- Mais, madame, c'etait du feu!43 - прибавила с заигрывающей улыбкой
mademoiselle Blanche.
--------
42 - Какая победа! (франц.).
43 - Но, сударыня, это было блестяще! (франц.).
- Да-с, вот взяла да и выиграла двенадцать тысяч флоринов! Какое
двенадцать, а золото-то? С золотом почти что тринадцать выйдет. Это сколько
по-нашему? Тысяч шесть, что ли, будет?
Я доложил, что и за семь перевалило, а по теперешнему курсу, пожалуй,
и до восьми дойдет.
- Шутка, восемь тысяч! А вы-то сидите здесь, колпаки, ничего не
делаете! Потапыч, Марфа, видели?
- Матушка, да как это вы? Восемь тысяч рублей, - восклицала,
извиваясь, Марфа.
- Нате, вот вам от меня по пяти золотых, вот! Потапыч и Марфа
бросились целовать ручки.
- И носильщикам дать по фридрихсдору. Дай им по золотому, Алексей
Иванович. Что это лакей кланяется, и другой тоже? Поздравляют? Дай им тоже
по фридрихсдору.
- Madame la princesse... un pauvre expatrie... malheur continuel... le
princes russes sont si genereux44, - увивалась около кресел одна личность в
истасканном сюртуке, пестром жилете, в усах, держа картуз на отлете и с
подобострастною улыбкой...
--------
44 - Госпожа княгиня... бедный эмигрант... постоянное несчастье...
русские князья так щедры... (франц.).
- Дай ему тоже фридрихсдор. Нет, дай два; ну, довольно, а то конца с
ними не будет. Подымите, везите! Прасковья, - обратилась она к Полине
Александровне, - я тебе завтра на платье куплю, и той куплю mademoiselle...
как ее, mademoiselle Blanche, что ли, ей тоже на платье куплю. Переведи ей,
Прасковья!
- Merci, madame, - умильно присела mademoiselle Blanche, искривив рот
в насмешливую улыбку, которою обменялась с Де-Грие и генералом. Генерал
отчасти конфузился и ужасно был рад, когда мы добрались до аллеи.
- Федосья, Федосья-то, думаю, как удивится теперь, - говорила бабушка,
вспоминая о знакомой генеральской нянюшке. - И ей нужно на платье подарить.
Эй, Алексей Иванович, Алексей Иванович, подай этому нищему!
По дороге проходил какой-то оборванец, с скрюченною спиной, и глядел
на нас.
- Да это, может быть, и не нищий, а какой-нибудь прощелыга, бабушка.
- Дай! дай! дай ему гульден!
Я подошел и подал. Он посмотрел на меня с диким недоумением, однако
молча взял гульден. От него пахло вином.
- А ты, Алексей Иванович, не пробовал еще счастия?
- Нет, бабушка.
- А у самого глаза горели, я видела.
- Я еще попробую, бабушка, непременно, потом.
- И прямо ставь на zero! Вот увидишь! Сколько у тебя капиталу?
- Всего только двадцать фридрихсдоров, бабушка.
- Немного. Пятьдесят фридрихсдоров я тебе дам взаймы, если хочешь. Вот
этот самый сверток и бери, а ты, батюшка, все-таки не жди, тебе не дам! -
вдруг обратилась она к генералу.
Того точно перевернуло, но он промолчал. Де-Грие нахмурился.
- Que diable, c'est une terrible vieille!45 - прошептал он сквозь зубы
генералу.
- Нищий, нищий, опять нищий! - закричала бабушка. - Алексей Иванович,
дай и этому гульден.
На этот раз повстречался седой старик, с деревянной ногой, в каком-то
синем длиннополом сюртуке и с длинною тростью в руках. Он похож был на
старого солдата. Но когда я протянул ему гульден, он сделал шаг назад и
грозно осмотрел меня.
- Was ist's der Teufel!46 - крикнул он, прибавив к этому еще с десяток
ругательств.
- Ну дурак! - крикнула бабушка, махнув рукой. - Везите дальше!
Проголодалась! Теперь сейчас обедать, потом немного поваляюсь и опять туда.
- Вы опять хотите играть, бабушка? - крикнул я.
- Как бы ты думал? Что вы-то здесь сидите да киснете, так и мне на вас
смотреть?
- Mais, madame, - приблизился Де-Грие, - les chances vent tourner, une
seule mauvaise chance et vous perdrez tout... surtout avec votre jeu...
c'etait terrible!47
- Vous perdrez absolument48, - защебетала m-lle Blanche.
