мирового эфира.
В большом белом холодильнике, выпущенном, кстати, судя по алюминиевой
табличке, в 1962 году на московском заводе имени Лихачева, нашлись яйца,
ветчина, чешское пиво в коричневых стеклянных бутылках. Едва я успел расколоть о
край скороды третье яйцо, в глубине коридора лязгнула входная дверь и
послышались громкие голоса.
- О! С выздоровленьицем! - воскликнул, появляясь на пороге Александр Иванович,
одетый, как и ночью, в военную форму, только теперь при дневном свете я увидел
на ней знаки различия комиссара ГПУ второго ранга. Отчего же не первого?
- И завтрак, смотрю, поспел. Весьма к месту. На двоих хватит, или как? Ребята,
вы там подождите чуток...
Я выглянул, к кому это он обращается. В дальнем конце коридора привалившись
плечами к стенкам двое крепких парней в неуместной здесь желто-зеленой
камуфляжной форме, увешанные всевозможным оружием и амуницией сверх всяких
мыслимых пределов. Словно бы готовились к двухнедельным автономным боям на
Сейшельских островах.
- А отчего бы и ваших охранников к столу не позвать? - спросил я тоном,
который и мне самому показался неприятным. Я испытывал сейчас сильнейшую
антипатию к человеку, которого всего неделю назад готов был считать чуть ли ни
идеальным образцом мужчины эпохи смутного времени.
- Обойдутся. Вестовых и ординарцев к столу приглашают только в определенных
обстоятельствах. Сейчас таковых не наличествует. Кстати, еще в приказе Николая
II Александровича от 1896 года сказано: "запрещается господам офицерам
употребление спиртных напитков в присутствии нижних чинов, хотя бы и
услужающих..." А именно обозначенные напитки я имею в виду немедленно
употребить...
Слегка натужное, на мой взгляд, балагурство Шульгина вызвало у меня новую
волну раздражения. Он, похоже, это почувствовал, слегка сбавил тон.
- Охота вам дурака валять, Александр Иванович, - пробурчал я, ставя на стол
сковороду. Меня сейчас нервировала не только его манера поведения, но и вообще
весь он, неприлично веселый и благополучный после всего, что произошло за двое
истекших суток. С кем-нибудь из своих близких знакомых по прошлой Земле я бы,
наверное, вообще не стал разговаривать, но сейчас решил ограничиться максимально
холодным тоном.
Но он если и уловил мои эмоции, то предпочел их просто не заметить.
- Когда ж и не повалять дурака, как сейчас. Ответственейшая и важнейшая для
судеб всего прогрессивного человечества операция завершена более чем успешно.
Бог даст, еще несколько лет стабильности нам обеспечено, а что там дальше
будет... Нет, налить по чарочке надо всенепременнейше да заодно и мнениями
обменяться, уточнить кое-что, точки там над разными буквами расставить...
По-прежнему сохраняя каменное выражение лица, я слегка посторонился, когда
Шульгин в обход моей спины проник к холодильнику, извлек из него покрытую инеем
бутылку и резким движением большого пальца сбросил металлическую пробку.
- Ладно, за победу, штабс-капитан! - Шульгин мало что разлил пол-литровую
бутылку водки за один прием в два граненных стакана, так и выцедил свой разом,
медленно, но и не отрываясь, будто в жару апельсиновый сок. Меня аж передернуло
от отвращения. Однако, чтобы не слишком уж обострять обстановку, я тоже пригубил
свою посудину, сделал два маленьких глотка.
Видимо, Александр Иванович уловил мое настроение.
- Что, парень, думаешь, с алкашом дело имеешь? С утра - и стаканами! Ужас
какой-то... - усмешка его была не то чтобы двусмысленная, скорее - мудрая и
грустная.
- А знаешь, что такое настоящий дзен? Это умение разлить четвертинку на два
полных стакана. И - не выпить! Да ты не расстраивайся. Вот посмотри... - Он,
потянувшись через стол, отстегнул с моего запястья браслет и надел его на руку
себе.
