брезгливо поморщился Зелинский.
- Он сам говорил...
- Огнестрельное, точно говорю!.. Я в госпитале навидался таких, знаю
точно! По всему, в спину ему стрелил либо подлец какой, либо враг!.. А
за него ты не сумлевайся... Чо молчишь?
- Так... Думаю...
- Думать нужно... Помнишь, как ты плакался мне? По пьяному делу, ко-
нечно. Говорил, вы в Афганистане много дров наломали... Тоже, видать,
жжет изнутри?.. То-то и оно! А я рапорт подал: не могу бале... На днях,
веришь, в городском автобусе людей обыскивать начал... Пьяный был, пока-
залось, что на "шмоне" стою... Естественно, мне и врезали мужики!
- Вот откуда у тебя синяки были! - не удержавшись, рассмеялся капи-
тан.
- Смешно тебе... Во как! На рядну Украину пидамеи...
Вышел Зелинский из здания ШИЗО в пакостном настроении. Случайно или
нет, но старый вояка взбередил его, задел больное, сокровенное, задел
то, что он прятал в дальние тайники своей души, стараясь забыть, стереть
в памяти. Но оно вновь и вновь подкатывало к самому горлу, перехватывая
дыхание, не давая спокойно жить... Это напоминало открытую рану, с виду
вроде начавшую заживать, но при малейшем прикосновении снова саднящую...
Афганистан! Самый тяжелый, самый мерзкий промежуток его жизни!..
Как прекрасно все складывалось сначала! С отличием окончил школу,
поступил в МГУ, на юридический факультет, окончил тоже с отличием, расп-
ределился в прокуратуру... И там показал себя в нашумевших делах... Во-
енная академия... А потом неожиданное предложение: в Афганистан... Вна-
чале вроде бы все складывалось, но... Опять сакраментальное "но"! Зе-
линский криво усмехнулся... Он попросту бежал оттуда!.. Самым настоящим
примитивным образом! Уж хотя бы себе-то он должен в этом признаться! А
что он мог сделать? Стоило ему только заикнуться, что комдив связан с
контрабандистами, продает оружие душманам, продает врагу, который потом
стреляет в наших ребят, как моментально был отозван в Москву. Еще неиз-
вестно, чем бы это кончилось, не подай он рапорт об отставке "по состоя-
нию здоровья", благо приятель имелся среди врачей...
Ладно, хватит киснуть: жить нужно! А все-таки странно, откуда у Го-
воркова огнестрельное ранение...
Митяй
Митяй, одетый в белую куртку кухонного работника, тащил по длинному
коридору изолятора тележку, нагруженную огромными кастрюлями с жидкой
пшенной кашей и несколькими стопками алюминиевых мисок. В отдельной чаш-
ке были сложены десятка два таких же алюминиевых, как и миски, ложек с
обломанными черенками.
Лоб и голову Митяя украшали свежие, с еще не снятыми швами, рваные
шрамы. Из камер, куда он протягивал миски, раздавались злые голоса:
- Специально водой, что ли, разбавил, сучка?
- Базар шлифуй? - огрызался Митяй.
- Тебя бы накормить этим пойлом!
- Я ее готовлю, что ли? - буркнул Митяй, сунув последнюю миску, со
злостью захлопнул "кормушку амбразуру" и двинулся дальше. Приблизясь к
камере под номером три, бросил косой взгляд на дежурного прапорщика:
азербайджанец лениво листал какой-то журнал и не смотрел в его сторону.
Митяй невозмутимо подошел к нужной камере, откинул "кормушку".
- Девять? - Заглянув в камеру, посчитал сидевших, потом отсчитал де-
вять мисок, поставил у кастрюли, налил в одну черпак каши и, подавая ее,
тихо позвал в "кормушку": - Савелий!
- Говори! - сразу же отозвался тот, присев перед "кормушкой". Увидев
Митяя, выругался: - Псы вонючие! Как разукрасили!
- Ты их тоже разделал, дай бог! - восхищенно прошептал тот, не прек-
ращая подавать миски с кашей. - Двое до сих пор в санчасти, а Аршин...
- Видел его на днях...
- Да? Всех к куму таскали... с машины, базарят, упали... во время
погрузки! - увлекшись, Митяй рассмеялся и не заметил, как прапорщик на
цыпочках подкрался к нему сзади.
