямо  в
глаза,  - это сделано преднамеренно,  и я отвечаю за  каждое
сказанное слово.  Несколько позже мы тщательно  обсудим  все
аспекты моего предложения, а сейчас давай пить кофе. Кстати,
я расскажу тебе, почему вчера удрал с работы.  Это настолько
пикантная история1..
   Атмосфера, таким образом, несколько разрядилась,  Людочка
начала искать чашки и разливать кофе,    параллельно  слушая
рассказ Петрова о ведомостях с отрицательными  зарплатами  и
тайком вытирая глаза.
   Потом пили кофе,  она сидела в углу тихая,    как  мышка,
уставившись на Петрова огромными зелеными глазами в засохших
потеках краски, отчего они нравились еще больше,  потому что
он уже видел такие на картинах... Или на иконах... Хотя, где
он мог видеть иконы?..
   Кофе взбодрило Петрова,  он  распалился  и  описал  сцену
противостояния  Кожемякину  настолько  ярко,    что  и   сам
возвысился в собственных глазах.  А под конец заявил,    что
пусть они там хоть  в  лепешку  расшибутся,    но  ведомость
он править не даст!
   - Слушай,  там ведь написано,  что вынос тела завтра,   -
неожиданно сказала Людочка.
   - Какого тела? - опешил Петров. - А-а, это моего, что ли?
   - Он усмехнулся.  - Интересно,    где  они  его  возьмут?
Людочка ничего не ответила,  а только грустно  посмотрела  в
окно и вздохнула.
   За окном шел дождь.

                           -----

   Этот же дождь продолжался и утром.  Хотя,  возможно,  это
был уже совсем другой дождь...
   Петров еще с вечера твердо решил прямо  с  утра  идти  на
работу и опровергнуть слух о своей кончине лично. Но...
   Дело в том,  что Людочка эту ночь  провела  у  него,    а
трудовое  законодательство  на  сей  счет  не  дает  никаких
указаний.  Единственное,  на  что  недвусмысленно  указывает
трудовое  законодательство  -  это  временное    прекращение
трудовых отношений в связи с беременностью, и окончательное
- в связи с кончиной трудящегося.  В этом  смысле  положение
Петрова было двусмысленным,  а Людочки  -  катастрофическим.
Так уж получилось,  что на работу они в этот день  опоздали.
Ну.., просто так вышло.
   Так, вообще говоря,  бывает.  Просыпается человек в своей
постели, смотрит на часы, а там уже...  Потому что человеку,
в отличие от трудового законодательства,  ничто человеческое
не чуждо.  А трудовое  законодательство  просыпается  только
тогда,  когда  женщине  необходимо  предоставлять  декретный
отпуск.  И не раньше...  Человек,  разумеется,   вскакивает,
бежит в туалет, потом на кухню,  потом еще куда-то,  пока не
сообразит окончательно, что он опоздал, и суетиться не надо.
Но очень редкий человек после этого перестает,    суетиться.
Петров не только перестал, он даже и не начинал.  Проснулся,
открыл глаза и долго смотрел в потолок.   Людочки  рядом  не
было - она на кухне уже гремела посудой.  Петров  машинально
глянул на часы и осознал,  что уже половина  девятого,    а,
стало быть, рабочий день начался,  и можно не суетиться.  Он
встал,    надел  свои  тренировочные  штаны  с  лампасами  и
отправился на кухню.  Там,  опершись на косяк,  он  принялся
наблюдать за тем,   как  Людочка  ловко  разбивает  яйца  на
сковородку, режет лук, колбасу, солит, и так далее,  успевая
в  промежутках  заниматься  прической  и   макияжем    перед
маленьким зеркалом, пристроенном на подоконнике. Наконец она
его заметила и обернулась.
   Теперь Петров ясно осознал,  что вот сейчас все  решится.
Все зависит от того, что он сейчас скажет.  Либо он сморозит
какую-нибудь глупость,  от которой  между  ними  моментально
возникнет невидимая стена отчуждения, после чего,  съев свою
яичницу,  они разбегутся в разные  стороны,    и  у  Петрова
начнется прежняя холостая жизнь. А у Людочки?.. Либо...
   Петров не знал, что нужно говорить в таких случаях.  Тот,
прежний Петров, скорее всего молчал бы, уставясь в угол, или
ляпнул что-нибудь невпопад.  Но этот Петров,  уже знал,  что
если не хочешь сморозить глупость,  то лучше всего ничего не
говорить,  а молча улыбнуться.  Что он  и  сделал.    Эффект
превзошел все его ожидания.  Людочка расцвела прямо  на  его
глазах, и только после этого Петров произнес:
   - Ну, вот и я. Гадкий, грязный, неумытый поросенок...
   - Давай,  поросенок,  садись за стол,  а не то на  работу
опоздаем, - оказала Людочка, ставя сковородку на стол,
   - А сколько сейчас, по-твоему?
   - Мои стоят,  а на твоих примерно семь с четвертью.   Они
правильно идут?
   Петров повернулся и  увидел,    что  его  настенные  часы
действительно показывают семь с четвертью.  Но дело  в  том,
что это были современные электронные часы,  и уже два месяца
Петров не мог купить к ним свежую современную батарейку.
   - Люд,  а Люд,  на работу мы уже опоздали.  Мои часы  еще
хуже твоих,  а по наручным наблюдаем  без  двадцати  девять.
Хотя я и за них не поручусь.
   Если  бы  Петров  мог   себе    вообразить    последствия
сказанного,  он предпочел бы вырвать свой поганый язык.  или
вообще родиться слепоглухонемым.
   Глаза Людочки наполнились тихим ужасом.  Она вскрикнула и
бросилась в прихожую,  чуть не сбив  Петрова  с  ног.    Он,
конечно, кинулся за ней, а она схватила плащ, потом,  бросив
его,  стала натягивать сапог,  но замок был расстегнут не до
конца, и нога никак не желала проникать в голенище.  Наконец
она в  отчаянье  упала  на  подставку  для  обуви  и  горько
разрыдалась.
   Потрясенный до глубины души Петров ее поднял,    обнял  и
стал целовать во что попало, смеясь и гладя по голове.
   Через минуту-другую Людочка пришла в себя.
   - Ой, Петров, ну как ты меня напутал! - сказала она.  - Я
ведь на работу сроду не опаздывала. У нас начальник - знаешь
какой кербер. Он Никитину нашу чуть со свету не сжил,  когда
она полдня прогуляла в поликлинику без  предупреждения.    А
тут...  У меня прямо сердце зашлось,  ей богу...  Убери  эти
часы с глаз долой!
   - Мы их казним гражданской казнью,  - пообещал Петров.  -
Сбросим с четвертого этажа.  Плюнь на все,    пошли  яичницу
лопать.
   Они съели яичницу,  потом Петров  задним  числом  умылся,
почистил зубы и одел свой лучший костюм.
   Скажем прямо, такого Петрова еще никто не видел.  Это был
роскошный,  стопроцентный Петров,  готовый вести  борьбу  со
всеми бюрократами мира.   С  равным  успехом  он  был  готов
бороться  за  права  человека  и   духовное    раскрепощение
личности.    Если  бы  Петрову  в  этот   момент    попалась
какая-нибудь сегрегация,  или,  скажем,   апартеид  вкупе  с
геноцидом,  он бы немедленно вступил с ними в  схватку.    В
новом своем  качестве  Петров  был  готов  выступить  против
любого зла. Но увы.  На лестничном марше с третьего этажа на
второй с ним произошла самая банальная вещь - он  споткнулся
и подвернул ногу в голеностопном суставе.  С пылу,   с  жару
Петров еще допрыгал до первого этажа, но тут выяснилось, что
идти дальше он не может.
   Что только не выпадало на долю русской женщины...   А  уж
затащить беспомощного Петрова на  четвертый  этаж  было  для
Людочки сущим пустяком.
   Подвергнувшись  действию  холодного  компресса.    Петров
приступил к обобщениям:
   - Вот жизнь, - сказал он, шипя от боли.  - На собственные
похороны прибыть не могу!  Интересно,  могут ли покойники не
присутствовать на своих похоронах? По-моему, это не принято.
   - Принято, принято,  - сказала деловитая Дюдочка.  - Лежи
тут,  и не смей вставать.  Я сейчас пойду на работу и отменю
все эти похороны. Там на кухне все приготовлено,  если что -
на одной ноге пожаришь себе еще одну яичницу, понял?
   - Понял. А ты меня не бросишь?
   - Нет, Петров,  теперь уже не надейся - никуда ты от меня
не денешься.
   - Это ты все нарочно построила?  Завтра же идем и  подаем
заявление на развод!
   Людочка усмехнулась и сощурила глаза:
   - Какой-то ты несуразный,  Петров,  Все у тебя не  как  у
людей.  То тебя хоронят,    а  ты  живой,    то  разводиться
собираешься,  а сам холостой.  Двойной жизнью живешь,    ох,
двойно-ой!..
   С тем и ушла. Просто удивительно,  как женщины,  того  не
ведая, попадают иногда в самую точку...
   - Да,  - сказал Петров сам себе о вызовом,  - живу!   Вот
хочу и живу.  Сейчас пока я в подполье и  коплю  силы,    но
близок час восстания!
   Людочка пришла вечером совершенно потерянная.  Петров уже
несколько оправился и прыгал по комнате на одной ноге.
   - Ну, что, - поинтересовался он, - как там у нас?
   - Да ничего, похоронили:
   - Кого похоронили?
   - Тебя.
   - Серьезно?!
   - Сама присутствовала.
   - И что: Это был я?
   - Не знаю: Не уверена:Там народу было очень много,  а  ты
лежал весь в цветах, такой белый... симпатичный... Знаешь, я
устала очень - целый день на ногах...    Кожемякин  ваш  там
выступал,  и другие тоже.  Говорили,  что ты принципиальный,
что пользовался авторитетом и... Хорошо, в общем, говорили...
   Последние слова Людочка произнесла уже на кухне.   Петров
тоже поскакал туда на одной ноге.
   - Слушай, а почему ты им не объяснила, что я живой?
   - А почему ты с утра ничего не ел?  - вопросом на  вопрос
ответила Людочка и  вышла  в  прихожую,    откуда  притащила
огромную сумку с продуктами.  - Я  домой  зашла,    потом  в
очереди стояла,  отоварила талоны на  мясо  и  колбасу,    -
пояснила она.
   - Нет, ты ответь, почему? - прилипчиво настаивал Петров.
   - Ты ведь собиралась.
   - Отвяжись,  Петров!  Вот поедим и я все тебе расскажу по
порядку.
   - А давай параллельно.
   - Ну, хорошо, давай параллельно.
   - Так почему, все же, ты им не объяснила.
   - Потому что некому было объяснять. В вашем отделе никого
не было - все ушли в ритуальный зал прощаться с гробом.., то
есть с телом.., ну. в общем, с тем, с покойником. Наши бабки
частично тоже удрали,  а частично  сидели  и  болтали  между
собой. Что бы я им сказала? И что бы они мне?.. Я,  конечно,
отпросилась на церемонию.  Прибежала на кладбище,  а  там  в
разных концах еще двоих хоронят.    А  тебя,    оказывается,
собрались кремировать.
   - Да?! - вырвалось у Петрова.
   Он был потрясен до глубины души.
   - Мне объяснили потом,  что для предприятия так  дешевле.
Земля на кладбище дорожает с каждым днем, ну, вот они
и... Я уже к концу подошла,  когда Кожемякин  выступал,    а
потом все стали прощаться, а я не пошла...
   - Что так? Взяла бы, да и попрощалась,  - буркнул Петров.
Им на минуту овладели мрачные мысли.
   - Страшно стало, - призналась Людочка. - А вдруг бы это и
в самом деле был ты...  Знаешь,  там все  так  торжественно,
музыка такая.  Я даже плакала...  Ну,  вот,   а  потом  гроб
укатили внутрь на тележке, все немного постояли и разошлись.
Кто-то вышел, спросил: родственники есть? Говорят: нет. Он и
ушел обратно.
   - Надо было тебе прикинуться  родственницей,    -  сказал
Петров.
   - Зачем?
   - Глянула бы, как сжигают.  И кого.  Людочка выразительно
на него посмотрела и покрутила пальцем у виска:
   - Что я по-твоему дура? Страшно же!.. И вообще...  Знаешь
что. Петров, какой-то ты ненормальный. Наверное,  ты хочешь,
чтобы я тоже стала ненормальной?
   - Нет,  - честно признался Петров.  - На нас двоих меня и
одного хватит. А насчет того,  что я ненормальный,  - это ты
верно заметила. Во мне меня теперь целых два вот какая штука.
   - Ой!  - Людочка прикрыла рот рукой и с деланным  испугом
посмотрела на Петрова. - Как это?
   - А так. Я сам себя проглотил,  вот  нас  и  стало  двое.
Давай-ка жарь яичницу,  а я тебе  все  в  деталях  расскажу.
Хочешь?
   Людочка кивнула и засуетилась вокруг плиты.    Петров  же
соображал,  с чего начать,  и некоторое время  сидел  молча,
уставившись в окно,  где опять шел дождь,   который  уже  по
счету.
   - Вот после той ночи,  когда я корпел  над  программой  -
пытался выяснить, откуда могли выползти минусы в зарплатах...
   И Петров рассказал Людочке о событиях трех последних дней.
   Людочка слушала внимательно,  только  иногда  недоверчиво
покачивая головой и время  от  времени  прижимая  ладошку  к
губам. Она переживала совершенно искренне,  сочувствуя всем.
Людочка имела характер типичной русской  женщины.    Богатая
история нашей страны отшлифовала этот характер, в результате
на всем белом свете не найти существ,    более  способных  к
сопереживанию и всепрощению,  чем наши женщины.  Если  бы  и
наши мужчины... Но нет, этого, увы, не случилось.
   Когда Петров закончил,  он с удивлением обнаружил,    что
сидит перед пустой сковородкой,  пытаясь вилкой  подчеркнуть
самые ответственные участки своего повествования. Точнее, он
догадался об этих попытках по  завершающей  стадии  движения
вилки. Людочка же сидела напротив, подперев голову ладонями,
и , судя по всему, к еде даже не притронулась.
   - Ну, вот и все, - дополнил Петров свой рассказ и впервые
за последние два дня смутился. - Люда, ты бы поела. А то
   я...
   - Я поем,  поем!  Ты не беспокойся.  Хочешь,  я тебе  еще
чего-нибудь дам?
   - Чаю. Налей пожалуйста.
   Людочка исполнила пожелание и снова укрепилась за  столом
в прежней позе.
   - Ой, Петров, так значит это был он? Это его...
   - Да,  скорее всего.  - Ты ведь толком ничего не сказала.
"Белый, симпатичный"...
   - И что ты теперь собираешься делать?
   - Что делать... А что я могу делать с такой ногой?..  Там
видно будет. Знаешь, ну их к черту все эти проблемы.  Пойдем
лучше смотреть телевизор.
   - Иди, я сейчас. Тебе помочь дойти?
   - Сам дойду,  - буркнул Петров и поскакал на  диван.    А
Людочка принялась жарить которую уже по счету за сегодняшний
день яичницу.  Дождь за окном,  как ей показалось,    принял
совершенно необратимый характер,  и планета Земля,  по  всем
рассчетам,  уже должна была,    промокнуть  до  самого  ада.
Вероятно  и  у   самого    владыки    репутация    оказалась
подмоченной...