- Водка - это что? Алкалоид и вообще яд. Значит, через N минут он из моего
организма выведется полностью. Но сам процесс употребления - приятен. - И тут же
посерьезнел. - У тебя, Игорь Викторович, чувствую претензии ко мне серьезнейшие
имеются. Господин кореветтен-капитан, как я понимаю, до сих пор не окончательно
врубился в ситуацию и предполагает, что с ним обошлись не совсем по
джентельменски. Ведь так? Охотно приношу свои извинения, не упуская, однако
возможности заметить, что на войне как на войне, война же - дело грязное по
определению. И ни малейших этических норм я не нарушил. Обижаться же на то, что
руководитель операции, генерал, кстати, по воинскому званию, не раскрыл офицеру,
забрасываемому в тыл врага, весь стратегический план, ограничившись лишь
необходимым минимумом, я считаю - неуместно. Или в вооруженных силах вашего
Отечества иные понятия? Тогда - еще раз миль пардон!
Произнесенная с благодушной усмешкой, но по сути довольно резкая отповедь меня
несколько образумила. Да ведь и в самом деле - я просто забыл в суматохе дней о
своем истинном статусе. Это я там, у себя, даже, даже оказываясь в больших
штабах, в обществе многозвездных генералов, ощущал себя независимым
корреспондентом солидных информационных агентств, никому не подчиненным и лишь в
самой малой степени ограниченным рамками естественной субординации, а
здесь-то...
Меня подвела психология. Я слишком всерьез отнесся к нашим
непринужденно-дружеским отношениям, как они сложились с первых дней знакомства с
Шульгиным, и с Новиковым. И забыл о вроде бы вскользь сказанных словах о
генералах, офицерах и кандидатах в рыцари.
Осталось только с достоинством наклонить голову, словно бы принимая извинения.
Шульгин, похоже, тоже счел инцидент исчерпанным.
- Конечно, жаль, что не удалось выдернуть тебя раньше. После гибели Рейли
операция утратила смысл. Однако если бы хоть Ванда уцелела... Мы еще кое-что
могли бы подправить... Да что теперь говорить. Я оказался слишком занят в другом
месте, чтобы следить за вами непрерывно. Думал, Сидней не такой дурак, чтобы
бездарно подставиться под выстрел...
- Вы его знаете? - по-глупому спросил я.
- Кто же не знает старика Рейли? Звезда британской разведки, главнейший спец
по русским делам. Нынешний Джеймс Бонд можно сказать. Но и на старуху бывает...
Вон его старший коллега Лоуренс куда круче был, а банально на мотоцикле убился,
на пустой сельской дороге... Не сейчас, правда, но это неважно...
Я читал о полковнике Лоуренсе, герое африканских войн прошлого века но о
Сиднее Рейли в тех книгах не упоминалось, кажется.
Шульгин оборвал себя на полуслове, будто ему показалось, что он сказал лишнее.
- Давай-ка, Игорь Викторович, одевайся, и поедем. А выпить тебе все-таки надо.
Чтобы прийти в адекватное обстановке состояние. - Он непринужденно отлил из
моего стакана половину в свой, после чего буквально вставил мне его в руку.
- Давай. Залпом. Это я пью исключительно ради процесса, поскольку к состоянию
опьянения испытываю стойкую неприязнь, а тебе нужно... - подчинясь его взгляду,
я выпил водку, которая оказалось действительно приятной на вкус и ударила в
голову тепло и мягко.
И вдруг впервые после пробуждения я осознал, что за окнами больше не гремят
выстрелы.
- Так как, Александр Иванович, все кончилось что ли?
- А я о чем? Кончилось. Победа как бы. Однако иди в гардеробную, приоденься.
Ехать надо...
В той комнате, которую Шульгин назвал гардеробной, действительно висели на
плечиках десятки костюмов, военных и штатских, принадлежавших, как я понял, к
разным эпохам здешнего мира и очень мало соотносящихся тем, что носят у нас. За
проведенную здесь неделю научится автоматически выбирать одежду по ситуации я не
успел.
- А что надевать-то? - спросил я. - И отчего вдруг так вы заторопись? Раз уж
победа, так почему не поговорить спокойно, обменяться мнениями? Уютно здесь у
вас, особенно при такой погоде за бортом...
- Куда уютнее, - смутно улыбнулся Шульгин. - Моя б воля, век тут жил, тем
более что истинных прелестей означенного жилища ты и не знаешь пока... Только
сдается мне, тебя уже повело, парень. Вы там у себя в аркадиях Золотого века уже
и водку пить разучились?
Той частью сознания, которая оставалась трезвой, я с ним согласился.
