Федор Михайлович Достоевский
Игрок
Сверка произведена по "Собранию сочинений в десяти томах" (Москва,
Художественная литература, 1957).
Роман
(Из записок молодого человека)
Глава I
Наконец я возвратился из моей двухнедельной отлучки. Наши уже три дня
как были в Рулетенбурге. Я думал, что они и бог знает как ждут меня, однако
ж ошибся. Генерал смотрел чрезвычайно независимо, поговорил со мной свысока
и отослал меня к сестре. Было ясно, что они где-нибудь перехватили денег.
Мне показалось даже, что генералу несколько совестно глядеть на меня. Марья
Филипповна была в чрезвычайных хлопотах и поговорила со мною слегка;
деньги, однако ж, приняла, сосчитала и выслушала весь мой рапорт. К обеду
ждали Мезенцова, французика и еще какого-то англичанина: как водится,
деньги есть, так тотчас и званый обед, по-московски. Полина Александровна,
увидев меня, спросила, что я так долго? и, не дождавшись ответа, ушла
куда-то. Разумеется, она сделала это нарочно. Нам, однако ж, надо
объясниться. Много накопилось.
Мне отвели маленькую комнатку, в четвертом этаже отеля. Здесь
известно, что я принадлежу к свите генерала. По всему видно, что они
успели-таки дать себя знать. Генерала считают здесь все богатейшим русским
вельможей. Еще до обеда он успел, между другими поручениями, дать мне два
тысячефранковых билета разменять. Я разменял их в конторе отеля. Теперь на
нас будут смотреть, как на миллионеров, по крайней мере целую неделю. Я
хотел было взять Мишу и Надю и пойти с ними гулять, но с лестницы меня
позвали к генералу; ему заблагорассудилось осведомиться, куда я их поведу.
Этот человек решительно не может смотреть мне прямо в глаза; он бы и очень
хотел, но я каждый раз отвечаю ему таким пристальным, то есть
непочтительным взглядом, что он как будто конфузится. В весьма напыщенной
речи, насаживая одну фразу на другую и наконец совсем запутавшись, он дал
мне понять, чтоб я гулял с детьми где-нибудь, подальше от воксала, в парке.
Наконец он рассердился совсем и круто прибавил:
- А то вы, пожалуй, их в воксал, на рулетку, поведете. Вы меня
извините, - прибавил он, - но я знаю, вы еще довольно легкомысленны и
способны, пожалуй, играть. Во всяком случае, хоть я и не ментор ваш, да и
роли такой на себя брать не желаю, но по крайней мере имею право пожелать,
чтобы вы, так сказать, меня-то не окомпрометировали...
- Да ведь у меня и денег нет, - отвечал я спокойно; - чтобы
проиграться, нужно их иметь.
- Вы их немедленно получите, - ответил генерал, покраснев немного,
порылся у себя в бюро, справился в книжке, и оказалось, что за ним моих
денег около ста двадцати рублей.
- Как же мы сосчитаемся, - заговорил он, - надо переводить на талеры.
Да вот возьмите сто талеров, круглым счетом, - остальное, конечно, не
пропадет.
Я молча взял деньги.
- Вы, пожалуйста, не обижайтесь моими словами, вы так обидчивы... Если
я вам заметил, то я, так сказать, вас предостерег и уж, конечно, имею на то
некоторое право...
Возвращаясь пред обедом с детьми домой, я встретил целую кавалькаду.
Наши ездили осматривать какие-то развалины. Две превосходные коляски,
великолепные лошади. Mademoiselle Blanche в одной коляске с Марьей
Филипповной и Полиной; французик, англичанин и наш генерал верхами.
Прохожие останавливались и смотрели; эффект был произведен; только генералу
несдобровать. Я рассчитал, что с четырьмя тысячами франков, которые я
привез, да прибавив сюда то, что они, очевидно, успели перехватить, у них
теперь есть семь или восемь тысяч франков; этого слишком мало для m-lle
Blanche.
M-lle Blanche стоит тоже в нашем отеле, вместе с матерью; где-то тут
же и наш французик. Лакеи называют-его "m-r le comte1", мать m-lle Blanche
называется "m-me la comtesse2"; что ж, может быть, и в самом деле они comte
et comtesse.