                            -----

   Следующий день  начался  вполне  благопристойно.    Когда
Петров проснулся утром, Людочка уже ушла на работу,  оставив
ему  на  столе  завтрак  и  записку  следующего  содержания:
"Петров! Не смей выходить из дому! Хлеба я куплю!"
   Несколько сбитый с толку обилием восклицательных  знаков,
Петров решил,  что,  вероятно,  кончился хлеб.  Но проверкой
было установлено наличие почти трех четвертей булки.   Этого
хватило бы на день и двум Петровым.  Таким образом,   тайная
логическая  связь  между  первым  и  вторым  предложением  в
записке осталась невыясненной. Разве что Людочка решила, что
он за завтраком слопает весь хлеб  и  ринется  в  гастроном,
чтобы в обед не умереть с голоду.
   Петров опробовал свою ногу - ходить он уже мог, но далеко
- вряд ли.  И решил, что еще день валяется на диване,  а там
видно будет. День этот он провел в размышлениях.
   Людочка пришла в семь,  принесла  картошки  и  сразу  без
всякой паузы начала ее чистить. Петров про себя заметил, что
уже совершенно привык к новой семейной жизни, и воспринимает
все это, как данное. Людочка абсолютно естественно вписалась
в интерьер его  квартиры,    а  для  кухни  являлась  просто
украшением. Чем-то она напоминала мать...
   Петров вспомнил двойника и подумал,   что  тот  вероятно,
должен был помнить свою мать,    и  интересно  было  бы  ему
показать фотографию.  Узнал бы он ее,  или нет?..   Впрочем,
двойника уже нет на белом свете...  Хотя,  еще не  известно,
кто есть, а кого нет:
   Петров следил,  как Людочка ловко чистят картошку,  а она
искоса на него поглядывала.
   - Да, Петров, - наконец сказала она, - наделал ты шуму.
   - А что такое там отряслось опять?
   - Ну, во-первых, усиленно муссируется тезис о том, что ты
умер не зря.
   - Еще бы! - самодовольно произнес Петров, - А именно?
   - А именно: зарплату еще не выдали,  народ волнуется,   и
ходит слух, что с ведомостями не все чисто. Мол,  там кто-то
руки греет и тэ дэ.  Махинации и все такое.  А тебя,    мол,
того... В общем, убрали,  поскольку ты,  будто бы,  прищемил
кону-то хвост.
   - Да? Как интересно...
   - Особенно упорно обсуждают Кожемякина - все видели,  как
ты от него удрал.
   - Я? Удрал?! Да ничего подобного!
   - Народ зря говорить не станет,  - Людочка подняла  вверх
нож,  - Народ все видит и все подмечает.  А тем более,  наши
бабки... Это все во-первых. А во-вторых, тебя вчера видели в
разных местах разные люди, и притом почти одновременно.  И в
связи с этим, опять же, ходит слух,  что похоронили не тебя.
а кого-то... неизвестно кого.
   - Смотри, что делается.., - пробормотал Петров,  - того и
гляди меня придут брать...
   Тем не менее,  и этот вечер прошел спокойно.  Правда,  по
телевизору передали старинную песню,    в  которой  имелись,
среди прочих, и такие строчки:
   "...Ой, пропадет, он говорил мне, твоя буйна голова..."
   Петровым на некоторое время овладело уныние,  но  усилием
воли он его подавил.
   Утром Петров встал рано,  хотел собираться на работу,  но
тут выяснилось,  что нога за ночь снова опухла,   ходить  он
может еле-еле и,  как сказала Людочка,  не  стоит  рыпаться.
Петров был бы и рад о ней не согласиться, но...
   Эта нога уже стала раздражать Петрова. То есть,  она,  по
его  мнению,       начала    проявлять    слишком    большую
самостоятельность  и  опухала  по  своей  воле,    когда  ей
заблагорассудится. Можно было конечно, на нее надавить, но...
   И все эти многочисленные "но" ему тоже не нравились. Их с
каждым днем становилось все больше,  а  в  теперешнем  своем
несколько  двусмысленном  положении  Петров  склонен  был  к
упрощениям позиции на шахматной доске жизни. Но...
   Итак, Петров третий день сидел дома, бил баклуши и плевал
в потолок.  Примерно около десяти часов утра  он,    посетив
санузел,  решил лечь спать окончательно.  Но тут  за  дверью
услышал  кокое-то  шебуршание,    как-будто  кто-то  пытался
подобрать ключ к замку.   "Интересно!"  -  сказал  сам  себе
Петров и подошел к двери вплотную.  Он услышал пыхтение,   а
потом чей-то голос отчетливо произнес:
   - Нет, не могу,  не та система.  Замок английский,  а они
там,  за бугром,  не дураки.  У  них  там  "мой  дом  -  моя
крепость", и адье... Придется ломать.
   - Что  значит  ломать!    -    оказал    другой    голос,
принадлежащий, вероятно,  человеку,  наделенному властью,  с
одной стороны,  и ответственностью - с другой.  - А  за  чей
счет будет ремонт?
   - Ремонт будет за  счет  покойника,    -  оказал  первый,
совершенно безответственный голос, и хихикнул.
   "Не понял!" - буркнул Петров себе под нос  и,    повернув
ручку замка,  дернул дверь на себя.  На него немедленно упал
человек с отверткой и плоскогубцами в руках,  но Петров  был
готов ко всему и легким  движением  плеча  вышиб  незнакомца
обратно за дверь.
   - Вы к кому?  - спросил он другого незнакомца,  вероятно,
того самого,  который производил  сквозь  дверь  впечатление
человека  весьма  ответственного,    а  теперь  выглядевшего
несколько огорошенным.
   - Я?  - пробормотал тот.   -  В  некотором  роде...    А,
извините, кто вы такой?
   - А в чем, собственно, дело? - вопросил Петров угрожающе.
   - Что вам тут надо?
   - Видите ли, - с достоинством произнес "ответственный", -
нам  сообщили,    что  владелец  этой  квартиры  умер.     В
соответствии  с  действующим  законодательством,мы   обязаны
произвести опись имущества и опечатать квартиру. А поскольку
у  бывшего  ответственного  квартиросъемщика,    по    нашим
сведениям, родственников не имеется,  то: Вы кем приходитесь
покойному? Состоите в родстве?
   "Так, - подумал Петров. - И эти тоже туда же. И,  судя по
всему,  покойник - это все тот  же  я,    черт  бы  их  всех
побрал!.. Л-дадно!
   - Состою. Сам с собой человек состоит в родстве? Состоит.
Так вот, я состою. Как звали вашего покойника?
   - Позвольте...  - незнакомец помешкал,  затем  достал  из
папки с "молнией" бумагу и зачитал. - Петров Вадим Сергеевич.
   - Все верно,  - Петров удовлетворенно кивнул.  - Это я  и
есть. Заходите, будем разбираться.
   - То есть как,  простите,  "я и есть"?  Вы - Петров Вадим
Сергеевич?
   - Я Петров Вадим Сергеевич.
   - Так вы умерли, или нет? То есть, кто, собственно, умер?
   - Никто не умер,  - оказал Петров раздраженно.  - Вернее,
кто-нибудь может быть и умер, но это был не я.
   И увидев,  что оппонент совершенно сбит с толку,  а тип с
плоскогубцами и отверткой в руках  ухмыляется  все  ехидней,
закричал:
   - Произошла ошибка, неужели непонятно. Умер кто-то другой!
   - Не  кричите  на  меня!    -  в  свою  очередь  закричал
незнакомец с папкой.
   - Я не виноват, что умер он, а не вы!
   - Хорошо, - сказал Петров,  успокаиваясь.  - Но теперь-то
все прояснилось?
   - Нет,  не прояснилось!  Чем вы докажете,  что вы Петров?
Предъявите документы!..  Впрочем,  - он сбавил тон,  - я  не
милиция и не имею права на проверку ваших документов. Сейчас
явится участковый - пусть  сам  проверяет.    Он  в  магазин
заскочил... Да вон он, стучит по лестнице!
   Действительно,  по лестнице кто-то поднимался,  а услышав
шум наверху, ускорил шаг. Участковый последний пролет бежал,
задрав голову вверх и вертя ей из стороны в сторону.
   - Что за шум в правовом государстве?   -  поинтересовался
он, ступив на площадку. - Чьи права нарушаем?
   И улыбнулся во весь рот.
   - Да вот,  гражданин утверждает,  что он и есть  покойный
Петров.
   - Что, вот так прямо и утверждает?
   - Ничего подобного,  - заявил Петров.  - То,  что я  есть
покойный Петров, я не утверждаю. Я утверждаю, что я: "а"
   - Петров,  "б" - живой и  здоровый,    и  "в"  -  являюсь
владельцем этой квартиры,    а  точнее,    ее  ответственным
квартиросъемщиком.
   - Так у вас все отлично!   -  сказал  участковый,    лицо
которого показалось Петрову знакомаым.
   Это  был  молодой  милиционер  в    звании    лейтенанта,
улыбчивый, дружелюбный и веселый,
   - Нужно проверить у него  документы,    -  упрямо  сказал
ответственный папковладелец.
   - Нужно - проверим, - покладисто согласился лейтенант.  -
Документы у товарища Петрова имеются?
   - Имеются, - заверил Петров.
   - Тогда вообще проблем нет. Бери, да проверяй - правильно
я говорю?
   - Заходите в квартиру - там и проверим,  - Петров  сделал
широкий жест.
   - А зачем пол топтать?  Несите паспорт,  пять минут  -  и
дело в шляпе.
   Петров сбегал,  то есть пропрыгал в комнату,   достал  из
куртки паспорт и, вернувшись, протянул лейтенанту.
   - Та-ак,  - произнес тот,  открывая корочку.  -  Паспорт?
Паспорт: Петров Вадим Сергеевич?  Так  у  вас  сказано?    -
обратился он к "ответственному".
   Тот кивнул, заглядывая в паспорт сбоку.
   - Сличаем физиономию с отпечатками пальцев,  -  продолжал
лейтенант. - Соответствуют? Соответствуют. Все в порядке.
   И он уже было протянул паспорт Петрову, но задержал его в
руке, снова полистал и,  найдя штамп прописки,  принялся его
изучать. Потом он мельком взглянул на Петрова,  снова открыл
фотографию и, пожав плечами, спросил:
   - Квартира ваша?
   - Моя, - сказал Петров. - А в чем дело?
   - Прописка не та.  Тут какая-то Колосниковая восемь дробь
тридцать три...А?
   - Где Колосниковая? - Петров выхватил паспорт и уставился
на сиреневый штамп.
   Да,  прописка была не та.  Петров  перелистнул  страницы,
глянул на фотографию и похолодел.    С  фотографии  на  него
смотрел двойник. Это был не его паспорт. Судя по всему,  они
обменялись паспортами в милиции, где платили штраф.
   " Так вот почему все решили,  что я умер,  - мелькнула  в
голове у Петрова.  - У него же оказался мой  паспорт  и  моя
прописка. А у меня... И теперь... Что же теперь делать-то?!"
   - Мужики,  - пробормотал он растерянно.   -  Это  не  мой
паспорт:
   - Как не твой,  - сказал  лейтенант,    -  фамилия  твоя,
фотография твоя, а паспорт - дяди лысого?
   "А фотография - это же он!  Боже мой...  Почему лейтенант
решил?.. Неужели мы так похожи?!
   Лейтенант смотрел то на Петрова,  то на паспорт,  а потом
вдруг обеспокоено завертел головой, как бы ища поддержки. Но
не найдя ее, решительно потянул паспорт на себя.
   - Так,  - сказал он,  как бы ставя  точку,    но  тут  же
превратил ее в многоточие,  добавив,  - так-так-так...    Вы
начальник жэка?
   Мужчина с папкой кивнул.
   - Вы подтверждаете,  что  здесь  проживает  Петров  Вадим
Сергеевич?
   - Обязательно подтверждаю.
   - У вас, как я понял, есть сведения, что он умер?
   - Мы получили официальное извещение из паспортного стола.
   - Ага!    -  торжествующе  воскликнул  лейтенант.       -
Следовательно,  у них имеется документ,  где  указано  место
жительства... Все, концерт окончен. Вас, гражданин Петров, я
прошу проследовать со мной в.., то есть просто проследовать.
   - Я не могу проследовать с вами.
   - Почему? - изумился лейтенант.
   - Потому  что.    -  сказал  Петров  медленно   наливаясь
бешенством.
   - В чем дело, гражданин?!
   - Я болен! У меня опухла нога, и я третий день сижу дома.
   - А у вас есть свидетели?  - вдруг вмешался  начальник  с
папкой. - Кто может подтвердить, что вы здесь живете?
   - Пушкин Александр Сергеевич и Лермонтов Михаил Юрьевич,
   - сказал Петров с издевкой.
   - Какой Пушкин?
   - Оба стоят у меня на полке. Позвать?
   - Вы, гражданин,  поаккуратней.  Я ведь не просто так.  а
официальное лицо. Вы не имеете права!
   - А вы имеете право вламываться  в  чужую  квартиру?    -
огрызнулся Петров и встретился глазами с лейтенантом.    Тот
смотрел на него с интересом и улыбался.
   И петров его узнал - это был Виктор. Ну, конечно, это был
он! Удивительно, как Петров мог не заметить этого сразу.
   - А какое вы имеете право находиться в квартире,  где  вы
не прописаны?! - взвизгнул начальник.
   - А  какое  вы  имеете  право  находиться  возле   дверей
квартиры, в которой вы не прописаны? - парировал Петров.
   - Отойдите на три метра!
   - Брек! - сказал лейтенант и подмигнул Петрову.  - Сейчас
все расходимся по своим рабочим местам до полного  взаимного
удовлетворения всех претензий.  А вас,    гражданин  Петров,
прошу оставаться на своих местах,  в том смысле,   чтобы  не
исчезать. Если ушиб - кладите лед, растяжение - парьте. Все.
   - Мне завтра на работу, - буркнул Петров.
   - Где вы работаете?   Телефон  есть?    Петров  сказал  -
лейтенант записал.
   - Так  что,    значит,    дверь  ломать  не  надо?      -
поинтересовался сбоку слесарь.  - Может,  не ту хотели,  так
давайте  быстрее  разбирайтесь.    А  то  у  меня  еще   три
посещения...
   - Можете посещать - вы нам больше  не  понадобитесь,    -
лейтенант повернулся к начальнику ЖЭКа. - А мы с вами сейчас
проедем в контору и уточним кое-какие сведения...  Подождите
минуточку, я только выпишу себе паспортные данные.
   Он взял у Петрова паспорт,   аккуратно  переписал  серию,
номер, прописку,  "не женат",  "детей нет",  "особых отметок
нет" и так далее.  Потом отдал паоаорт и еще раз  подмигнул.
Затем улыбнулся, козырнул,  и взяв начальника ЖЭКа под руку,
увлек его вниз по лестнице.  Начальник слабо  сопротивлялся,
доказывая на ходу,  что без прописки жить нельзя,    на  что
лейтенант отвечал бодро: "конечно нельзя ни в  коем  случае,
но ведь люди этого понять не хотят, а мы обязаны защитить их
интересы" и "разберемся!".
   Петров же стоял в  дверном  проеме  и  слушал  затухающий
диалог.  Он уже не знал,  что и дуваать.  Этот  лейтенант...
Неужели это Виктор? А тогда как же электротехнический?.. Или
на полставки участковым подрабатывает?  Х-ха,  на  полставки
лейтенантом!.. Может, родственник? Или тоже двойник?.. И что
теперь делать?
   Наконец Петров плюнул,  закрыл дверь и пошел пить чай.  С
этого момента и до самого вечера  его  никто  не  беспокоил.
После обеда Петров действительно решил парить ногу,   что  и
проделывал в течении полутора часов.  Паренье  подействовало
великолепно, и к вечеру он уже ходил совершенно свободно.
   Людочка явилась как обычно в семь  и  опять  с  авоськой,
набитой всякой снедью.  Петров открыл  ей  дверь,    и  она,
проникнув в кухню,  тут же на него накинулась,    обвиняя  в
пренебрежении собственным здоровьем и стремлении пустить все
ее труды насмарку. О каких трудах шла речь, Петров не понял,
поэтому он просто сгреб Людочку в охапку,  отнес в кресло  и
пал на одно колено:
   - Ты знаешь,  - сказал он ей,   -  я  окончательно  решил
покончить с холостой жизнью, но мне необходим совет, - как и
о кем это удобнее всего сделать.
   Людочка фыркнула и заявила,  что брак -  дело  хлопотное,
тут надо быть, как минимум, живым,  а он,  Петров,  в глазах
широкой общественности - покойник.  И рассказала,    что  на
работе все его  вспоминают,    жалеют,    а  некоторые  даже
предлагают сброситься и устроить поминки.
   - Что-о?!  - возмутился Петров.  - Ну уж  это  -  шалишь.
Похороны еще куда ни шло, а поминки - не-ет!  Я на это пойти
не могу!
   - Да тебя, собственно, никто и не приглашает...
   - Что значит,  не приглашает?  Кто виновник  торжества?..
Все,  завтра я иду на работу,  а вот после  работы  мы  идем
подавать заявление. И все!  И никаких разговоров!  - добавил
Петров, увидев протестующий жест Людочки.
   Вечер прошел совершенно блестяще.  По телевизору показали
американский детектив в отечественной постановке,   а  после
"Времени" был объявлен концерт авторской песни. Петров слабо
разбирался в закатах и рассветах,  вершинах елей  и  снежных
вершинах, поэтому он,  в основном,  наблюдал за Людочкой.  А
вот последняя уселась против "голубого экрана" и уже  больше
ни на что не реагировала.   Глаза  ее  блестели  необычайно.
Хотя...  Возможно,  Петрову это только казалось: в  плумраке
комнаты неземным светом мерцал экран телевизора, отражаясь в
глазах Людочки, отчего, быть может, и они светились неземным
светом...