--------
45 - Черт возьми, ужасная старуха (франц.).
46 - Черт побери, что это такое! (нем.).
47 - Но, сударыня, удача может изменить, один неудачный ход - и вы
потеряете все... особенно с вашими ставками... это ужасно! (франц.).
48 - Вы потеряете непременно (франц.).
- Да вам-то всем какое дело? Не ваши проиграю - свои! А где этот
мистер Астлей? - спросила она меня.
- В воксале остался, бабушка.
- Жаль; вот этот так хороший человек.
Прибыв домой, бабушка еще на лестнице, встретив обер-кельнера,
подозвала его и похвастала своим выигрышем; затем позвала Федосью, подарила
ей три фридрихсдора и велела подавать обедать. Федосья и Марфа так и
рассыпались пред нею за обедом.
- Смотрю я на вас, матушка, - трещала Марфа, - и говорю Потапычу, что
это наша матушка хочет делать. А на столе денег-то, денег-то, батюшки!
всю-то жизнь столько денег не видывала, а вс° кругом господа, вс° одни
господа сидят. И откуда, говорю, Потапыч, это вс° такие здесь господа?
Думаю, помоги ей сама мати-божия. Молюсь я за вас, матушка, а сердце вот
так и замирает, так и замирает, дрожу, вся дрожу. Дай ей, господи, думаю, а
тут вот вам господь и послал. До сих пор, матушка, так и дрожу, так вот вся
и дрожу.
- Алексей Иванович, после обеда, часа в четыре, готовься; пойдем. А
теперь покамест прощай, да докторишку мне какого-нибудь позвать не забудь,
тоже и воды пить надо. А то и позабудешь, пожалуй.
Я вышел от бабушки как одурманенный. Я старался себе представить, что
теперь будет со всеми нашими и какой оборот примут дела? Я видел ясно, что
они (генерал преимущественно) еще не успели прийти в себя, даже и от
первого впечатления. Факт появления бабушки вместо ожидаемой с часу на час
телеграммы об ее смерти (а стало быть, и о наследстве) до того раздробил
всю систему их намерений и принятых решений, что они с решительным
недоумением и с каким-то нашедшим на всех столбняком относились к
дальнейшим подвигам бабушки на рулетке. А между тем этот второй факт был
чуть ли не важнее первого, потому что хоть бабушка и повторила два раза,
что денег генералу не даст, но ведь кто знает, - все-таки не должно было
еще терять надежды. Не терял же ее Де-Грие, замешанный во все дела
генерала. Я уверен, что и m-lle Blanche, тоже весьма замешанная (еще бы:
генеральша и значительное наследство!), не потеряла бы надежды и употребила
бы все обольщения кокетства над бабушкой - в контраст с неподатливою и
неумеющею приласкаться гордячкой Полиной. Но теперь, теперь, когда бабушка
совершила такие подвиги на рулетке, теперь, когда личность бабушки
отпечаталась пред ними так ясно и типически (строптивая, властолюбивая
старуха et tombee en enfance), теперь, пожалуй, и все погибло: ведь она,
как ребенок, рада, что дорвалась, и, как водится, проиграется в пух. Боже!
подумал я (и прости меня, господи, с самым злорадным смехом), - боже, да
ведь каждый фридрихсдор, поставленный бабушкою давеча, ложился болячкою на
сердце генерала, бесил Де-Грие и доводил до исступления m-lle de Cominges,
у которой мимо рта проносили ложку. Вот и еще факт: даже с выигрыша, с
радости, когда бабушка раздавала всем деньги и каждого прохожего принимала
за нищего, даже и тут у ней вырвалось к генералу: "А тебе-то все-таки не
дам!" Это значит: села на этой мысли, уперлась, слово такое себе дала; -
опасно! опасно!
Все эти соображения ходили в моей голове в то время, как я поднимался
от бабушки по парадной лестнице, в самый верхний этаж, в свою каморку. Все
это занимало меня сильно; хотя, конечно, я и прежде мог предугадывать
главные толстейшие нити, связывавшие предо мною актеров, но все-таки
окончательно не знал всех средств и тайн этой игры. Полина никогда не была
со мною вполне доверчива. Хоть и случалось, правда, что она открывала мне
подчас, как бы невольно, свое сердце, но я заметил, что часто, да почти и
всегда, после этих открытий или в смех обратит все сказанное, или запутает
и с намерением придаст всему ложный вид. О! она многое скрывала! Во всяком
случае, я предчувствовал, что подходит финал всего этого таинственного и
напряженного состояния. Еще один удар - и все будет кончено и обнаружено. О
своей участи, тоже во всем этом заинтересованный, я почти не заботился.