--------
1 г-н граф (франц.).
2 г-жа графиня (франц.).
Я так и знал, что m-r le comte меня не узнает, когда мы соединимся за
обедом. Генерал, конечно, и не подумал бы нас знакомить или хоть меня ему
отрекомендовать; а m-r le comte сам бывал в России и знает, как невелика
птица - то, что они называют outchitel. Он, впрочем, меня очень хорошо
знает. Но, признаться, я и к обеду-то явился непрошеным; кажется, генерал
позабыл распорядиться, а то бы, наверно, послал меня обедать за table
d'hot'ом3. Я явился сам, так что генерал посмотрел на меня с
неудовольствием. Добрая Марья Филипповна тотчас же указала мне место; но
встреча с мистером Астлеем меня выручила, и я поневоле оказался
принадлежащим к их обществу.
--------
3 табльдот, общий стол (франц.).
Этого странного англичанина я встретил сначала в Пруссии, в вагоне,
где мы сидели друг против друга, когда я догонял наших; потом я столкнулся
с ним, въезжая во Францию, наконец - в Швейцарии; в течение этих двух
недель - два раза, и вот теперь я вдруг встретил его уже в Рулетенбурге. Я
никогда в жизни не встречал человека более застенчивого; он застенчив до
глупости и сам, конечно, знает об этом, потому что он вовсе не глуп.
Впрочем, он очень милый и тихий. Я заставил его разговориться при первой
встрече в Пруссии. Он объявил мне, что был нынешним летом на Норд-Капе и
что весьма хотелось ему быть на Нижегородской ярмарке. Не знаю, как он
познакомился с генералом; мне кажется, что он беспредельно влюблен в
Полину. Когда она вошла, он вспыхнул, как зарево. Он был очень рад, что за
столом я сел с ним рядом, и, кажется, уже считает меня своим закадычным
другом.
За столом французик тонировал4 необыкновенно; он со всеми небрежен и
важен. А в Москве, я помню, пускал мыльные пузыри. Он ужасно много говорил
о финансах и о русской политике. Генерал иногда осмеливался противоречить,
но скромно, единственно настолько, чтобы не уронить окончательно своей
важности.
--------
4 - задавал тон (франц. - ton).
Я был в странном настроении духа; разумеется, я еще до половины обеда
успел задать себе мой обыкновенный и всегдашний вопрос: зачем я валандаюсь
с этим генералом и давным-давно не отхожу от них? Изредка я взглядывал на
Полину Александровну; она совершенно не примечала меня. Кончилось тем, что
я разозлился и решился грубить.
Началось тем, что я вдруг, ни с того ни с сего, громко и без спросу
ввязался в чужой разговор. Мне, главное, хотелось поругаться с французиком.
Я оборотился к генералу и вдруг совершенно громко и отчетливо, и, кажется,
перебив его, заметил, что нынешним летом русским почти совсем нельзя
обедать в отелях за табльдотами. Генерал устремил на меня удивленный
взгляд.
- Если вы человек себя уважающий, - пустился я далее, - то непременно
напроситесь на ругательства и должны выносить чрезвычайные щелчки. В Париже
и на Рейне, даже в Швейцарии, за табльдотами так много полячишек и им
сочувствующих французиков, что нет возможности вымолвить сло'ва, если вы
только русский.
Я проговорил это по-французски. Генерал смотрел на меня в недоумении,
не зная, рассердиться ли ему или только удивиться, что я так забылся.
- Значит, вас кто-нибудь и где-нибудь проучил, - сказал французик
небрежно и презрительно.
- Я в Париже сначала поругался с одним поляком, - ответил я, - потом с
одним французским офицером, который поляка поддерживал. А затем уж часть
французов перешла на мою сторону, когда я им рассказал, как я хотел плюнуть
в кофе монсиньора.
- Плюнуть? - спросил генерал с важным недоумением и даже осматриваясь.
Французик оглядывал меня недоверчиво.