                          -----

   События  следующего  дня  были  столь  фантасмагоричны  и
развивались столь стремительно, что в полной и всеобъемлющей
мере  описаны  быть  не  могут.    Поэтому  здесь  требуется
некоторое отступление,  дабы  читатель  мог  перевести  дух,
собраться с мыслями и должным  образом  подготовиться  к  их
восприятию.
   Попытаемся уяснить ceбe диспозицию.  Она непроста.  Дело,
конечно не в Людочке и не во всех этих привходящих слесарях.
Читателю необходимо ответить себе на  вопрос:  возможно  ли,
чтобы описываемые события происходили в действительности, то
есть в реальной жизни,   или  это  чистые  фантазии  автора,
лежащие целиком и полностью на его совести.  Вопрос,   таким
образом,  упирается в совесть автора,  но  автор  уверяет...
М-мда... Это, в конце концов, обидно!
   Хорошо,  заедем с другой стороны.  До  сих  пор  в  нашем
повествовании никаких чудес не происходило.  Вероятно,   нет
никаких  оснований  утверждать,    что  они  возможны  и   в
дальнейшем. И автор, в принципе,  придерживался этой тактики
до последней возможности.  Он старался изо всех сил не выйти
за рамки реальвности!  Он...  Но события этого дня - тут уже
просто ничего нельзя поделать! Впрочем, судите сама...
   Утром, плотно позавтракав,  Петров благополучно спустился
по  лестнице,    сопровождаемый  своей  будущей    супругой.
Настроение у него было великолепное,  и Людочка  как  нельзя
более этому настроению соответствовала.  Дождь кончился,   а
день только еще начинался,  обещая быть также  великолепным,
по крайней мере, в отношении погоды.  На лице Петрова играла
легкая ироничная усмешка, и внутренне он был готов сражаться
со всеми Кожемякиными в радиусе десяти  километров.    Такой
Петров не мог быть побежден.  Он мог умереть,  пасть смертью
храбрых в неравном бою,  но отступить - никогда!   То  есть,
это, несомненно, был совсем иной Петров,  по сравнению с тем
унылотоскливым, слабосильным Петровым, который еще несколько
дней назад базировался в его телесной оболочке.
   Петров двигался к остановке,    ведя  Людочку  под  руку.
Заметив приближающийся автобус,  он ускорился,   врезался  в
группу соперников,  и тут кто-то сбоку с придушенным криком:
"Петров!" ухватил его за рукав плаща
   Петров резко остановился, вырвал руку и обернулся.  Перед
ним стоядл Кожемякин, а в глазах этого Кожемякина стоял ужас.
   - П-петров,  - просипел он,  судорожно вздохнул и добавил
совершенно обреченно, - это ты, Петров...
   Петров поджал губы. Сейчас он готов был к встрече с самим
чертом,  а не то,  что с Кожемякиным.  Но,    если  говорить
отвровенно, в этот момент он все же предпочел бы черта.
   - Да, товарищ Кожемякин, это я.
   - Ка... Как же так?  Ведь вас уже похоронили...  Извините
бога ради, но ведь я лично... И документы все...
   - А я решил воскреснуть.  Как Христос,  - сказал  Петров,
криво улыбаясь. - Вы меня решили сжечь, а я восстал из пепла.
   - Но я не решал!  - в  отчаянье  завопил  Кожемякин.    -
Общественность решила. Профком...
   - Профком? Понятно. Я, собственно,  не в претензии за то,
что меня предали огню,  но почему вы решили,  что это был я?
Это точно был я?
   - Точно, совершенно точно, - заверил Кожемякин,  в глазах
которого теперь появилась собачья преданность.  -  Только...
Только вы были какойто странный, серо-зеленый какой-то...
   "Белый,  симпатичный..."  -  вспомнил  Петров  и  кивнул,
ожидая продолжения.  Но тут Людочка дернула его за руку,  он
оглянулся  и  увидел,    что  толпа  штурмует  заднюю  дверь
автобуса. Шансов не было,  даже если бы он был один.  Петров
глянул на часы и махнул рукой.
   - Надеюсь,    меня  с  работы  еще  не  уволили?        -
поинтересовался  он  у  Кожемякина.    -  Пропуск  лежит  на
проходной?
   Тот сморщился, как от зубной боли,  с тоской глянул вслед
отъехавшему автобусу и пожал плечами.
   - А кстати, что у вас с ведомостями на зарплату? Сделали?
   Кожемякин помотал головой.
   - Как? Нет?! - удивился Петров,внутренне торжествуя.  - и
зарплату не выдавали?
   Кожемякин кивнул и горько-горько вздохнул.   Петрову  его
даже стало жалко на мгновение.
   "В конце концов, он же не виноват... А кто виноват? Кто?!"
   Из дальнейшего разговора выяснилось,  что на работе царит
полный хаос,  или "завал",  как выразился Кожемякин.    Пока
беседовали,  к остановке подкатил другой  автобус.    Петров
собрался было его  брать  на  абордаж,    но  тут  произошло
следующее.  Из-за автобуса выскочил некий индивидуум  весьма
решительного вида - как можно было догадаться,  шофер  этого
автобуса - и подбежав к Кожемякину, охватил его за грудки.
   - Ах ты скотина! - зарычал он, сотрясая Кожемякина.  - Ты
почему вчера смылся? Удрал,  а мне с гаишниками разбираться?
А?!  Я из-за тебя чуть человека не  задавил,    и  за  крыло
пришлось платить! У-у, зараза... Так бы и придавил!
   Петров глянул и обомлел,  шофер как две  капли  воды  был
похож на Кожемякина.
   "Двойник!" - мелькнуло в голове у Петрова,  но дожидаться
развязки он не стал,  тем более,  что народ прибывал,   а  к
остановке подъехали еще два автобуса...
   У проходной Петров сказал Людочке,    чтобы  она  его  не
ждала,  поскольку с пропуском могут быть проблемы,  а  время
поджимает. И напомнил, что после работы намечен поход в ЗАГС.
   Как это ни странно, но пропуск Петрова оказался на месте.
Вероятно,  слухи о его безвременной кончине еще не  достигли
пределов отдела режима,  и пропуск не успели изъять.  Петров
подвергся  пристальному  изучению  со  стороны    ВОХРовской
бабуси,  которая на  вопрос  о  том,    почему  нынче  такие
строгости ворчливо ответила: "А потому!" И пояснила Петрову,
который начал было уже нервничать, что вот,  мол,  ходят тут
всякие,    а  некоторые  проходимцы  лезут  на    территорию
предприятия по чужим пропускам. И что двоих уже взяли, а еще
двое сбежали.
   "Может шпионы?" - предположил Петров.
   " Да нет, не похожи, - сказала бабуся отдавая пропуск.  -
Были бы шпионы,  разве бы они через проходную перли?   Да  и
какие сейчас шпионы... Обыкновенные проходимцы!"
   Сразу же за проходной  Петров  остановился  и  увидел  на
стенде для объявлений лист ватмана со  своей  фотографией  в
траурной  рамке  и  с  приколотой  сбоуу  красной  гвоздикой
восточного происхождения.  Взгляд Петрова на фотографии  был
задумчив и отрешен,  как будто он смог возвыситься над  всей
этой суетой и  может  быть  даже  постичь  какую-то  истину,
недоступную живому Петрову.  Надпись под портретам  гласила,
как обычно,  что "от нас ушел наш товарища которого мы знали
как чуткого и отзывчивого..." тл далее в том же духе,   а  в
конце стандартное: "Память о нем..."
   "Слух обо мне пройдет по всей Руси великой",  - нескромно
сказал Петров сам себе. И, подойдя к стенду,  убрал гвоздику
в нагрудной карман пиджака. Потом он снял ватман и аккуратно
свернул в трубочку.  Кто-то заинтересовался его  действиями:
"Что, уже похоронили?" "Да,  - ответил Петров,  - состоялась
кремация,  но потом выяснились кое-какие обстоятельства,   и
теперь  компетентные  органы  требуют   эксгумации    трупа.
Поэтому, вот, приходится снимать"
   Эта туманная фраза целиком удовлетворила интересующегося,
и он отстал. Петров же направился в свой корпус.
   Его появление в служебном помещении вызвало у сотрудников
самые неожиданные эмоции. Так например, женщина средних лет,
мать двоих детей и профорг сектора, увидев Петрова в дверях,
взвизгнула совершенно дико и неестественно, а потом упала на
стул и забилась в истерике.  Отчасти это помогло  сообществу
коллег выйти из состояния  шока:  одни  побежали  за  водой,
другие - за валерьянкой,  третьи пытались  вспомнить,    как
делается искусственное дыхание и непрямой  массаж  сердца  у
женщин. Петров же без лишних слов вынул из аптечки за дверью
флакон с нашатырным спиртом,  открыл его и сунул женщине под
нос.  Та на секунду пришла  в  себя.    но  увидев  Петрова,
вскрикнула и снова потеряла сознание.    Однако,    действия
Петрова продемонстрировали всем,  что он не какой-нибудь там
фантом, или дух, а живой человек.
   Неведомым образом слух о его воскресении облетел соседние
комнаты, и оттуда повалил народ. Явился среди прочих и некто
Славик из  смежного  отдела  -  приятель  Петрова  и  бывший
компаньон  в  торговых  операциях  с  книгами   не    вполне
законного,  но в достаточной степени безобидного  характера.
Он продемонстрировал полную материальность Петрова тем,  что
крепко хлопнул его по плечу и заявил:
   - Ну, ты молодец. Это же надо - так всех разыграть!
   - Что значит, разыграть? - поддельно обиделся Петров. - Я
действительно умер, но, к сожалению,  не очень удачно.  Ногу
вот только подвернул.  Пришлось четыре дня лежать дома,    а
меня тем временем похоронили. В общем, глупая история.  Зато
плакат и гвоздика...
   Все эти тонкие  шутки  не  могли,    однако,    успокоить
общественное мнение.  Когда непричастные убрались  восвояси,
нашлись лица, присутствовавшие на похоронах лично и видевшие
Петрова в гробу.  Обнаружив теперь этого же Петрова живым  и
невредимым,    они,    естественно,    не  могли  спорить  с
реальностью,  но жаждали объяснений,  и  притом  немедленно.
Петров их понимал, но делал вид,  что ничем помочь не может.
Ситуация  усугублялась  отсутствием  Кожемякина,     бывшего
главной движущей силой кампании  по  организации  похорон  и
знавшего детали.
   Рассматривались и  были  отвергнуты  различные  варианты,
вспоминались аналогичные случаи.    Кто-то  вспомнил,    что
недавно прочитал  в  журнале  "Химия  и  жизнь"  о  какой-то
морской рыбе,    из  которой  в  Японии  готовят  совершенно
деликатесное блюдо,  но если повар даст маху,  недопарит или
недожарит, человек впадает в коматозное состояние, все видит
и слышит, но совершенно неотличим от покойника.
   "Но ведь его же кремировали!" - сказала бойкая секретарша
Кожемякина.
   "Не было этого, - заявил  Петров.    -  Я  лежал  дома  в
постели.   Ко  мне  приходила  Людмила  из  сто  пятнадцатой
комнаты,  и мы с ней обсуждали  вопрос  заключения  брачного
договора,  чего безусловно не могло быть,  если бы мое  тело
было предано огню. Спросите Людмилу - она создает мне полное
алиби."
   Мнения  разделились.    Но  постепенно  разговоры  начали
возвращатьоя к теме,  которую обсуждали уже второй день,   и
которая волновала умы передовой интеллигенции предприятия.
   Зарплату по-прежнему не выдавали,  хотя Кожемякин два дня
перед этим носился с  какими-то  ведомостями.    Откуда  они
взялись - никто не знал.  Ходил упорный слух,   что  Петрова
видели на улице Первого Мая и в пивбаре на набережной  возле
коммунального моста. Высказывались предположения, что Петров
пал в неравной схватке с расхитителями соцсобственности,  но
теперь это не подтвердилось,  хотя стало ясно,    что  ни  в
пивбаре, ни в универмаге он не был и быть не мог. И наконец,
кто-то рассказал жуткую историю  о  том,    что  в  кабинете
директора предприятия уборщица обнаружила вечером целую лужу
крови,  а ночью его самого,  якобы,  видела на проходной и в
коридоре директорского корпуса,  где он крадучись пробирался
к выходу.  При этом директор  был,    по  слухам,    одет  в
телогрейку,  заляпанную известкой,  его лицо было разбито  и
нос опух.  Одновременно директора видели в  Москве,    и  не
где-нибудь, а в самом министерстве.
   Этот  последний  слух    показался    Петрову    наиболее
подозрительным.
   Разумеется,  верить подобному слуху было нельзя,  но дыма
без огня не бывает,  и Петров хотел понять,   какой  процент
огня в этом дыме.  Именно после рассказа о директоре  в  его
голове родилось некое подобие гипотезы,  а  точнее  сказать,
некая  связная  концепция  происходящего  Петров  постарался
перевести разговор со своей персоны на общие темы.   Больших
трудов это не стоило, достаточно было вскользь заметить, что
цены в последнее  время..,    а  очереди  -  так  те  просто
взбесились!  Упав на благодатную почву женского  коллектива,
слово "очередь" получило мощную поддержку и  заиграло  всеми
красками.  Немедленно была рассказана история о  том.    как
вчера  в  Кондрашкином  переулке  выбросили  женские  сапоги
зимние, теплые я без всяких талонов. Автор рассказа встала в
конец этой кошмарной очереди,  но ей точно  не  хватило  бы,
если бы не Нинель Петровна,  которая стояла гораздо ближв  и
пустила к себе,  но которой не повезло ,  потому что как раз
ее-то размер и кончился первым.
   Нинель Петровна,  сидевшая  за  столом  в  углу  комнаты,
выслушала этот расоказ до конца, а потом неожиданно заявила:
   - Что это вам, милочка,  пришло в голову выдумывать такую
глупую историю?  Как это  мне  не  досталось?    Очень  даже
досталось! Я купила себе отличные чешские сапоги на "манке",
но  только  не  в  Коадрашкином.    а  на  Пьяном  базаре  в
"Промтоварах".  И очередь была не очень большая,  потому что
никто не знал,  что выбросят,  а вас,  дорогая,   я  там  не
видела, и в Кондрашкином меня вчера не было.
   - Как это - не было?! - возмутилась рассказчица. А к кому
же я,  в таком случае,  стала в очередь,  и  у  кого  заняла
тридцать рублей?
   - Вот уж не знаю...
   Петров под шумок  улизнул,    сел  за  стол  и  попытался
сосредоточиться.  Почему-то начала болеть голова,  но он  не
сдавался.  Женщины  еще  немного  поговорили  на  повышенных
тонах,  но очень скоро поссорились навеки и,  paзбившись  на
группы по интересам, продолжали обсуждать жизненные проблемы
вполголоса.
   Петров думал.  О чем же думал Петров?  "И  у  них  те  же
проблемы.., - думал он. - Интересное дело
   - у  всех  одни  и  те  же  проблемы.    Люди  умудряются
одновременно пребывать в разных местах. Сидять на работе,  и
в то же время  стоят  в  очередях...    Двойники,    у  всех
двойники!.. Ну,  положим,  не у всех,  а у некоторых,  особо
отличившихся.   Хотелось  бы  понять,    чем  эти  отличники
отличаются от всех прочих?  Может быть как раз тем,   что  в
детстве были отличниками?.."
   Голва болела все сильнее. Мысли набегали целыми косяками,
а потом быстро улетучивались, или улетали на юг, или черт их
знает. куда они девались, после того, как Петров их подумал!
   "Боже мой! Голова просто лопается... О чем я думал? Или я
только думал, что думаю,  а на самом деле,  ничего не думал?
Просто какое-то раздвоение личности...  A-a-a!  Раздвоение -
вот оно! Говорят, что у людей иногда бывает такое... И может
быть, последней стадией такого раздвоения является выделение
каждой личности в индивидуальную оболочку...   Да  нет,    я
просто схожу о ума!"
   Петров  искоса  глянул  по  сторонам  -  не  следит    ли
кто-нибудь за ним?  Нет,  женщины  теперь  увлеклись  новыми
моделями трикотажных изделий из польского журнала мод:
   - Петров, - услышал он вдруг, - вас тут к телефону просят.
   - Сейчас, - Петров тряхнул головой. - Кто просит?
   - Мужской голос: Не сознается!  Петров подошел к телефону
и взял трубку:
   - Алло, я слушаю.
   - Мне нужен Петров... Але! С кем я говорю?  - послышалось
на той стороне.
   - Петров у телефона.
   - Вадим Сергеевич?
   - Вадим, Вадим! В чем дело?!
   - Здравствуйте, Вадим Сергеевич. Вас беспокоит участковый.
   - Слушаю вас.
   - Нам необходимо встретиться  и  поговорить.    Вы  после
работы свободны?
   - Я после работы женюсь!
   - А отложить нельзя?
   - Нельзя. -  зло  сказал  Петров  в  трубку.    -  Я  уже
откладывал довольно долго,  так что медлить нельзя  -  можно
проскочить мимо кассы.
   - Хорошо, - участковый со своей стороны засопел в трубку.
   - Тогда  предлагаю  встретиться...    То  есть,    я  вам
официально предлагаю. Отпроситесь после обеда - сошлитесь на
меня.
   - У кого отпроситься?
   - У своего начальника.
   - Начальника нет,  так что и отпрашиваться не у кого.  Вы
откуда звоните?
   - С проходной вашею предприятия.
   - Ну,  тогда подождите,  через  двадцать  минут  перерыв.
Пообедаем, а вы с меня заодно и допрос снимите.
   - Не допрос, а просто беседа.
   - Знаем мы эти беседы...
   - Между прочим,  встречи о милицией опасается только тот,
у кого совесть нечиста или рыльце в пуху... Жду.
   Петров подождал гудков и положил трубку.