Действительно, натощак выпитые двести граммов водки возбудили во мне желание
покоя и долгого, тихого общения у камина, начищенную медную решетку которого я
заметил в одной из дальних комнат.
- Однако в этой квартире сверх крайне необходимого времени оставаться не
следует. Возьми вот это, - Шульгин указал на коричневато-зеленый костюм-тройку,
оказавшийся на удивление моего размера.
- Воевать нам больше наверняка не придется, а вот явится пред светлы очи
здешнего правителя - вполне возможно. Так что давай. И туфельки вон внизу,
югославские, тоже подойдут. И плащ возьми, и шляпу. Имидж твой по-прежнему -
иностранный дипломат неизвестной державы. Подробности - позже.
- А почему в этой квартире оставаться нельзя? - спросил я, заканчивая
одеваться. - Что за примета?
- Примета? - Шульгин даже рассмеялся. - А может, ты и прав. Именно примета.
Шутка в том, что мы до сих пор понятия не имеем, каким образом эта штука
функционирует. Даже не выяснили, где у нее, так сказать, "порт приписки".
Перемещается вдоль и попрек пространства и времени словно бы по собственному
усмотрению. И внутри ее время течет непонятным образом. Обычно вообще-то
соответствует "забортному", но бывают и сбои. То чуть замедляется, то
ускоряется. Один раз вообще Андрей с Ириной через нее на семь лет вперед
выскочили, слава Богу, вернуться сумели без последствий... И никто гарантировать
не может, что в следующий миг произойдет. Вдруг она самопроизвольно в 66-й или
91 год опять отскочит или прямо в мезозой провалится? Поэтому мы и стараемся без
крайней нужды в ней не задерживаться, а тем более на ночевку оставаться.
Жутковато как-то... И еще меня страшно нервирует, что одновременно со мной это
пространство, - он обвел рукой вокруг, очерчивая сферу, - еще Бог знает сколько
людей занимают. Из нынешних пролетариев, что в ней коммуналку устроили, и
особенно из прежних "хозяев"... - последнее слово он произнес со смесью
брезгливости и странного почтения, что ли? - Так что давай не будем без нужды
судьбу испытывать.
Мои ощущения настолько совпадали с высказанным Шульгиным, что оделся я гораздо
быстрее, чем обычно. Внизу нас ждала машина, черный, сверкающий никелем отделки
двухдверный "Мерседес-кабриолет" с утопленным в нишах крыльев запасными
колесами, широкими подножками и поднятым кожаным верхом. Судя по справочникам,
которые я изучал в Новой Зеландии, - выпуска конца тридцатых голов этого века.
Человек десять охраны, тоже одетой в форму войск ГПУ, сопровождали нас на
тяжелом армейском вездеходе. На турельной стойке между задними сидениями
возвышался крупнокалиберный пулемет с ребристым кожухом и длинным раструбом
пламегасителя.
-Поедем в надежное место. Там и обсудим все, и кое с кем из старых знакомых
повидаешься. Только сначала через центр проскочим, поглядим обстановку. Возьми
на всякий случай, положи на колени и сними с предохранителя, - он указал рукой
назад, где на стеганых подушках сиденья грудой были свалены несколько автоматов
вперемешку с желтыми пластмассовыми магазинами и брезентовыми гранатными
сумками.
- Главные очаги мятежников подавлены почти повсеместно, но мало ли... Половина
наверняка по домам и чердакам разбежалась. Кто затаился до лучших времен, а кто
с отчаяния в вервольфов играться вздумает... Вон, слышишь?
Действительно, время от времени в разных концах города еще слегка бабахало, но
судя по звукам, - совсем на окраинах. Беспорядочные хлопки винтовочных
выстрелов, заполошные, перебивающие друг друга автоматные залпы, а то вдруг даже
звонкие, с оттяжкой, удары пушек, полевых или танковых.
Шульгин резко дал газ, покрышки взвизгнули по мокрой брусчатке. На Дмитровке
мы повернули влево, на углу Кузнецкого снова влево и не спеша покатились вниз к
Петровке.
- ... Операцию "Никомед" мы готовили больше двух лет. Поименована она в честь
одного древнего грека, принадлежащего к философской школе киников и
отличавшегося даже среди своих единомышленников редким цинизмом. Как-то он довел