Странное у меня настроение: в кармане всего двадцать фридрихсдоров; я
далеко на чужой стороне, без места и без средств к существованию, без
надежды, без расчетов и - не забочусь об этом! Если бы не дума о Полине, то
я просто весь отдался бы одному комическому интересу предстоящей развязки и
хохотал бы во все горло. Но Полина смущает меня; участь ее решается, это я
предчувствовал, но, каюсь, совсем не участь ее меня беспокоит. Мне хочется
проникнуть в ее тайны; мне хотелось бы, чтобы она пришла ко мне и сказала:
"Ведь я люблю тебя", а если нет, если это безумство немыслимо, то тогда...
ну, да чего пожелать? Разве я знаю, чего желаю? Я сам как потерянный; мне
только бы быть при ней, в ее ореоле, в ее сиянии, навечно, всегда, всю
жизнь. Дальше я ничего не знаю! И разве я могу уйти от нее?
В третьем этаже, в их коридоре, меня что-то как толкнуло. Я обернулся
и, в двадцати шагах или более, увидел выходящую из двери Полину. Она точно
выжидала и высматривала меня и тотчас же к себе поманила.
- Полина Александровна...
- Тише! - предупредила она.
- Представьте себе, - зашептал я, - меня сейчас точно что толкнуло в
бок; оглядываюсь - вы! Точно электричество исходит из вас какое-то!
- Возьмите это письмо, - заботливо и нахмуренно произнесла Полина,
наверное не расслышав того, что я сказал, - и передайте лично мистеру
Астлею сейчас. Поскорее, прошу вас. Ответа не надо. Он сам...
Она не договорила.
- Мистеру Астлею? - переспросил я в удивлении.
Но Полина уже скрылась в дверь.
- Ага, так у них переписка! - я, разумеется, побежал тотчас же
отыскивать мистера Астлея, сперва в его отеле, где его не застал, потом в
воксале, где обегал все залы, и наконец, в досаде, чуть не в отчаянии,
возвращаясь домой, встретил его случайно, в кавалькаде какие-то англичан и
англичанок, верхом. Я поманил его, остановил и передал ему письмо. Мы не
успели и переглянуться. Но я подозреваю, что мистер Астлей нарочно поскорее
пустил лошадь.
Мучила ли меня ревность? Но я был в самом разбитом состоянии духа. Я и
удостовериться не хотел, о чем они переписываются. Итак, он ее поверенный!
"Друг-то друг, - думал я, - и это ясно (и когда он успел сделаться), но
есть ли тут любовь?" "Конечно, нет", - шептал мне рассудок. Но ведь одного
рассудка в эдаких случаях мало. Во всяком случае предстояло и это
разъяснить. Дело неприятно усложнялось.
Не успел я войти в отель, как швейцар и вышедший из своей комнаты
обер-кельнер сообщили мне, что меня требуют, ищут, три раза посылали
наведываться: где я? - просят как можно скорее в номер к генералу. Я был в
самом скверном расположении духа. У генерала в кабинете я нашел, кроме
самого генерала, Де-Грие и m-lle Blanche, одну, без матери. Мать была
решительно подставная особа, употреблявшаяся только для парада; но когда
доходило до настоящего дела, то m-lle Blanche орудовала одна. Да и вряд ли
та что-нибудь знала про дела своей названной дочки.
Они втроем о чем-то горячо совещались, и даже дверь кабинета была
заперта, чего никогда не бывало. Подходя к дверям, я расслышал громкие
голоса - дерзкий и язвительный разговор Де-Грие, нахально-ругательный и
бешеный крик Blanche и жалкий голос генерала, очевидно в чем-то
оправдывавшегося. При появлении моем все они как бы поприудержались и
подправились. Де-Грие поправил волосы и из сердитого лица сделал
улыбающееся, - тою скверною, официально-учтивою, французскою улыбкою,
которую я так ненавижу. Убитый и потерявшийся генерал приосанился, но
как-то машинально. Одна только m-lle Blanche почти не изменила своей
сверкающей гневом физиономии и только замолкла, устремив на меня взор с