                          -----

   Лейтенант топтался на месте возле проходной.    Ему  было
неудобно оттого, видимо, что на него косились. Людской поток
вытекал из дверей,  кипел,    бурлил  и  пенился.    Он  был
целеустремлен,  как горный водопад,  а  лейтенант  напоминал
замшелый камень на берегу...
   Кстати,   можно  ли  считать,    что  камень  в  подобном
контексте,  то есть у водопада,  определим,   как  достигший
дели? Спорно... То же самое относятся и к водопаду. Его цель
- упасть полностью. Но она, увы, недостижима: Непрерывное же
падение ни с какой целью не ассоциируется:
   Хм,  я,  кажется отвлекся.  Нижайше прошу меня  простить.
Возвратимся к Петрову:
   Петров сразу отметил,    что  поставил  своего  визави  в
неудобное положение.    И  устыдился,    ибо  лейтенант  был
измочален взглядами только что не до дыр на шинели.
   Увидев Петрова,  лейтенант поднял руку.    Тот  кивнул  и
двинулся наперерез потоку сослуживцев.   Последние  с  явным
неудовольствием оглядывались,  потону что теперь Петров плыл
поперек течения,  а это вызывало озабоченнвсть.  Плыл бы  он
против течения - понятно. Вот человек, плывет против течения
- верно, что-то забыл на рабочем месте,  или просто борец за
идеалы.  А так - нет.  Он не плывет по течению,   не  плывет
против течения - куда же он плывет?!  Странный тип...  Уж не
вздумал ли он плыть туда,  куда ему нужно?    И  недаром  им
заинтересовалась милиция: А,  впрочем,  одним конкурентом  в
столовой будет меньше - пусть пока плавает...
   Вот,  примерно,  какие мысли подозревал Петров в  головах
окружающих представителей рода человеческого, пока испытывал
их терпение,  упрямо пренебрегая своими обязанностями.   Ибо
святая обязанность каждого гражданина  в  обеденный  перерыв
восполнить запас трудовых сил.
   - Здравствуй, лейтенант, - сказал он, протягивая руку.  -
Куда вчера запропастился?
   Интонация Петрова  была  несколько  развязной  -  оттого,
видимо,  что он опасался неприятностей.  Все же  прописка  -
дело серьезное.
   - Здорово, Петров, - отозвался лейтенант ему в тон. - Как
нога. Как жизнь?
   - Пропарил - как новая!  Спасибо за совет.  А жизнь - что
ей сделается.
   - Ладно,  - лейтенант посерьезнел.   -  Давай  пройдемся.
Кое-что расскажу. Или ты обедать собрался?
   - Да нет,  - Петров махнул рукой,   -  есть  не  хочется.
Голова побаливает - лучше погуляем на свежем воздухе.
   - Добро.
   Некоторое время они молча,  шли в потоке  людей,    потом
свернули в переулок,  лейтенант полез в нагрудный  карман  и
достал паспорт.
   - Я вчера провел расследование...  Очень странное дело...
В конечном итоге обнаруживаю вот этот паспорт.  И что же я в
нем вижу?..
   - Мало ли,  - сказал Петров и тоже  достал  паспорт.    -
Открываю, я вчера вот этот паспорт и не верю своим глазам!..
   Он открыл свой паспорт,  лейтенант - свой.  Фотографии на
паспортах были  разные,    но  в  лицах  изображенных  людей
обнаруживалось несомненное сходство.
   - Интересное явление.., - пробормотал лейтенант.  - И как
вы это объясните,  гражданин Петров Вадим  Сергеевич?    Два
паспорта на одно имя! Все данные,  кроме прописки совпадают.
Подлинность проверена.
   - Ничего не знаю,  - сказал Петров,  беря второй паспорт.
Он повертел их в руках, потасовал, как колоду карт,  а потом
раскрыл один наугад. - Таак.  Прописка - Лермонтовская семь.
Это я.  А этого гражданина,  - он  протянул  второй  паспорт
лейтенанту, - я не знаю.
   - Ну,  так вот то-то же!   -  лейтенант  взял  протянутый
паспорт и сунул его в карман.  - Я вчера выяснил,  что  этот
второй действительно умер.  И  в  скорую  помощь  забежал...
Ничего не понимаю! Как такое может быть?  Вы что,  близнецы,
или родственники, или просто так, случайно похожи?
   Петров ничего не ответил.
   - Хорошо, а как вы паспортами обменялись? Ты его знал?
   - Слушай,  а тебя как зовут?  - в  свою  очередь  спросил
Петров. - Не Виктором" случайно?
   - Виктором... А ты откуда знаешь?!
   - М-да... Я тебе сейчас поведаю одну историю.  Только  ты
не собивай, а то у меня и так в голове кавардак...
   И Петров в общих чертах изложил события последних дней.
   Лейтенант выслушал всю историю до  конца,    ни  разу  не
перебив. Единственное,  чего не сказал Петров - это то,  что
лейтенант как две капли воды похож на  упомянутого  Виктора.
Главный козырь он, на всякий случай,  придержал.  Вдруг,  да
лейтенанту  придет  в  голову  отобрать  у    Петрова    его
собственный паспорт с его собственой пропиской.
   Но лейтенанту это в голову не пришло.  Он только  покачал
ею. и поджал губы, когда Петров пересказал слух о директоре,
и сморщился,  когда речь зашла о ссоре двух женщин.  А когда
Петров изложил свою гипотезу о раздвоении личности,  крякнул
и буркнул что-то вроде "дожились!", или "достукались!"
   - Что, антинаучная версия? - поинтересовался Петров.
   - Да нет,  почему...  Нормальная...  Только много  в  ней
непонятного. Например, каким образом удваиваются паспорта, а?
   - А они не удваиваются.  Просто выдали,  да и все.   Мне,
например, - выдали.
   - Выдали... Просто так не выдадут.  Нужны документы,   на
основании которых это можно сделать.
   - А если документов нет?
   - Будут устанавливать личность.
   - Ну,  а если не установят?  Так и будет жить человек без
паспорта?
   - Да нет, - лейтенант неуверенно пожал плечами.  - Вот со
мной был случай.  Приехал из деревни в  институт  поступать,
ну, там,  аттестат и все прочее взял,  справки разные..,  и,
представляешь,  на пляже сперли все подчистую.  И штаны,   и
рубашку и документы в папке - все!  Я - в милицию,  прямо  в
плавках. Они меня приодели,  запрос сделали...  Пока то,  да
се,  экзамены  в  политехнический  уже  кончились.    Пришло
подтверждение,  копия аттестата,  выдали временный паспорт и
на работу пристроили.  Пока  тут  вращался  -  присмотрелся,
работа понравилась. Хочу теперь следователем стать. Поступлю
на заочный в юридический...  Так что,  в принципе,   паспорт
можно получить даже без документов...   А  вообще-то  у  нас
перепихнизм.
   - Что-что у вас? - не понял Петров.
   - Перепихнизм,    говорю.    Вот,    скажем,    прихватят
какого-нибудь бомжа - ни  паспорта  у  нею  нет,    ни  чего
другого,  и сам пьяный в стельку - ни  тяти,    ни  мамы  не
помнит. Сунут на пятнадцать суток, выпустят - справку дадут.
В другом месте он ее предъявит  -  другую  дадут.    А  там,
глядишь,  и до паспорта дело дойдет...  Ну,  в общем,  -  не
знаю.., - завершил лейтенант свои рассуждения.
   Петров покивал, мол, все понятно,  но что-то здесь не то.
Лейтенант,  видимо,  и сам понимал,  что все его  объяснения
выглядят не слишком убедительно, поэтому раздраженно бросил:
   - В конце концов, какая разница, откуда берутся паспорта?
Тут люди двоятся, а ему паспорта подавай!
   - Ты первый ко мне с этими паспортами привязался,   между
прочим.
   - Да? - удивился лейтенант. - Ну, извини, я не хотел. Сам
понимаешь - работа такая.  Чуть что - паспорт!    Как  будто
паспорт заменяет человека...    Знаешь,    где  у  меня  эти
паспорта?  Вот здесь!  - и  он  постучал  ребром  ладони  по
загривку.
   - Знаешь что,  иди ты со своими  паспортами  в  то  самое
место! - разозлился Петров. - Кому что, а шелудивому - баня!
   - Но-но, ты не очень-то.., - сказал лейтенант. - Это ты с
работы удрал,  а я,  между прочим,  при исполнении: Куда  мы
разогнались, кстати?
   - Куда? - Петров остановился,  повертел головой,  а потом
вдруг сказал. - Черт его знает!  Не хотел тебе говорить,  но
что-то дергает... У тебя тоже есть двойник - я его знаю.
   Лейтенант вздрогнул,  и на несколько мгновений  оцепенел,
упершись рукой в стену дома.  Потом снял фуражку,  и рукавом
шинели оттер выступивший пот.
   - Ф-фу. - наконец произнес он,  - Вот врезал...  Прямо по
темечку...
   Его лицо начало медленно наливаться  краской,    и  вдруг
носом хлынула кровь. Петров всполошился,  забегал туда сюда,
не зная,   что  предпринять.    В  глазах  встречных  вместо
сострадания  и  сочувствия  читалось  недоверие  и  какое-то
тайное злорадство, мол, ага-а!, и тебя прижало!
   А лейтенант стоял полусогнувшись,   закрыв  лицо  носовым
платком,  и отмахивался свободной рукой,   словно  бы  хотел
сказать, мол, подожди, не дергайся, сейчас все пройдет.
   Наконец, кровь перестала течь,  он скомкал платок,  вытер
еще раз лицо и, сунув в карман, пояснил:
   - Это у меня от полнокровия. Здоровья шибко много...
   - Ты извини, я не хотел. Черт за язык потянул...
   - Ладно, - лейтенант шмыгнул носом, - сейчас бы покурить,
так курить бросил... Ты серьезно - про двойника?
   - Шучу,  - буркнул Петров и сплюнул.  - В моем  положении
только шутки шутить...
   - А я тоже смотрю -- ты как-будто мня узнал...  И кто  он
такой? Тоже. небось, забулдыга?
   - Да нет, нормальный парень.  Тот самый,  который у бабки
живет - студент-заочник.  Его тоже Виктором зовут.  Так  что
тебе, считай, повезло.
   - Да? И здорово он на меня похож?
   - Похож... Давай сейчас к этой бабке рванем. Встретимся с
ним и все установим, - неожиданно предложил Петров.
   Лейтенант помолчал, сделал неуверенный жест рукой, словно
бы хотел что-то сказать,  да передумал.  Потом как-то  криво
улыбнулся и выдавал:
   - Боязно... Не пойму,    почему  я?!    Неужели  я  такое
дерьмо?.. И что я такого сделал?
   - Во! А я, по-твоему, кто? Да почему ты решил,  что нужно
быть дерьмом, чтобы раздвоиться?
   - Сам же рассказал...
   - Ну,  спасибо!  Аттестовал по первому разряду...  Уж  ты
меня извини,  но если кто-нибудь  возмет  на  себя  смелость
клеймить,  так это еще надо посмотреть,  кто он сам!..    Ты
глянь,  что вокруг делается!  Посмотри во-он на  того  дядю.
Во-он, который прет сумку. Видишь? Чем мы с тобой хуже его?!
Это только Господь сидит наверху  чистенький  и  судит  всех
подряд. Ему хорошо - он дух святой.  А мы грешные,  живем на
этой земле - нам как быть?..
   - Тихо,  тихо,  тихо!  - лейтенант  сделав  успокаивающий
жест.  - Чего ты раздухарился?  Тоже мне.   парламентарий...
Видимо,  у нас такая жизнь - способствует  раздвоению.    На
собрании - одно, на кухне - другое...  То-то,  я гляжу,  и с
продовольствием в стране проблемы,  и с промтоварами.  Мы-то
удвоились, а они - нет!
   -Все черт-те как, - пробурчал Петров.    -  Нет,    чтобы
количество товаров удвоить - сами удваиваемся.  Не-ет,   так
дальше жить нельзя:
   - Надо утроить усилия,   -  поддержал  лейтенант.    -  А
бдительность - учетверить! я, кстати, уже начал...  Но лучше
всего упятерить производительность.  Нам же говорено было  -
нет,  каждый в свою дуду дудит.  И вообще,  я уже давно стал
замечать,  что люди устроены очень интересно.  Живут,  себе,
живут,  все проживут и только потом обнаруживают,  что  так,
как они жили, жить было совершенно невозможно.  Любой другой
способ жить бери наугад - заведомо лучше.
   Петров  посмотрел  на  лейтенанта  подозрительно  -    не
издевается ли  часом?    Но  тот  сохранял  на  лице  полную
серьезность.
   - Ну да, ну да...  Жизнь - штука сложная.  Век живи - век
лечись.  Жизнь пройти - не прорубь переплыть,    -  заключил
Петров философские обобщения спутника.
   Лейтенант ухмыльнулся - они друг друга поняли.
   - Так что? Идем на смотрины,  или как?  - поинтересовался
Петров.
   - Нет... Черт его знает! - лейтенант помолчал, размышляя.
   - Знаешь,  мне кажется,  что с этим  двойником  лучше  не
встречаться.  Почему-то это - нельзя.  Должен быть  какой-то
запрет.   Мы  ведь  ВАРИАНТЫ  одного  и  того  же  человека,
понимаешь?
   Петров кивнул.
   - Да нет, ты не думай, - лейтенант начал горячиться,  - я
не сдрейфил...  Хотя,  может быть,  как раз,    и  сдрейфил.
По-моему, если мы встретимся,  то один из нас должен...  Ну,
понимаешь?
   - Концы отдать?
   - Нет, не то, чтобы отдать, а... в общем, исчезнуть. Это
- как во времени...   Не  могу  же  я  встретиться  с  собой
вчерашним.
   - Эк, метнул! - вырвалось у Петрова.
   - А что? Я читал про машину времени: ее нельзя построить,
потому  что  тогда  можно  улететь  в  прошлое  и  все   там
испортить. И после этого тебя уже не должно быть по проекту,
а ты уже есть!
   - Понял, - сказал Петров и наморщил лоб.  - Что-то в этом
есть.  Ты хочешь сказать,  что двойники -  взаимоисключающие
варианты?  Скажем,    так:  разложение  личности  по  базису
ортогональных психофизиологических функций. Свежо!
   Лейтенант посмотрел на Петрова с уважением и даже  языком
поцокал.
   - Да, брат, - сказал он, - тут мне слабо.  Вот что значит
интеллигенция: только намекни - он тебе моментально из твоих
же глупостей теорию сотворит.
   Теперь они оба развеселились и быстрым шагом двигались по
переулку. Хотя куда они идут, ни тот,  ни другой не имели ни
малейшего понятия.    Кончилось  тем,    что  оба  купили  в
подвернувшемся киоске по две порции  мороженого,    зашли  в
небольшой сквер между  двумя  старинными  домами,    выбрали
скамеечку,  уселись рядом и закинули ногу на ногу.    А  вот
дальнейшие их действия были различны.
   Петров свое мороженое слизывал,   причем  обслуживал  обе
порции по очереди,  поскольку они таяли одновременно  и  обе
нуждались в облизывании.
   Что касается лейтенанта,   то  он  кусал  одну  порцию  и
пытался уворачиваться от капель мороженного,    стекавших  с
другой.  Это ему удавалось,  но не вполне.  Зато  он  первым
покончил со своими стаканчиками,  очистил  кровавым  носовым
платком полы шинели,   после  чего  начал  вертеть  головой,
изучая окрестности.
   Сквер  окружал  со  всех  сторон   небольшую    площадку,
художественно  оформленную  газоном  с  жухлой  травкой    и
какими-то бывшими лютиками. На площадке - ровно посередине -
располагался небольшой,  но с виду очень солидный постамент,
а  на  постаменте  возвышалась  бронзовая  фигура  человека,
стоящего в полный  рост  и  смотрящего  куда-то  вдаль.    К
сожалению,  никакой дали там,  куда он смотрел,  не было,  а
была стена дома,  обшарпанная  и  унщшя.    По  отношению  к
скамейке,  где сидели Петров с лейтенантом,  памятник  стоял
несколько боком и частично даже спиной,  посему трудно  было
судить, кто увековечен в этом сквере, хотя,  ориентируясь на
сюртук, шляпу и трость, можно было сделать вывод о том,  что
этот человек жил в прошлом веке.
   - Слушай,  Вадим,  ты знаешь,  кто  это  там  стоит?    -
поинтересовался лейтенант.
   - Нет, - сказал Петров и лизнул мороженое. - Я тут вообще
первый раз.
   - На Пушкина не похож,  да и на  Лермонтова  не  тянет...
Какой-нибудь декабрист-разночинец.
   - Что это ты сказанул? - Петров усмехнулся и опять лизнул
мороженое.
   - А что?    -  лейтенант  сделал  жест,    долженствующий
означать, что если он не прав, то пусть его поправят.
   - Как-то уж очень смело ты, Витя,  соединил декабристов и
разночинцев. Просто даже завидно!
   - Что-то в голове  от  школы  осталось,    -  пробормотал
лейтенант, как бы извиняясь. - Не знаю.  то ли у меня работа
такая, то ли я сам деградировал,  но,  если честно говорить,
за последние два года,  наверное,    только  пару  книжек  и
прочитал. Из школы помню какие-то стишки, а больше ничего не
помню.  То с пацанами воюю,  то алкашей гоняю,  а то  вообще
непрерывные семейные скандалы.   По-моему  мы  раньше  лучше
жили, - добавил он неуверенно.
   - В каком смысле?
   - А не знаю... Веселей как-то. И дружней. Цель была,  что
ли?
   - Да уж... Жилии - не тужили,  -  поддакнул  Петров.    -
Особенно весело жили,  когда этот верный  ленинец  последние
годы доживал. Я учился тогда - веселились до упаду! А потом,
когда хоронить начали, сразу все посерьезнели.
   - Зато теперь живем и радуемся!  Демократия,   гласность,
плюрализм... и этот, как его... А!  Популизм!..  Все рыскают