- Точно так-с, - отвечал я. - Так как я целых два дня был убежден, что
придется, может быть, отправиться по нашему делу на минутку в Рим, то и
пошел в канцелярию посольства святейшего отца в Париже, чтоб визировать
паспорт. Там меня встретил аббатик, лет пятидесяти, сухой и с морозом в
физиономии, и, выслушав меня вежливо, но чрезвычайно сухо, просил
подождать. Я хоть и спешил, но, конечно, сел ждать, вынул "Opinion
nationale"5 и стал читать страшнейшее ругательство против России. Между тем
я слышал, как чрез соседнюю комнату кто-то прошел к монсиньору; я видел,
как мой аббат раскланивался. Я обратился к нему с прежнею просьбою; он еще
суше попросил меня опять подождать. Немного спустя вошел кто-то еще
незнакомый, но за делом, - какой-то австриец, его выслушали и тотчас же
проводили наверх. Тогда мне стало очень досадно; я встал, подошел к аббату
и сказал ему решительно, что так как монсиньор принимает, то может кончить
и со мною. Вдруг аббат отшатнулся от меня с необычайным удивлением. Ему
просто непонятно стало, каким это образом смеет ничтожный русский равнять
себя с гостями монсиньора? Самым нахальным тоном, как бы радуясь, что может
меня оскорбить, обмерил он меня с ног до головы и вскричал: "Так неужели ж
вы думаете, что монсиньор бросит для вас свой кофе?" Тогда и я закричал, но
еще сильнее его: "Так знайте ж, что мне наплевать на кофе вашего
монсиньора! Если вы сию же минуту не кончите с моим паспортом, то я пойду к
нему самому".
--------
5 - "Народное мнение" (франц.).
"Как! в то же время, когда у него сидит кардинал!" - закричал аббатик,
с ужасом от меня отстраняясь, бросился к дверям и расставил крестом руки,
показывая вид, что скорее умрет, чем меня пропустит.
Тогда я ответил ему, что я еретик и варвар, "que je suis heretique et
barbare", и что мне все эти архиепископы, кардиналы, монсиньоры и проч., и
проч. - все равно. Одним словом, я показал вид, что не отстану. Аббат
поглядел на мена с бесконечною злобою, потом вырвал мой паспорт и унес его
наверх. Чрез минуту он был уже визирован. Вот-с, не угодно ли посмотреть? -
Я вынул паспорт и показал римскую визу.
- Вы это, однако же, - начал было генерал...
- Вас спасло, что вы объявили себя варваром и еретиком, - заметил,
усмехаясь, французик. - "Cela n'etait pas si bete"6.
--------
6 - Это не так глупо было (франц.).
- Так неужели смотреть на наших русских? Они сидят здесь - пикнуть не
смеют и готовы, пожалуй, отречься от того, что они русские. По крайней мере
в Париже в моем отеле со мною стали обращаться гораздо внимательнее, когда
я всем рассказал о моей драке с аббатом. Толстый польский пан, самый
враждебный ко мне человек за табльдотом, стушевался на второй план.
Французы даже перенесли, когда я рассказал, что года два тому назад видел
человека, в которого французский егерь в двенадцатом году выстрелил -
единственно только для того, чтоб разрядить ружье. Этот человек был тогда
еще десятилетним ребенком, и семейство его не успело выехать из Москвы.
- Этого быть не может, - вскипел французик, - французский солдат не
станет стрелять в ребенка!
- Между тем это было, - отвечал я. - Это мне рассказал почтенный
отставной капитан, и я сам видел шрам на его щеке от пули.
Француз начал говорить много и скоро. Генерал стал было его
поддерживать, но я рекомендовал ему прочесть хоть, например, отрывки из
"Записок" генерала Перовского, бывшего в двенадцатом году в плену у
французов. Наконец, Марья Филипповна о чем-то заговорила, чтоб перебить
разговор. Генерал был очень недоволен мною, потому что мы с французом уже
почти начали кричать. Но мистеру Астлею мой спор с французом, кажется,
очень понравился; вставая из-за стола, он предложил мне выпить с ним рюмку
вина. Вечером, как и следовало, мне удалось с четверть часа поговорить с
Полиной Александровной. Разговор наш состоялся на прогулке. Все пошли в
парк к воксалу. Полина села на скамейку против фонтана, а Наденьку пустила
играть недалеко от себя с детьми. Я тоже отпустил к фонтану Мишу, и мы
остались наконец одни.
Сначала начали, разумеется, о делах. Полина просто рассердилась, когда
я передал ей всего только семьсот гульденов. Она была уверена, что я ей