В последнюю миску Митяй бросил кусок мяса, сверху - черпак каши...
- Это - тебе! - сказал он, протягивая миску Савелию.
Савелий хотел было взять ее, но прапорщик ударил по руке Митяя, мяс-
ка упала, загремев на цементном полу, и довольный азербайджанец наступил
сапогом на мясо.
- Эшо одын раз - зыдэс ыдош! - ехидно ухмыльнулся они, посвистывая,
пошел к себе в дежурку...
Савелий - Зелинский
Пятнадцатый день отсидки в ШИЗО тянулся для Савелия особенно долго.
Во-первых, этот день был "летным" (так зеки называли дни в ШИЗО, когда,
кроме кипятка и уменьшенной пайки хлеба, ничего не давали, были в "про-
лете"), во-вторых, ослабленный от довольно скудного питания организм
требовал покоя, а нервы Савелия были настолько возбуждены, что сна-то и
не было. Он вспоминал всевозможные способы расслабления, пытаясь приме-
нить их, но взбунтовавшийся организм не поддавался.
И вдруг незадолго до конца отсидки Савелий крепко уснул, да настоль-
ко крепко, что не слышал ни скрежета ржавых петель дверей камеры, ни го-
лоса дежурного прапорщика, несколько раз выкрикнувшего его фамилию. Оч-
нулся только тогда, когда кто-то из зеков толкнул его в плечо.
- Чего спишь до отбоя? Может, добавить еще пятнашку за нарушение ре-
жима? - сердито проговорил дежурный прапорщик.
Савелий, не совсем проснувшийся, ничего не ответил, и, видимо, это
спасло от добавки.
- Ладно, пошли! - миролюбиво бросил тот и закрыл за ним камеру. -
Телега здесь?
- Нет, в секции...
- Подморозило... Ничего, добежишь... Черт, журнал-то на вахте! При-
дется с тобой идти: расписаться же тебе надо... - Он напялил на себя ши-
нель, открыл входную дверь, но выйти они не успели: вошел капитан Зе-
линский.
- А ты куда, Савкин?
- За журналом... товарищ капитан, дежурный помощник начальника коло-
нии зачем-то забрал, а ему расписаться нужно...
- Вот что, Савкин, ты сбегай за журналом, а мне нужно поговорить с
ним... Можешь не торопиться!
Кивнув, тот вышел, и капитан предложил Савелию пройти в дежурную
комнату.
- Что же ты, Говорков, то кулаками машешь, то грубишь? - спросил ка-
питан, усаживаясь за стол. - Думаешь, не знаю, что произошло тогда ночью
в отряде?
- Дятлов и тех, кто за заварку готовы мать продать, много... - ух-
мыльнулся Савелий.
- Так-а-ак... - не ожидая таких откровений, капитан явно не сразу
нашелся. - Сам-то какой раз сидишь?
- Пятый! - спокойно сказал Савелий, не понимая, почему капитана так
интересует его биография, что уже дважды спрашивает одно и то же.
- И когда только успел?!
- Так с малолетки! - усмехнулся Савелий, а сам подумал: "Надо же,
повторяет те же самые вопросы"
- А родители чем занимаются?
- Во Внешторге пашут! - он уже с трудом удерживается, чтобы не зас-
меяться.
- Понятно, - устало вздыхает капитан. - Джинсы, доллары, тряпки...
- ..."маде ин оттуда", одним словом, фарца... - перебивая, подхваты-
вает Савелий. - А теперь поговорим за "рабочие руки", "всюду нужны"... -
Он неожиданно рассердился. - У вас, что, капитан, это обычный "разговор
по душам с проклятыми зеками", так?
Зелинский поднял глаза на Савелия и поморщился: нехорошо получи-
лось... Как же он забыл, что еще при его появлении разговаривал с ним?
Нехорошо получилось...
- Небось, подумал, что проверяю тебя? - со вздохом спросил он, а по-
том вдруг признался: - Не проверяю: заработался, да и память подвела...
- Почему-то память не подвела, когда пытались выяснить о том, что
ночью произошло, - разозлился Савелий.
- Что делать, работа такая... Нужно же знать, что в зоне творится...
- Ой ли? Ты что, начальник, - кум, режим?
- Я замещаю сейчас дежурного помощника начальника колонии... Слова
Савелия почему-то задели его, и ему вдруг захотелось оправдаться. - А
дежурный помощник и кум, и режим, и хозяин...