по магазинам,  ищут,  где талоны отоварить.  И вот,   обрати
внимание, никто работать не хочет, а наоборот, хочет нагреть
своего ближнего.
   - Ерунда. Работать хотят - коммунизм строить надоело.
   - Ну, как же! Этот ему апельсины или, там, розы на базаре
втридорога торгует,  а тот,  обратно,   за  сотни  копеечную
деталь от "Жигулей" втюхивает.  И оба  рады  до  полусмерти!
Неужели непонятно,  что никакая коммерция не поможет,   если
работать  не  будем?    Сколько  наработаем,    столько    и
потребим - никто нас задарма, как поляков, кормить не будет.
У нас Бжезинского в Штатах нету!
   - Что это тебя понесло? Бжезинского приплел...
   - Да так, - зло сказал лейтенант, - надоело! Сам не знаю,
что плету... Пойдем, глянем, кто это?
   - Кто - кто? - не понял Петров.
   - Ну, памятник этот.
   - Дался он тебе...
   - Пойду, - произнес лейтенант, поднимаясь,  - повышу свой
культурный уровень.
   Он не спеша двинулся по аллейке к памятнику,  обогнул его
слева и остановился в небрежной позе. Однако через несколько
секунд поза лейтенанта изменилась - он  задрал  голову  так,
что фуражка упала назад, потом подпрыгнул,  быстро подхватил
эту фуражку и рысью побежал назад.
   Петров вскочил  со  скамейки  и  быстро  пошел  навстречу
лейтенанту,  лицо которого выражало  самую  крайнюю  степень
удивления,  какую только можно выразить на лице.   Лейтенант
два раза споткнулся,  причем оба раза  вынужден  был  ловить
фуражку,  никак не желавшую оставаться на голове,   а  когда
приблизился, закричал, слегка заикаясь:
   - С-слушай, там... Н-ну, дурдом!.. Там Петров!
   - Какой Петров? - удивился Петров.
   Лейтенант,  не отвечая,  схватил его за рукав и потащил к
памятнику. Петров упирался, но не очень активно.
   К постаменту с той  стороны,    куда  был  обращен  лицом
памятник, прикреплялась мраморная доска с отбитым низом,  на
которой выпуклыми рельефными буквами было написано:  "Петров
Вадим Сергеевич". И ниже: "Участник... Родился
в...".  Низ доски был отбит  столь  удачно,    что  ни  дату
события,  участником которого был означенный Петов,  ни дату
его рождения,  а тем  более  дату  смерти,    установить  не
представлялось возможным.
   Однако то, что прочитал Петров на этой табличке,  по силе
воздействия не могло идти ни в какое сравнение о тем, что он
увидел, подняв глаза выше.
   Никакого памятника на постаменте не было,  а вместо  него
стоял некий индивидуум в сюртуке,  с тростью в одной руке  и
шляпой - в  другой.    К  чести  его,    он  стоял  довольно
неподвижно, а поскольку вся одежда, лицо и руки были покрыты
бронзовой краской,  то  издалека  он  вполне  мог  сойти  за
бронзовую фигуру.
   Петров довольно долго стоял,    задрав  голову,    словно
соображая какое междометие наиболее  адекватно  отразит  его
внутреннее состояние. А "памятник" тоже стоял  неподвижно  -
двигались только глаза, и все больше кривился рот.
   Наконец он не выдержал и прошипел:
   - Ну, что уставился как придурок? Иди отсюда!
   Лейтенант,  стоявший рядом с Петровым,    пришел  в  себя
первым.
   - Эй, ты - ты что там делаешь? - поинтересовался он.
   - Не видишь,  что ли?  - буркнул "памятник".   -  Стою...
Стукни-ка своего  друга  по  башке  -  может  из  него  тоже
что-нибудь вылетит, - посоветовал он.
   Теперь дар речи вернулся и к Петрову.
   - Послушайте..,  - сказал он и сглотнул слюну,   -  Зачем
это?.. Вы же не,.. Я не понимаю...
   - Вырастешь - поймешь, - "памятник" воровато оглянулся по
сторонам и изменил позу,  - Мужики,  я вам серьезно  говори:
валите отсюда. Сидели же на скамейке - идите, еще посидите.
   - А мы уже насиделись, - заявил лейтенант. - Сдается мне,
что ты грубишь и нарушаешь общественный порядок, имей ввиду
- я при исполнении.
   - Чего-о?  Да мне на тебя начхать!  Тоже мне...  Я,  если
хочешь знать, сам тут при исполнении.
   - Ну?!  Ай-яй-яй...  И что же ты исполняешь?  - лейтенант
глянул на Петрова  и,    подмигнув,    строго  добавил.    -
Хулиганству у нас бой - понял?
   - Ты меня на "понял" не бери, понял! - "памятник" еще раз
огляделся по сторонам,   потоптался,    словно  бы  разминая
затекшие ноги, и присел на корточки.
   Его бронзовое лицо показалось Петрову знакомым. Где-то он
его видел...
   - Слушайте, мужики, дайте закурить,  - сказал "памятник".
Пятый день стою - уши пухнут.
   - Да кто же тебя тут держит?!  - лейтенант повысил голос.
- Краской намазался, шляпа, тросточка: Что ты из себя идиота
корчишь! Ты что - неформал?
   - Слушай, заткнись,  пока я тебя вот этой штукой по балде
не  огрел,    -  "памятник"  погрозил  тростью,        потом
демонстративно сплюнул, и плевок пролетал в опасной близости
от головы Петрова.
   - Ну-ка, слазь!  - приказал лейтенант.  - Слазь,  говорю!
Ишь ты, распоясался. Я тебе поплююсь! Слазь немедленно!
   - А вот не слезу - что тогда?
   - Вызову наряд милиции - они тебя живо снимут и  поставят
в другом месте.
   - Плевал я и на тебя,  и на них.   Я  памятник  -  понял?
Выполняю общественные функции.
   - А-а-а.., - протянул лейтенант,  - ну,  тогда - понятно.
Тогда  стой.    Но  только  чтобы  никаких  антиобщественных
проявлений - ясно?
   - Заметано, начальник! А закурить дадите?
   - Нет,  мы не курим,  и тебе не советуем...  Памятникам в
СССР курить запрещено. А детям - тем более.
   Петров все никак не мог прийти в себя.  С одной  стороны,
происходящее казалось ему смешным, а с другой, походило - на
какой-то сюрреалистический фильм.  С третьей же стороны,   в
этом памятнике было нечто зловещее.  Какой-то намек  на  что
противоестественное, окаменелое и нелепое. И бессмысленное.
   Лейтенант же,  казалось,  ничего этого не чувствовал,  а,
наоборот, ему было интересно и весело играть роль недалекого
стража порядка.
   - Кстати, а чей ты памятник? - поинтересовался он.
   "Памятник" ткнул своей тростью в мраморную доску:
   - Читать умеешь? Читай.
   - Тут написано - Петров.
   - Раз написано, значит так оно и есть.
   - А кто он, этот Петров?
   - А твое какое деяо?
   - Просто интересно,   -  продолжал  лейтенант  обхаживать
"памятника",  - Петровых вон сколько,  а памятник не каждому
ставят.
   "Памятник" хмыкнул,  уселся на постамент и  свесил  ноги.
Потом снял шляпу,  надел на трость и начал вертеть.   Вид  у
него был довольно легкомысленный и бесшабашный.
   - Интересуешься,  значит?  - сказал он.  - Ладно,  так  и
быть, скажу. Петров - это я.
   - Ты?! Не понял!..  Вот этот Петров B.C.,  участник...  -
это ты?
   - Да, участник. А что, нельзя?
   - Почему - нельзя... Можно. В чем же ты участвовал?
   - В чем-нибудь, да уж непременно участвовал. А на вывеске
и не значится ничего. Сказано - участник, вот я - он самый и
есть.
   - Ты что же, сначала поучаствовал, а потом сам и встал?
   "Памятник" выразительно посмотрел на лейтенанта,    потом
покрутил пальцем у виска и сказал:
   - Ну,  ты,  брат,  совсем...  Ни в чем я  не  участвовал.
Подумай своей тупой башкой, как я мог быть участником,  если
я - памятник?
   - Зачем же ты тут стоишь?
   - Зачем памятники ставят. Чтобы помнили.
   - А может быть ты просто так... Скульптурная группа.
   - Сам ты - группа!  - разозлился "памятник".   -  Сказано
ведь - памятник. И написано - кому.
   - Поня-атно, - протянул лейтенант, и было заметно, что он
мучительно подбирает новый вопрос,  но все вопросы,    ввиду
полной абсурдности ответов, куда-то улетучились.
   Теперь пришла очередь вмешаться Петрову.  Но он  не  мог.
Его мозг словно бы одеревенел. Наконец Петров пересилил себя
и произнес:
   - Простите, но раз уж мы,  так сказать..,  то не могли бы
вы пояснить,  что именно сделал этот Петров,  зa что  именно
ему полагается памятник?
   - Да черт его знает! Я уже и не помню толком.
   - То есть как это, ты не помнишь? - вмешался лейтенант, -
Ты памятник, или не памятник?
   - Ну, памятник.
   - И не помнишь?
   - Так это когда было-то... В начале века.
   - Как в начале? - теперь лейтенант начал выходить из себя
всерьез. - Ты говори-говори, да не заговаривайся!.. В начале
века... Как же ты дожил до сегодняшнего дня?
   - А с чего ты взял, что я дожил?
   - Ты что - покойник?
   - Сколько можно долдонить, я - памятник.  Был бы я живой,
кто бы меня памятником поставил! И хорош бы я был...
   Лейтенант растерянно глянул на Петрова и пожал плечами.
   - Я сейчас чокнусь,  - сказал он.  - Бред какой-то...  Да
он, верно, сам сумасшедший... Слушай, ты, как там тебя,  ты,
случайно, не из психушки?
   - Дурак,  - флегматично ответил "памятник" и  укоризненно
покачал головой.  - И  как  только  таким  форму  советского
милиционера  доверяют?..    Ладно,    будь  по-твоему:  я  -
сумасшедший. А здесь кто должен стоять?
   - Кто..,  - лейтенант опять посмотрел на  Петрова  и  еще
более растерявшись, добавил. - Откуда я знаю.  кто...  Этот,
наверное, настоящий Петров. То есть, как его.., памятник.
   - А я кто, по-твоему?
   - Ты - живой мужик.
   - Почему ты так решил? Что во мне такого живого?
   - Так ведь руками-ногами шевелишь...
   - Х-ха! Вон экскаватор тоже кое-чем шевелит. Что, он тоже
живой?
   - Вот черт!  - в сердцах воскликнул  лейтенант  и  пихнул
Петрова в бок. - Скажи ты ему что-нибудь.  Чем там живое  от
неживого отличается?
   Петров  пожал  плечами.    С  ним   происходило    что-то
непонятное.  Время от времени перед его  глазами  словно  бы
возникала какая-то  занавеска,    или  кусок  полиэтиленовой
пленки,  мир сразу делался нерезким и мутнобелесым.    Потом
занавеска  шла  волнами  и  исчезала.    Но  не  успевал  он
сосредоточить свое внимание на чем-нибудь определенном,  как
мир снова расплывался.
   - Ну, чего ты?  - сказал лейтенант,  заглядывая Петрову в
лицо. - Плохо?
   - Нормально..,  - выдавал Петров  и  сделал  такой  жест,
словно бы хотел сдвинуть занавеску.
   Самое интересное, что занавеска действительно сдвинулась,
и он увидел перед собой ухмыляющуюся физиономию "памятника".
Теперь Петрову стало легче,  он вспомнил,  о чем шла речь  и
сказал:
   - Вы ведь нас слушаете, возражаете нам,  то есть думаете.
Совершенно непонятно, почему вы считаете себя неживым?
   - Честно говоря, я и сам толком не могу объяснить, почему
это так, но то, что это так - ручаюсь.
   - Он ручается!  - воскликнул лейтенант.  -  Раз  неживой,
значит покойник. А покойники ни за что не ручаются.
   - Слушай, а на тебя не зря погоны надели, - ехидно сказал
"памятник". - Вон дом стоит неживой - он что, покойник?
   Петров  попытался  воздействовать  на  "памятника"    еще
несколькими аргументами в пользу того, что тот все же живой,
но "памятник" всякий раз изыскивал контрдоводы,  и под конец
Петров вынужден был отдать себе отчет в том,   что  отличить
живое от неживого нет никакой возможности.  По крайней мере,
он сделать это убедительным образом не может.
   "Памятник" сидел на постаменте и разглагольствовал теперь
на самые отвлеченные темы, опровергая свой собственный тезис
о том,  что он неживой.  При этом "памятник" жестикулировал,
почесывал себе то нос,  то щеку,  отчего бронзовая краска на
лице местами пообтерлась,  и он стад походить на трубочиста,
каким тот описан у Ганса Христиана Андерсена.  Что  касается
лейтенанта,  то последний выбрал какую-то странную  тактику:
вопросов больше не задавал, сочувственно поддакивал,  кивал,
и попеременно сдвигал фуражку то на затылок, то на лоб.
   - ...У нас, у памятников, жизнь вообще сволочная. Ни тебе
профсоюзов,  ни льгот,  - вещал "памятник",  - а  на  законы
плюют. На постаментах расписываются, кому не лень,  и рисуют
всякую похабщину.  А что здесь творится вечерами - это,   ты
меня извини! Тут вот, прямо на газончиках и располагаются...
С одной стороны на троих разливают,  а  с  другой  -  плащик
подстелят и... Неформалы гуртуются,  другой раз послушаешь -
уши вянут, днем бабки о внуками гуляют - эти все про пенсии,
очереди и цены.    Представляю,    о  чем  в  этих  очередях
толкуют!..  Между прочим,  фарца здесь каждый день крутится.
Торгуют всем подряд: тряпками, книжками,  кассетами,  даже и
марафетик циркулирует,  а милиция ушами хлопает...   Короче,
разболтался народ.
   - Да, - подтвердил лейтенант,  сдвигая фуражку на нос.  -
народ выходит за рамки...
   - Точно!  И погода - дрянь.  То дождь,  то снег,  а стой,
хоть тресни. Вон. в углу, видишь? Помойка,  кругом мусор,  а
сверху еще и кислота льется...  Но самое главное,   не  могу
понять,  зачем им нужно  постамент  расписывать.    Если  ты
писатель - заведи себе личный постамент  и  пиши,    сколько
влезет!.. Птицы гадят,  и люди туда же...  Во,  погода вроде
разгулялась, а тучки ходят. Опять закапало.
   - К грозе дело идет, - сказал лейтенант и сдвинул фуражку
на затылок. - И Петров мой что-то скис...
   - Какой Петров?
   - Да вот этот,  - лейтенант кивнул в сторону Петрова.   -
Тоже, между прочим, Петров Вадим Сергеевич.
   - Кто?.. - "памятник" подпрыгнул на месте.  - Не понял!..
Вот этот? Он - Петров?
   - Петров. А в чем дело?
   - И что, Петров Вадим Сергеевич?
   - В чистом виде.
   - Врешь! Петров умер!  Иначе чего бы я ему стоял...  Пять
дней назад умер - я сразу же и встал...
   - Как это - встал?
   - А так и встал. Он же умер - все, можно стоять.
   - Это не он - однофамилец умер.
   - Откуда ты знаешь, что умер не он?
   - Да вот знаю. Собственно,  это был один и тот же Петров,
но в двух лицах.  Одно лицо скончалось,  но второе-то  живо.
Вот оно сидит, так что ты, выходит, зря стоял.
   - В двух лицах?.. - недоверчиво переспросил "памятник". -
Такого у нас еще не было... Черт! Надо же.., - он сплюнул. -
Только ведь стал нормально, и на тебе.  А тоже чувствую - не
стоится. Должен одеревенеть, или, там,  окаменеть,  так нет,
дергаюсь... Вот ведь черт!
   - Да, видать, дал ты маху, - философски заметил лейтенант.
   - Маху?  Это не я дал  маху.    Это  вы  тут  с  ума  все
посходили!  Нет,  чтобы жить нормально и нормально  умирать,
устроили балаган. Невозможно работать!
   Петров  теперь  чувствовал,    что  утрачивает   свойства
личности. Он помнил,  что должен сегодня еще куда-то успеть,
но начисто забыл,  куда именно.  Более того,  он  совершенно
потерял ориентацию и теперь не знал,  куда нужно  двигаться,
чтобы попасть в знакомые места.  Петрова  посещали  какие-то
совершенно отвлеченные  мысли,    казавшиеся  о  виду  очень
важными,  почти гениальными,  но при первой  же  попытке  их
осмыслить, распадавшиеся на отдельные понятия,  сами по себе
лишенные ощутимого смысла.  Например,  вдруг,  среди  ясного
неба,  в голове Петрова объявился следующий тезис:  "распаду
личности предшествует крушение  надежд  и  утрата  связей  с
реальной действительностью" Но стоило ему тряхнуть  головой,
и эта мысль, как целое,  бесследно исчезла,  остались только
слова, слоги и звуки.  Более того,  Петрову показалось,  что
кто-то другой в его голове, или какая-то ее отдельная часть,
самостоятельно продуцирует мысли,  нагло игнорируя тот факт,
что голова принадлежит собственно,  Петрову,  и прежде всего
сам  Петров  обладает  преимущественным   правом    на    ее
использование в целом.
   Вообще,  все последующие события воспринимались  Петровым
фрагментарно,    отдельными  эпизодами,    связанными  очень
ненадежными причинно-следственными цепочками,    не  столько
фактическими,  сколько умозрительными.  О каком-либо цельном
восприятии действительности не могло быть и речи. Петров еле
успевал привыкнуть к очередному эпизоду,   с  горем  пополам
ощутить свое место в нем,   как  тот  сменялся  другим,    и
приходилось все начинать сначала.  Петров чувствовал,    что
совершенно запутывается.
   В момент  очередного  "просветления"  он  обнаружил  себя
сидящим на скамейке рядом  с  постаментом.    Тут  же  сидел
лейтенант,  закинув ногу на ногу,    и  с  интересом  слушал
очередную  тираду  "памятника",    который  теперь  слез   с
постамента и стоял рядом,    небрежно  опершись  на  трость.
Последняя,  впрочем,  скорее походила на ободранный  зонтик,
нежели  на  предмет  аристократической  амуниции.      Кроме
"памятника"  рядом  стоял  старичок  в  нейлоновой    куртке
японского производства,  на которой от молний не было живого
места. Этот старичок вел себя живо и непосредственно, атакуя
"памятник" с различных позиции и в прямом,  и  в  переносном
смысле. Судя но всему, наступательная позиция сформировалась
у него в очень раннем возрасте и со временем  заполнила  все
его существо.
   Петров вернулся в действительность именно в  тот  момент,
когда активная  жизненная  позиция  старичка  вышла  за  его
пределы и, коснувшись "памятника" , образовала взрывоопасную
смесь.
   - И вам не стыдно?! - с жаром сказал старичок.
   - Ничуть, - ответствовал "памятник" с достоинством. - Как
выяснилось,  произошло недоразумение.    Лицо,    памятником
которому я являюсь,  благополучно здравствует.   Но  в  этом
случае я полагаю свои прерогативы  утраченными,    ибо  одно
дело,  если упомянутое лицо уже не существует в общепринятом
смысле, и совсем другое, когда оно имеет быть,  и может само
постоять за себя.
   После  этих  слов  "памятник"  самодовольно    захихикал,
вероятно обнаружив двойной смысл последней фразы.  Хихиканье
и  внешний  облик  "памятника"  несколько  диссонировали   с
изяществом стиля его выражений,   и  Петров  отметил,    что
"памятник",  вероятно,  когда-то вращался  в  интеллигентных
кругах,    но  более  поздние  обстоятельства    существенно
обогатили его словарь.
   - А постамент? - осведомился старичок.  - Вы отдаете себе
отчет что пустой постамент может вызвать нездоровую  реакцию
общественности?
   - Плевать, - грубо ответил "памятник",  снова возвращаясь
к прежнему босяческому лексикону. - Я что, должен торчать на
этом постаменте только потому,    что  у  кого-то  возникнет
реакция? Если человек жив,  он не имеет права иметь памятник
- это и ежу ясно. А вся ваша болтовня - чушь!
   - Почему же это не имеет? На законном основании бронзовые
бюсты героев устанавливают на родине...
   - Х-ха!  Тогда почему бы  не  ставить  памятники  будущим
героям еще до их рождения,  - заявил "памятник".  - Если  вы
считаете, что не может пустовать - займите его сами,  только
уж потом стойте, как положено.
   - Что-о?  - завопил старичок.  - Не слишком ли  много  вы
себе позволяете? Вам плевать на наши идеалы!..
   - Именно,  - нахально парировал  "памятник",    -  именно
плевать на ваши идеалы.
   Петров полностью очнулся и,   хотя  чувствовал  некоторую
слабость  в  теле,    с  интересом  стал  следить  за  всеми
перипетиями беседы.
   - Вы совершенно растленный тип - вот вы кто,    -  заявил
старичок.  Наслушались разных голосов,  никакого  понятия  о
морали и нравственности.  В наше время  мы  и  помыслить  не
могли о таком.
   - В ваше время...  - презрительно оказал "памятник".    -
Лучше вспомните, сколько тех самых героев вы,  в свое время,
спровадили на Соловки и  Колыму.    Про  негероев  я  вообще
молчу... А теперь о памятниках заботитесь.
   - Это ложь! Все эти, так называемые,  "факты" высосаны из
пальца нашими идеологическими противниками за рубежом.
   - А как насчет Лаврентия Палыча? Не оправдал доверия?
   - Берия был затаившимся классовым врагом.    Его  происки
были разоблачены и осуждены. И народ, между прочим...
   - Да бросьте вы, бросьте!.. Народ тут непричем. "Все, как
один,  стройными рядами..." - чушь собачья!    Нет  никакого
народа,  и никогда не было!  Были просто люди,  и они хотели
жить по-человечески, а вы им не давали.
   - Ложь и клевета! Жалкие потуги!..
   Петров зажмурился и на некоторое время  опять  погрузился
во тьму.  Когда он очнулся,    страсти  несколько  улеглись.
Старичок  тыкал  пальцем  в  бронзовую  грудь   "памятника",
последний же стоял подбоченясь и указывал тростью на Петрова,
   - А вот оно, это лицо, так сказать, лично.
   - Этот?
   - Этот. Старичок пристально изучил Петрова.
   - Допустим, - сказал он. - Предположим,  что вы являетесь
памятником - первое.  И второе  -  памятником  именно  этому
гражданину.
   - Ну-ну...
   - Отлично. Вы - памятник.  Но в таком случае  кто-то  вас
поставил? Кто именно, если не секрет?
   - Не секрет, - оказал "памятник", - я сам встал.
   Наглость этого типа, вероятно, не имела предела.
   - Ваша наглость не имеет предела!  - возопил старичок.  -
Памятник -  не  надгробное  изваяние,    для  его  установки
необходимо,  как минимум,  решение городского совета.  Это -
как минимум!
   - А вот Александр  Сергеевич  Пушкин  имел  на  сей  счет
другое мнение.  Он сам воздвиг себе памятник,    без  всяких
советов.
   - Вы это бросьте!
   - Точно, - подтвердил лейтенант, до сих пор молчавший. Он
рассеянно улыбался, щурясь на солнце.  - "Я памятник воздвиг
себе нерукотворный"
   - А вам,  товарищ лейтенант,  должно  быть  стыдно.    Вы
обязаны стоять на страже нарушений порядка и пресекать их.
   - Я так  и  делаю.    Но  пока  не  усматриваю  ухудшения
криминогенной обстановки. Хулиганства нет, все тихо и мирно.
   - Да, - подтвердил "памятник", - я вас не трогаю, вы меня
- тоже
   - А то, что он самозванно установился на постаменте?
   - Это не факт.
   - То есть как это не факт?! Он там стоял - я сам видел!
   - Вполне возможно. Но относительно законности его стояния
мы не можем пока сделать однозначных выводов.
   - Так вы его защищаете?!
   - Отнюдь. Я констатирую факт.
   - Что  значит  факт!    На  постаменте  имеется  доска  с
надписью: "Петров Вадим Сергеевич". Тот Петров жил в прошлом
веке и погиб за дело революции... Кажется, в двадцать первом
году...
   - Ничего подобного,  - вмешался "памятник".  - Тот Петров
не погиб в двадцати первом году. а был расстрелян в тридцать
третьем.  И не надо врать - только вот врать не надо!..  Все
ваше вранье уже надоело сто раз!
   - Мальчишка,  - взвизгнул старичок.  - Сопляк!  Да,  были
перегибы, классовая борьба,  но лес рубят - щепки летят.  Мы
боролись за  идеалы  справедливости  и  мы  построили  новое
общество! А товарищ Петров был реабилитирован.
   - Очень может быть,  - сказал памятник  со  злостью.    -
Вполне  допускаю,    что  тот    Петров    был    порядочным
человеком - иначе за что же его к стенке поставили.    Но  я
памятник не тому Петрову, а вот этому.
   И он ткнул пальцем в Петрова.
   - Интересно...  Очень интере-есно!  Он что,  тоже  Петров
Вадим Сергеевич?
   - Именно. Я теперь его полностью опознал. Это он.
   - А где доказательства?
   - Чего доказательства?
   - Того, что он Петров B.C.?
   - А вы у него паспорт  проверьте  -  пусть-ка  предъявит.
Гражданин, предъявите паспорт товарищу!
   - Но-но, - вмешался лейтенант, - что еще за проверка! Вы,
папаша, не имеете таких прав.
   - Так проверьте вы.
   - А я и так знаю, что рядом со мной сидит Петров B.C.
   - Вы это официально заявляете?
   - Вполне. То есть,  будем считать,  что данный вопрос  мы
решили в положительном  смысле.    Меня  интересует  другое.
Скажите,  вы точно знаете,  что здесь раньше стоял  памятник
Петрову B.C. - герою революции?
   - Еще бы мне не знать - я живу вот в этом  доме,    окна,
между прочим, на сквер выходят.
   - Очень хорошо! Давно живете?
   - С сорок девятого года.
   - Ага,  -  лейтенант  помолчал,    -  то  есть  вы  имели
возможность хорошо  познакомиться  с  обстановкой  в  данном
сквере.  В таком случае,  может быть  вы  сообщите,    когда
установлен на этом постаменте памятник Петрову B.C.  - герою
революции?
   - Что значит - когда?! - взвился старичок.
   - Ну... Он ведь здесь стоял не вечно.
   - Что значит - стоял?! Это теперь памятники начали бегать
туда-сюда, а раньше они стояли, где положено.
   - Вы меня не поняли,  -  перебил  лейтенант  и  терпеливо
продолжил,  - согласитесь,  ведь памятник ставят люди,  и до
того,  как они это сделают,  памятника не существует.   Меня
интересует, когда они это сделали в отношении памятника
   В.С.Петрову? Уточняю, В.С.Петров,  по сведениям вот этого
товарища,  был репрессирован и,   вероятно,    до  пятьдесят
третьего года не имел возможности... э-э-а... иметь памятник.
   - А он его и не имел,  - нахально вмешался "памятник".  -
Он его заимел только в шестьдесят первом.
   - Выбирайте  выражения,    любезный!    -  строго  сказал
старичок.  - Ваш полублатной лексикон заставляет меня делать
кое-какие выводы.
   - Какие же, например?
   - А такие, что вы только совсем недавно вернулись из мест
заключения.
   - Ах, ты, сморчок! - рассвирепел "памятник". - Попался бы
ты мне один на этой аллейке  раньше  -  я  бы  тебе  устроил
ликбез! Тоже небось, метишь на место хозяина?
   Последнее слово было произнесено так, что Петров невольно
вздрогнул.  Ему показалось,   что  оно  было  произнесено  с
большой буквы.
   - Гражданин!    -  лейтенант  немедленно  превратился   в
официального представителя закона, - если вы и дальше будете
вести разговор в подобном тоне, то...
   - А чего он, как этот...
   - Я вам не "эт-тот"!  - произнес старичок яростно.  - Я и
не таких...
   - А вы,  гражданин,  прекратите намеки!    -  предупредил
лейтенант. - Соблюдайте плюрализм мнений.
   - И улыбнулся старичку.  А "памятнику" подмигнул,  чем  и
разрядил обстановку.
   - Я вам вот что скажу, гражданин начальник.  - решительно
заявил "памятник".  -  Так  бы  не  сказал  -  чего  прошлое
ворошить  -  а  теперь  скажу.    Петрова  тут  поставили  в
шестьдесят первом, а до этого... Ну, что, сказать?
   - обратился он к старичку.
   Старичок демонстративно отвернулся.
   - Тогда скажу,  - заключил "памятник".  - До  него  здесь
никто не стоял, а еще раньше стоял... Этот.
   Он показал глазами в сторону постамента,  а потом куда-то
вверх в безоблачную высь.
   - Кто этот? - не понял лейтенант.
   - Ну, этот... Хозяин!
   - Какой еще хозяин?
   - Какой, какой... Не знаешь, что ли?
   - Что ты темнишь, говори толком!
   - Иосиф - кто же еще!
   - Сталин?! - догадался лейтенант.
   - Не сам конечно, а его копия.
   - Какая копия, черт бы тебя побрал!
   - Памятник. Понял? Па-мят-ник. Потом его сняли с работы и
куда-то задвинули.  А постамент остался.  Назначили Петрова.
Он стоял нормально, но, видать,  сделан был так себе - тогда
все делали тяп-ляп,  боялись в коммунизм опоздать - ну,    и
проржавел, то есть корродировал. А у нас с этим строго,  сам
понимаешь. Памятник - не фонарь, на него люди смотрят...  Ну
вот,  бросили на реставрацию,  да так и забыли.    Постамент
пустует,  и у людей возникают вопросы.  А тут  как  раз  мой
Петров окочурился,  то есть тьфу!  преставился - ну,    я  и
встал.  Теперь смотрю - он живой и здоровый,  а я как  дурак
стою. Откуда я знал, что он двойной!
   Лейтенант только крякнул и переместил фуражку со  лба  на
затылок.
   - Дожили..,  - пробормотал  старичок,    -  вместо  вождя
революция ставят черт-те кого.
   - Да уж тебя не поставят,  будь спокоен,  -  презрительно
бросил "памятник".  - Вспомни,  где ты кантовался  во  время
войны? Дорогу он строил из аула в саксаул...
   - Вы... Ты..,  - старичок неожиданно  побагровел,    -  Я
работал там,  куда меня послала партия.    А  за  клевету  -
ответишь!
   - Отвечу, отвечу.., - презрительно бросил "памятник". - Я
за свое отвечу,    а  вот  кто  будет  отвечать  за  Колыму,
Беломорканал и голодающее Поволжье? Думаете, что все концы в
воду упрятали? Не все! Ваши памятники до-олго еще вспоминать
будут. Кости,  дядя,  в вечной мерзлоте не гниют,  понял,  и
дырки в черепах не зарастают...  Ответишь...   Кишка  у  вас
тонка памятника к ответу тянуть!
   - Был бы жив товарищ Сталин..,  - с дрожью в голосе начал
старичок.
   - Это точно!  Он мог.  Он не то,  что  памятник,    он  и
прокатный стан мог притянуть к ответу.  Но теперь его  время
вышло.  Вышло,  понял ты,  старый!..  Переплавили Хозяина на
золотники и пионерские горны.  Теперь вы в них дудите и  пар
из народа спускаете,  но уж больно дырки узкие сделали,    а
пару много накопилось. А горны-то, горны!..  Кнопки забыли -
все песни те же. Вы в них дудите, а никто не слушает.
   - Придет срок - новые отольем!  - взвизгнул отаричок.   -
Державу  развалили  -  кто  ответит?..    Кровавыми  слезами
заплачете! Всех, всех вспомним. Поименно!
   - Н-ну!  - лейтенант встал и поправил портупею.  -  Прямо
здесь начнем вспоминать, или продолжим в другом месте.  - Он
сощурился. - Не терпится из страны живодерню сделать?..  Вы.
папаша, выбирайте выражения. А то ведь,  знаете,  неизвестно
кого вперед начнут отливать. Выбор имеется. Вон,  за бугром,
есть охотники фюрера обратно на постамент водрузить,  мы тут
суетимся,  а на юге аятолла уж  очень  боевой,    хотя  тоже
покойник.  И кормчий есть подходящий.  Так что лозунгов  нам
хватает - ума бы подзанять!
   - Вот и я говорю,  товарищ  лейтенант,    -  должен  быть
порядок, - очень быстро и покладисто согласился старичок.
   Он, судя по всему, уважал любую власть,  и чем тверже она
казалась, тем сильнее. А лейтенант, надо отметить, в стоячем
положении производил  особенно  твердое  впечатление.    Что
касается "памятника", то он в очередной раз сплюнул и сказал:
   - Небось,  служба,  с этими мы простились.  Теперь другие
памятники начнутся.
   - Ну-ка, ну-ка, расскажи, что там в проекте? Излагай, раз
уж ты такой памятник. А мы послушаем и примем к сведению.
   И лейтенант снова уселся на скамейку,   положив  ногу  на
ногу.
   - Все,  баста,  сказал "памятник" и  стукнул  тростью  об
асфальт,  - политикам больше не стоим.  Надоело!  Не успеешь
стать - снимают,  краской мажут,    а  пацаны  -  те  просто
обнаглели...  Мы там у себя посовещались и решили  -  шабаш.
Нет исторической перспективы!  Сегодня он великий,    завтра
просто  выдающийся,    а  послезавтра  вообще   сомнительная
личность,  да еще и руки по локоть в крови.  Правые,  левые,
либералы,  демократы,  коммунисты,  социалисты - все на одно
лицо.  Как доберутся до власти - так все,   идут  стенка  на
стенку.  А потом разбирайся,  кто  там  был  прав,    и  кто
виноват!..  Лично я теперь считаю,    что  самая  выдающаяся
личность - вот он, Петров Вадик.
   - Чем же он так выдвинулся? - поинтересовался лейтенант,
   - А самый серый.
   - Опять ты за свое?!
   - Нет, ей богу, провалиться мне на этом месте!  Серьезно,
раньше ведь как - все больше ученым стояли,  да поэтам.  Ну.
еще писателям - было дело.  И  нормально.    У  писателей  -
книжки, у ученых,  понятное дело,  открытия.  В любой момент
можно проверить. Закон всемирного тяготения на чьей совести?
Дураку понятно - Ньютона! А Парижская Коммуна?.. Тото и оно!
Теперь же вообще черт знает что...  Ученых то  сажают,    то
выпускают. Ну, сейчас-то, конечно.., а лет тридцать назад...
А сейчас их,  по-моему,  вообще нет,    и  куда  девались  -
неизвестно...  Кому стоять?!  Вот мы и  решили  -  стоим  за
серых. Понимаешь, с этими серыми канители меньше. Стоит себе
вот такой Петров,  никому не  мешает.    Молиться  за  него,
понятное дело,  никто не будет.  В пример  ставить  -  тоже,
дорожному движению он не препятствует,  и  светлых  идей  не
оставит.  Нормально!  В стройные колонны ни противники,   ни
сторонники  не  построятся.    Нет   сторонников!        Нет
противников!..  Уж не знаю,  как вы тут устроитесь,  а  нам,
памятникам, в самый раз. Ведь как было: встал, ну,  думаешь,
навека,  а тебя назавтра р-раз,  и сняли.  Или,  того  хуже,
переплавят... Вот чего я не пойму,  так это почему Христа не
снимают?  Две тысячи лет висит на  кресте,    и  ничего  ему
сделать не могут.
   - Верно, потому,  что он сам вместо памятника повисел,  -
задумчиво произнес лейтенант.   -  А  когда  его  попытались
снять...