- И швеи, и жнец, и на дуде игрец! Кем бы ни работать, лишь бы не
работать, так, что ли?
Зелинский вскинул на него глаза, несколько секунд смотрел, перебары-
вая нахлынувшую злобу. - Эх, Говорков, Говорков, что ты...
Его перебил вернувшийся прапорщик, дежурный по ШИЗО:
- Вас Чернышев зовет!
- Хорошо! - Зелинский встал, взглянул на Савелия и быстро вышел.
- Вот здесь распишись! - Прапорщик ткнул в журнал, потирая закоче-
невшие руки. - Холодновато...
Савелий
На улице действительно было морозно, а Савелий был в одной нательной
рубашке. Хлопая себя по бокам, он во всю прыть побежал к своему бараку.
- Говорок! - окликнул его Кошка. Савелий остановился, поджидая его.
- Одевай скорее: простудишься! - Набросил на него шапку, помог наки-
нуть телогрейку. - В отряд к тебе забегал... Стою, жду-жду, а тебя все
нет!
- Зелинский беседу проводил... - стуча зубами, выдавил Савелий. -
Кто? Да что? Да кем?
- Брось, не бери в голову! Идем ко мне: кое-что собрал для твоего
выхода... Оголодал, небось?..
- Есть немного, - кивнул Савелий. Телогрейка и валенки быстро согре-
ли, и он почувствовал себя человеком...
После выхода из ШИЗО Савелий еще больше замкнулся, почти ни с кем не
общался, не разговаривал.
Никакие лагерные события не могли ни встряхнуть его, ни расшевелить.
И если раньше он всегда вставал на сторону слабого, обижаемого, то сей-
час демонстративно отворачивался в сторону... Однажды буквально на его
глазах пырнули парня ножом, и Савелий, зная, что тот совершенно невино-
вен, более того, беззащитен перед нападавшими, даже пальцем не шевель-
нул. Это безразличие к злу, совершаемому на его глазах, полная апатия ко
всему, что его не касалось лично, было страшнее всего.
Холода постепенно отступили. Яркое весеннее солнце настолько сильно
пригрело землю, что она моментально откликнулась на это тепло: то здесь,
то там пробивались ярко-зеленые расточки травы, а на единственном дере-
ве, неизвестно как сохраненном, а может, и посаженном какой-то заботли-
вой рукой посреди рабочей зоны, поселилось несколько грачей. Они были
настолько шумливы, что невольно привлекали всеобщее внимание. При первой
же возможности, во время перекура или обеда, зеки рассаживались вокруг
дерева на специально сооруженные скамейки. Сидели тихие, задумчивые, с
какой-то необъяснимой тоской вслушиваясь в стрекот посланцев того мира,
которого они лишились на разные сроки...
Савелий не любил эти посиделки... Для него весна в неволе была пер-
вой, и он старался избегать всего, что хоть немного напоминало о другом,
вольном мире, начинавшемся за колючим забором.
Савелий с удивлением открывал для себя, что, находясь на свободе,
человек совершенно не обращает внимания на цветы, магазины, транспорт,
не ценит такую возможность, как пойти куда глаза глядят...
Савелий понял, что самое ужасное при наказании лишением свободы -
ощущение безысходности, ощущение того, что ты - ненужная песчинка в че-
ловеческом море: выдернули тебя из массы, и ничего там не изменилось,
все идет своим чередом, словно тебя там и не было... Лишний, никому не
нужный - это преследует в заключении повсюду: в жилой зоне и на работе,
в столовой и на улице, везде. Если кто-то вдруг забудет об этом, то ему
моментально напомнят: "Знай свое стойло и не пырхайся!"
Первые дни пребывания в зоне Савелия более всего угнетала бирка,
пришитая на груди, с указанием фамилии, отряда, бригады. Эта бирка жгла
ему грудь, хотелось сорвать ее! Она, словно ошейник у собаки, держала
человека сильнее, чем цепь... И, конечно, законы! Нет, не те законы, на-
писанные в правилах содержания осужденных в тюрьмах и лагерях, а свои,
зековские, неписаные - законы! Эти законы исполнялись гораздо более неу-
коснительно, чем официальные, государственные, ибо их невыполнение кара-
лось моментально, на месте, как говорится, без всякого следствия и суда.