                           -----

   Петров так и не узнал, что случилось с Христом после этой
попытки.  Мир опять помутнел,  подернулся рябью и  закрылся.
Петров оказался наедине с самим собой, но на сей раз общение
происходило в какой-то чрезвычайно мутной и вязкой жидкости,
наподобие битума,   в  которой  мысли  не  распространялись.
Думать в этой  жидкости  было  бесполезно.    Петров  сделал
несколько попыток,  полностью отупел и вынужден был пассивно
ожидать продолжения.  Его положение было  просто  отчаянным,
потому что он даже не знал,  имеется ли  хотя  бы  небольшой
шанс дождаться этого продолжения, и не имел никакого понятия
о его характере.
   Тем не менее,  после ожидания,  длившегося примерно две с
половиной вечности (причем Петров сосчитал эту  длительность
по секундам) в окружающей среде начали происходить некоторые
перемены. Вязкость среды резко уменьшилась, однородный серый
фон перед глазами сменился игрой света и теней,  а  мысли  в
голове Петрова обрели некоторую свободу  передвижения.    Он
напрягся и...
   Мешали  гвозди.    Они  ограничивали  свободу   движения,
связывали по рукам и ногам, и Петров,  как ни извивался,  не
мог освободиться из их цепких  объятий.    Свобода  казалась
недостижимой,  но мало того она казалась еще и опасной.  Ибо
гвозди стесняли,  но,  однако же,  препятствовали падению  в
бездну.
   - Ну, что же, - произнес некто,  - право выбора за тобой.
Решай.
   - Где я?!  - воскликнул Петров,  и с ужасом понял,    что
кричит вовсе не он, а кто-то другой, сидящий внутри него.
   - Нигде. Ты не существуешь.
   Петров попытался сообразить, что это означает,  и пока он
это делал,  внутренний Петров уже вступил в дело,   перекрыв
ему всякую возможность для вмешательства.
   - Как это может быть!? - воскликнул внутренний Петров.
   - Это бывает...
   - Что же теперь мне делать? Я ведь не могу так. Я не хочу!
   - Есть несколько вариантов.  Ты должен  выбрать.    Итак,
вариант первый: все остается как было. Но учти,  этот Петров
жить тебе не даст - ты ему не нужен.    Он  висит  на  своих
идеологических  гвоздях,    и  такое  положение  его  вполне
устраивает. Не забывай,  он сейчас превращается в памятник ,
но это не конец. Не это - цель!
   - Какова же цель? И кто ее поставил?
   - Ее первым поставил тот,  кто понял,  что именно  благие
намерения следует использовать для  строительства  дороги  в
светлое будущее. И куда на самом деле ведет эта дорога, знал
только он.  Последователи  приняли  все  за  чистую  монету.
Собственно,  под этим утлом зрения можно  рассматривать  всю
историю человечества...  Но мы перенесемся в тот ее  период,
когда  на  вооружение  был    принят    лозунг    социальной
справедливости. Благость намерений здесь несомненна, ибо что
может быть справедливее самоей справедливости,  как таковой.
Но очень скоро выяснилось,  что  для  воплощения  этой  идеи
существующий человеческий материал непригоден. Слишком велик
спектр    мнений    относительно    содержания       понятия
справедливости.  И  тогда  возникла  идея  вырастить  нового
человека.  Причем,  не  одного-двух,    а  целое  поколение,
грядущее на смену старому.  Цель,  как всегда,   оправдывала
средства.  Так вот,  твой Петров - результат воплощения этой
идеи. Цели, разумеется, достичь не удалось - люди есть люди.
Но Петров дальше всех продвинулся в новое качество.  Он  уже
достиг уровня памятника эпохе,    и  через  некоторое  время
начнет превращаться в обобщенный образ.  Это  и  есть  цель.
Когда она будет достигнута, ты исчезнешь, ибо совесть образу
не нужна.
   "Ах, так вот кто он такой!" - догадался Петров, но тут же
был подавлен изнутри.
   - Хорошо, а какие еще варианты?
   - Второй вариант - падение в бездну.  Петров находится  в
подвешенном состоянии,  и от падения его удерживают те самые
гвозди.  Это,  собственно,  все те же заповеди,   но  особым
образом заточенные для нужд классовой борьбы, и отличающиеся
идеологической направленностью.    Ими  Петров  пришпилен  к
кресту,  который и несет.  крест,  в свою  очередь,    несет
Петрова,  и они парят в пустоте.  Петров станет образом,   а
крест символом.
   - И третий вариант?
   - Есть и третий - воскресение...

                            -----

   Петров не успел узнать, что от него требуется по третьему
варианту, ибо мир снова проявил себя.
   Вероятно,  низкое весеннее солнце,  вырвавшееся из цепких
объятий облаков крыш  и  деревьев,    как-то  по  особенному
ударило в глаза Петрову и он вдруг начал воспринимать звуки.
Ему показалось, что он слышит глазами, а уши при этом только
мешают,  потому что через  них  в  мозг  проникало  какое-то
монотонное бормотание, бессодержательное и назойливое. Может
быть, он продолжал свой внутренний диалог - может быть... Но
какой толк от внутреннего диалога,  если он  непонятен  даже
тому, в котором происходит. Петров напрягся,  задвинул ушные
заслонки и только после этого  получил  возможность  слышать
по-настоящему.
   Казалось,  вокруг собралась целая толпа,  но  внимательно
прислушиваясь,  Петров определил,  что  разговаривают  трое,
причем один голос  принадлежал  "памятнику",    еще  один  -
старичку,  и последний,    хрипловато-безапелляционный,    -
неизвестному лицу,  к которому "памятник" обращался "товарищ
милиция"
   - Товарищ  милиция,    гражданин   старичок    ошибается,
утверждая,  что этот товарищ  пьян.    У  него  нет  никаких
оснований для подобных  утверждений!    -  горячо  настаивал
"памятник".
   - Как это нет!  - сказал старичок.   -  Вы  посмотрите!..
Посмотрите, какой у него вид!
   - В чем дело?  - вопросил "товарищ милиция".   -  Вы  кем
приходитесь этому гражданину?
   - Я ему прихожусь памятником,    -  заявил  "памятник"  с
достоинством.
   - Так... А вы?
   - Я? - казалось,  что старичок сейчас выпрыгнет из самого
себя от возмущения.  - Я ему никем не прихожусь!  Но это  не
значит, что я буду проходить мимо отдельных безобразий.
   - Ясно. Кто нарушитель общественного порядка?
   - Вот этот товарищ утверждает, что он - памятник. А я так
думаю,  что он,  извините,  врет.  Они  вдвоем  вот  с  этим
товарищем в нетрезвом состоянии утащили памятник...
   - Что ты болтаешь, старик! - возопил "памятник" несколько
правда,   театрально,    но  с  хорошо  поставленной  ноткой
негодования в голосе.  - Я этого гражданина вижу первый раз.
Согласитесь,  ведь памятник не может быть  знаком  со  своим
э-э-э...  Памятник устанавливается уже после смерти,   когда
усопший, так сказать, лежит в земле сырой.
   - Понятно. Стало быть вы - памятник.  Вы это утверждаете?
На каком основании? - осведомился "товарищ милиция".
   - Вон на том, посреди газона.
   - Ясно. Так-так-так...  Понятно.  Если вы памятник,    то
встаньте  на  свое  место  и  не  вмешивайтесь  в   действия
представителей органов охраны общественного порядка.  А если
нет,  то стойте и не мешайте,  пока я не задам вам  вопросы.
Потом будете отвечать, только не на все сразу, а по порядку!
   - А мне теперь на этом месте делать нечего. Памятник ведь
для чего нужен? Чтобы люди помнили о том,  кому он стоит.  А
зачем им помнить,  если  поминаемый  -  вот  он,    живой  и
здоровый. Можно даже потрогать...
   - Товарищ милиционер!  Я протестую!    Он  уже  два  часа
морочит тут голову своими инсинуациями. Вы ведь знаете,  что
Вадим Петров  -  один  из  тех  людей,    которые  стояли  у
колыбели...  Он - один из тысяч  жертв  царского  произвола,
отдавший свою жизнь за то, чтобы мы с вами... Это кощунство!
Я требую, чтобы положили, наконец,  конец надругательству...
Это вопрос, имеющий политическую окраску!
   - Ясно,  - произнес "товарищ милиция"!  - Помолчите  пять
минут.  А,  кстати,    где  же  сам  памятник?    Кто  может
подтвердить, что памятник на этом месте действительно стоял?
Свидетели есть?
   - Есть, - хором произнесли "памятник" и старичов.
   - Прошу предъявить документы. Ваши документы, гражданин!
   - Нет у меня документов, - буркнул "памятник".  - С каких
это пор у памятников требуют документы? Единственное,  что я
могу предъявить,  так это вон ту доску с надписью.  Вас  это
устроит?
   - Я протестую! - вмешался старичок. - Кто сказал, что это
ваша доска?  Может быть вы - самозванец!  Любой дурак  может
сказать, что это его доска. Я, например, скажу...
   - А может быть вы сами самозванец? Где ваши документы?
   - Мои? Вот они!
   - Ну вот, видите... Значит, доска не ваша. Да и по вас не
скажешь,  что вы памятник.  А у меня и окрас бронзовый,    и
документов нет. Так что уж, извините, это моя доска.
   - А я вам не верю!  Настоящий  памятник  стоит  на  своем
месте, а не бегает вокруг фундамента.  И молчит.  Я в Москве
был - там Пушкин стоит, как миленький,  и Маяковский - тоже.
А,  между прочим,  памятники великим поэтам - не чета вашему
Петрову.
   - Ты моего Петрова не трожь!  - с дрожью в голосе  сказал
"памятник".- Он хоть и не Пушкин, но и не такой сморчок, как
ты!
   - Попрошу  избавить  меня  от  оскорблений!    -  завопил
старичок.
   Дело, вероятно,  закончилось бы нападением "памятника" на
старичка с нанесением "тяжких"  и  "менее  тяжких"  телесных
повреждений, тем более,  что рука у первого должна была быть
весьма тяжелой.  Но тут  в  окрестности  скамейки  произошло
какое-то движение, и голос лейтенанта спросил:
   - В сознание приходил?
   - Приходил,  - сказал  "памятник",    -  бормотал  что-то
неразборчиво,  - Давайте,  забирайте его,  а то как  бы  мне
снова не пришлось становиться в позицию.
   - В какую позицию?
   - Ясно,  в какую.  Если он,  не дай Бог,  помрет,  то мне
деваться будет некуда.    Сам  ведь  понимаешь,    сейчас  я
незаконный,  поскольку прототип жив.  А если помрет.   то...
Пусть живет пока, и я тоже побегаю, погляжу, что и как. Мнее
теперь лафа - наши-то ничего не знают,   другому  стоять  не
назначат!
   - Опять ты начал чушь молоть! - сказал лейтенант. - А.вы,
старшина, здесь по какому поводу?
   - Да вот, - сказал "товарищ милиция", - меня этот пожилой
гражданин вызвал. Дескать, мол, пьяницы, и все такое.
   - Вы что же,  пьяного от больного отличить не можете?  Не
видите что ли, у него приступ.
   - Так точно, вижу. Надо "скорую" вызывать.
   - Уже вызвал. Вон она,  кстати,  подъезжает.  Сбегайте...
Впрочем они нас заметили. Ладно... Стало быть, так: вот этот
гражданин,  потерявший сознание - Петров Вадим Сергеевич,  я
его знаю лично.  А вот этот гражданин в краске -  неизвестно
кто.  Утверждает,  что он,  якобы,   памятник.    Попрежнему
утверждает?
   - Так точно, утверждает.
   - Жаль. Придется его задержать,  отвести  в  отделение  и
разобраться, кто он на самом деле. Займитесь с ним.  Я поеду
на "скорой".  возможно потребуется  объяснить,    при  каких
обстоятельствах: Стой! Сто-ой! Старшина, живо за ним!..
   Петров только успел понять,   что  "памятник"  дал  деру.
Больше он ничего не видел и не слышал.    Сверху  навалилось
что-то тяжелое и начало душить...

                            -----

   Ровно  через  семь  с  половиной  секунд  сердце  Петрова
остановилось, и наступило состояние клинической смерти.
   В то же  самое  мгновение  "памятник",    выскочивший  на
проезжую часть улицы,  споткнулся и упал на мостовую,  шофер
ехавшего фургона "хлеб" успел среагировать,    но  тормозной
путь оказался недостаточно коротким.  Когда шофер бледный от
испуга выскочил из кабины, он, к своему изумлению, обнаружил
под колесами бронзовую статую человека  с  тростью  в  одной
руке и шляпой - в другой.  Тут же собралась толпа народу,  и
подоспевший старшина был  вынужден  форсировать  эту  толпу,
используя не  вполне  демократические  методы  и  не  вполне
парламентские выражения.  Следуя его указаниям,  добровольцы
откатили фургон чуть назад,  и  попытались  поднять  статую,
чтобы переместить в сторону  и  освободить  проезжую  часть.
Понадобилось около десяти добровольцев,   чтобы  осуществить
эту операцию.
   В  процессе  кантования  статуи  совершенно    неожиданно
выяснилось,  что она принадлежит не кому иному,   как  вождю
революции и отцу всех народов товарищу Сталину.  После того,
как этот факт был установлен с очевидностью, среди очевидцев
возникли разногласия,  переросшие  во  всеобщее  недоумение.
Брожение умов вызвал  не  сам  факт  неожиданного  появления
статуи под колесами автофургона, и не то обстоятельство, что
автофургон попрал священный образ. Даже политические аспекты
события,  вопреки ожиданиям,  не  попали  в  фокус  внимания
общественности.  Заметим также,  что  никакого  мистического
ужаса и почтительного трепета  статуя  у  присутствующих  не
вызвала.
   Предметом дискуссий и ожесточенных споров явилось, как ни
странно, то, что вождь, хотя и был изваян,  как положено,  в
бронзе,  но одновременно,  в каком-то  непотребном  штатском
сюртуке,  при шляпе и с тросточкой,  похожей на  обглоданный
зонтик. Нет! Все, что угодно, пусть лагеря,  пусть репрессии
и миллионы жертв,  пусть даже кровавая диктатура,  но  чтобы
Сталин с тросточкой - этого быть не могло!.. Да этого просто
не могло быть!.. Вот ведь сволочи, до чего дошли!..  Это что
же,  во главе великого народа тридцать  лет  стоял  какой-то
козел с тросточкой?! Ну, гады!..
   И  только  после  решения  основного  вопроса  был  задан
второстепенный: "интересно,  а  откуда  она  тут  взялась?".
Нашлись очевидцы, утверждавшие, что статуя, якобы, выскочила
из живой изгороди сама по  себе,    без  всякой  посторонней
помощи,  после чего окаменела,  то есть обронзовела.  В это,
естественно,  никто не поверил,  потому что кто же поверит в
такую  чушь!    Высказывались  и  разумные    предположения.
Например,   такое:  из  кузова  проехавшего  мимо  грузовика
вывалилась эта статуя, и прямо под колеса хлебовозки.
   Всех рассмешил некий небритый гражданин,  хотя и трезвый,
но, видимо, ненадолго. Он заявил, что "эта бюста" тут лежала
всегда, сколько он себя помнит,  но почему-то этого никто не
замечал, а он однажды шел вечером домой и через нее упал.
   Наконец,  основная толпа,    вняв  требованиям  старшины,
разошлась по своим делам, а сам он настолько выбился из сил,
что присел на статую,  снял  шапку  и  начал  вытирать  лоб,
плавно переходящий из собственно лба в затылок.    При  этом
старшина методично повторял: "Прошу разойтись.    Освободите
проезжую часть!".
   Группа  особо  стойких  зевак,    окруженная  вездесущими
пацанами,  продолжала тесниться у обочины,  обсуждая вопрос,
откуда взялась статуя.  Сама же статуя лежала,    уткнувшись
лицом в кучу грязных  прошлогодних  листьев,    и  такое  ее
положение не позволяло задать прямой вопрос. На косвенные же
вопросы,  как известно,  вождь не отвечал никогда  даже  при
жизни.  Никому просто в голову не могло прийти задавать  ему
косвенные вопросы.
   Только один гражданин преклонного возраста вспомнил,  что
в свое время эта,  или ей подобная статуя стояла вон  в  том
сквере,  но на него никто не обратил внимания.  Все  отлично
понимали,  что в свое время в  подобном  виде  отец  народов
стоять там не мог.  Теперь же он там стоять не мог  в  любом
виде, ибо его время кончилось, хотя и сравнительно недавно.
   Когда старшина,  наконец,  вытер свой лоб до конца,    он
встал и решительно произнес:
   - Свидетели происшествия есть?
   Остатки любопытствующих словно бы ветром сдуло.  Те,  кто
постарше помнили,  а те,  кто помоложе,  знали по  рассказам
тех, кто постарше, что свидетелей вождь не любил. А из своей
многовековой истории,  и особенно ее последней части,    наш
народ успел сделать только вывод о том,  что береженного Бог
бережет. И старшина, отдадим ему должное,  знал все заветные
слова, ибо всякого повидал на своем веку.
   - Нет свидетелей?  - еще раз поинтересовался он.  - Тогда
попрошу разойтись!
   Только один малолетний пацан,  которому уроки истории еще
не успели пойти впрок, задал каверзный вопрос:
   - Дяденька, а кто этот дядька?
   Но старшина и тут не оплошал:
   - Этот-то?  - переспросил он.  - Этот  дядька  -  товарищ
Сталин Иосиф Виссарионович. Между прочим, если вы будете тут
вертеться, он ка-ак вскочит, да ка-ак вас всех сцапает!  Вот
тогда ваши мамки взвоют,  да поздно будет...   Ну-ка,    кыш
отседова!
   Бронзовая статуя благополучно пролежала до вечера,  а  на
следующее утро те из граждан,   которые  жили  поблизости  и
видели ее на обочине, убедились, что там ее больше нет.
   Что с ней  случилось?    Была  ли  она  увезена  местными
властями,  или дело обстояло как-то иначе - на  этот  вопрос
ответа не последовало.  Нельзя сказать,  что этот вопрос  не
существовал в принципе, просто никто так и не удосужился его
задать.  Да,  собственно,   никто  особенно  не  жаждал  его
получить.

                          -----

   Увы, читатель, финал этой повести трагичен, ибо описанный
в ней Петров умер. Могло ли быть иначе? Да.  Но только в том
случае,  если бы автор вздумал погрешить против истины.    А
истина состоит в том,  что Петров не мог не умереть,  будучи
распятым. Ибо будучи распятым, нельзя не умереть.  Но только
будучи мертвым, можно воскреснуть.
   Многие полагают,  что Господь наш всевышний принял смерть
на кресте в образе Христа только для того,   чтобы  искупить
грехи всего рода человеческого.  Они заблуждаются.   Господь
искупал свой собственный грех, ибо это он создал человека из
праха по своему образу и подобию, а каков человек, мы теперь
знаем...
   То,  что каждый из нас есмь червь,   История  доказала  в
полной мере.  Вождям за то низкий поклон.  Но  ведь  есть  и
вторая часть постулата! Ведь каждый - бог! А где,  извините,
тому доказательства?  И  хватит  ли  на  всех  искупления  и
отпущения, полученного две тысячи лет назад?
   Ой  ли!.. Дай  нам  Бог  и   за    семьдесят    последних
отчитаться...
   Автор имел возможность сказать гораздо больше того,   что
сказал.  Но такого желания у  него  не  возникло.    Почему?
Принято считать,  что авторы  всегда  желают  сказать  много
больше, нежели позволяют им их возможности. Это заблуждение.
Авторы,  оставляющие свои желания про запас,    очень  скоро
лишаются  возможности  быть  авторами.     Таким    образом,
нескромных желаний следует избегать всячески и  повсеместно.
И особенно осторожно следует подходить к обобщениям.  В этом
плане лучше недообобщить,  нежели переборщить.   Ибо,    как
говорили мыслители прошлого,  не все  возможное  желательно.
Смысл этой мудрой,  но туманной фразы  становится  понятным,
если принять во внимание житейский опыт: иное возможное лишь
с трудом поддается желанию.
   Теперь,    когда  необходимый  уровень    взаимопонимания
достигнут,  можно  внести  некоторую  ясность,    ввернув  в
повествование   концепцию    потенциальной    осуществимости
(критикам  тоже  следует  бросить  кость  и  лучше  всего  -
мозговую).  Упомянутая концепция гласит примерно  следующее:
рассмотрению подлежит все,  что только можно подвергнуть его
действию, и если таковое оказывается возможным,  то возможно
и само рассматриваемое (последнее слово целиком и  полностью
принадлежит критикам - они могут делать с ним все,   что  им
заблагорассудится).  Возможности,  доставляемые  концепцией,
позволяют автору  легко  отделаться  от  любого  читателя  и
отвести любые подозрения в надувательстве.
   Многим,  например,  покажется странным и нелогичным,  что
памятник  В.С.Петрову  превратился  в  бронзовое    изваяние
И.В.Сталина.  Возможность такого явления доказывается,  если
признана справедливость концепции.  Будучи описано единожды,
например в данной повести,    это  явление  не  может  более
считаться невозможным.
   Существует и более прозаическое объяснение.  Ибо в каждом
советском  человеке, независимо  от  возраста,     пола    и
вероисповедания,  сидит усатый  вождь  с  трубкой  в  зубах.
Прививка сталинизма делается ОРГАНАМИ народного  образования
(не путать с внутренними органами и органами внутренних дел)
в возрасте от трех до десяти лет каждому  гражданину  родины
социализма.  А после нее,  будь ты хоть трижды демократ  или
республиканец,   диссидент  или  коммунист,    стоит  только
обстоятельствам сложиться в знаменитую  комбинацию  из  трех
пальцев, как И.В.Сталин решительно сублимируется, выпадает в
осадок, твердеет - и все!  Ибо сталинизм,  как таковой - это
не идея.  Это - метод (не путать  с  методикой  преподавания
научного коммунизма).  Дополнительные  сведения  по  данному
вопросу можно почерпнуть в "Кратком курсе".
   Теперь  о  другом.    Только  самый  дотошный    читатель
обнаружит,  что описанная в повести неделя состоят из  одних
только рабочих дней.  С первого взгляда кажется,  что это не
может  соответствовать  никакой  действительности.    Но  не
следует забывать,  что в повествовании речь идет о событиях,
предшествующих  воскресению  и  заполненных  страстями.    В
соответствии с канонами,  такая неделя может быть  с  полным
основанием названа страстной.   В  нашей  стране  какие-либо
страсти вне основной  производственной  деятельности  просто
немыслимы,  поэтому и страстная неделя  не  может  содержать
выходных дней.
   Но всякая неделя,  и страстная в том  числе,    не  может
закончиться иначе,  как воскресением.  А об этом в тексте ни
слова!
   Что ж...
   Итак, описанный Петров умер.  Обнажим голову...  Но через
двадцать две минуты вместо него на свет божий родился  новый
Петров.  Хотя,  с тем же успехом можно считать,  что воскрес
прежний  Петров,    но  уже   очищенный    и    обновленный.
Материалистическую  часть   его    воскресения    обеспечили
реанимационные    процедуры,        мастерски    проведенные
медперсоналом районной больницы,    а  вот  кто  отвечал  за
идеалистическую часть - не вполне ясно.  Возможно,  это была
душа Петрова - она-то не могла умереть,  ибо  бессмертна  по
определению.
   Самое интересное, что уже через полтора месяца избежавший
тления Петров женился на своей Людочке,  и  теперь  читатель
может выяснить ее фамилию,  ранее неизвестную,  в отличие от
фамилии Кожемякина. Более того, еще через полтора года...
   М-мда... Еще через полтора года настало будущее, а автор,
к сожалению,  не является провидцем.  Его умственному взору,
увы, доступно только прошлое и настоящее.
   И еще один абзац, но зато уж последний.
   В  повести  напрочь  отсутствуют  какие  бы  то  ни  было
лозунги.  Это недостаток.  Автор полон решимости  восполнить
его, и делает восполнение незамедлительно.
   Граждане Петровы!  Не ждите Страшного Суда -  он  хоть  и
запланирован, но не может состояться,  пока все не соберутся
на том свете. Воскресайте теперь, но, ради Бога,  не тратьте
понапрасну своих воскресений!


                                             Железноярск-26
                                              1988 - 1991

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: