против другой их части. Конфликт чисто внутренний, и не торжествовать тут нужно
в обществе ландскнехтов, а тихо печалиться о жертвах гражданской смуты... Даже
если формально ты и в своем праве.
Но здесь ведь не цивилизованная страна, здесь очередная ипостась бессмертной
Византии. "Москва - третий Рим, а четвертому не бывать!" И появление Троцкого -
знак всем прочим, своим и чужим, что б не забывали, с кем имеют дело и что не
прошли времена, когда не считалось зазорным устроить праздничный ужин на телах
пленных вражеских князей. Финал битвы на Калке, если кому непонятно.
Неся правую руку в кожаной перчатке чуть на отлете от козырька суконного шлема
с огромной красной звездой, посверкивая стеклами пенсне, даже кивая едва заметно
головой направо и налево, когда проходил сквозь строй тех, с кем так отчаянно
воевал три года подряд, Лев Давыдович вошел в вестибюль, встреченный
приветственными возгласами ждущих его гостей, как красных, так и белых.
Картинно сбросил на руки адъютантов плащ-крылатку и шлем, предстал перед
народом в великолепно сшитом голубовато-сиреневом френче с одиноким орденом
Красного Знамени на клапане кармана и обрамленными лавровыми ветвями выпуклыми
золотыми звездами на алых петлицах. "Маршал революции".
Успел присвоить себе чин в наполеоновском духе, пока его не переплюнул жалкий
генерал-лейтенант Врангель.
Троцкий заулыбался сочными губами из-под скобки черных усов, жестом
триумфатора поднял над плечом руку.
- Здравствуйте, здравствуйте! Душевно рад. И попрошу - без всяких церемоний. У
нас ведь просто дружеская встреча, никак иначе. Я бы даже сказал - просто ужин
после боя.
Чтобы специально это подчеркнуть, навстречу ему шагнул не занимающий никаких
официальных постов, не более чем попечитель "культурного центра" А. Д. Новиков,
тоже при единственном ордене на шейной ленте, правда, орден этот - святого
Николая Чудотворца, полученный за разгром красных полчищ под Каховкой. А в двух
шагах за его спиной, тоже как совершенно неофициальная фигура, - военный атташе
при посольстве Югороссии генерал Басманов в мундире императорской гвардейской
конной артиллерии.
Такая вот утонченная игра символами, того типа, когда сорт поданного на
дипломатическом приеме вина или вежливый отказ Великой княжны от первого
полонеза с послом Великой державы значат не меньше, а подчас и больше, чем
публично объявленная нота.
Ясно было, что и Андрей Дмитриевич, и Лев Давыдович давно и хорошо друг друга
знают, однако сначала они обменялись просто твердым мужским рукопожатием, и лишь
потом Новиков, чуть придерживая Троцкого под локоть, повлек его к парадно
лестнице.
Я оказался оттеснен в сторону толпой встречающих, которые рвались оказаться
поближе к вершителям - все это понимали - судеб двух сильнейших на сегодня
европейских держав, но не пожалел об этом. Одна только сценка, случайным
свидетелем которой я оказался, принесла мне, как репортеру, больше удовольствия,
чем многое и многое из увиденного на этом банкете.
Справа и слева от арки главного входа стояли парные офицерские посты охраны.
Тоже демонстративно одетые в царскую гвардейскую форму. Но с совсем не
соответствующими имиджу автоматами "АКСУ" на парадных белых плечевых ремнях.
А среди адъютантов Троцкого мне в глаза бросился высокий лощенный красный
командир с четырьмя алыми прямоугольниками в петлицах и таким же, как у
Предсовнакорма орденом. Он тоже приотстал, специально или случайно, и когда
масса народа схлынула, устремившись вверх, обернулся к одному из охранников:
- Виктор, ты ли это?!
- Господи, Рома, да конечно же!
Красный полковник и белый капитан бросились друг к другу в объятия. Потом
отошли к окну и, наблюдая со стороны за их оживленной, безусловно дружеской
беседой, которая сопровождалась, кроме повышенной тональности голосов еще и
частым прикладыванием к извлеченной "троцкистом" из кармана плоской фляжке, я в
очередной раз понял, что водораздел в здешней политике проходит отнюдь не по
идеологическому фронту.
И вообще эта сценка сказала мне о московской ситуации гораздо больше, чем
солидные социологические исследования, если бы они здесь проводились. Кончено, в
двадцатом году она вряд ли могла иметь место, а вообще-то кто его знает... Если
бы иначе, как стала возможной вообще эта никем впрямую не, но объективно вполне
функционирующая красно-белая конфедерация?
... Речь Троцкого, произнесенная им за банкетным столом с бокалом шампанского
в руке, была, как всегда (насколько я могу судить по газетным публикациям,
поскольку ранее вождя РСФСР вживую не слышал), блестяща и по форме и по
содержанию. В двадцатиминутный спич он вложил все: и анализ международных
отношений, и оценку внутриполитической ситуации, заклеймил происки мирового
империализма и коммунистов -догматиков, не понявших сути нэпа и скатившихся до
рол жалких прихвостней европейских социал-предателей, популярно объяснил, почему
добрый мир с генералом Врангелем (который тоже демократ, но слегка иного толка)
гораздо лучше худой ссоры с ним же и со всеми другими бывшими врагами, которые,
как показывает практика, куда лучше бывших друзей. Он даже развил эту тонкую
мысль - что враг вообще во многом лучше, чем друг, потому что диалектика
развития говорит о чем? Враг предать не может, а друг - почти как правило. Враг
может эволюционировать только в друга (а куда же еще?), в то время как друг -
только во врага (что, очевидно, хуже), и вообще всегда и везде предают только
друзья...
Слушающие его речь улыбались, кивали, перешептывались одобрительно. Умеющие
читать между строк и понимать смысл помимо слов русские люди делали для себя
далеко идущие и оптимистические выводы.
Жаль, что в истории моего мира Троцкий как-то отошел в тень (возможно, что ему
не довелось стать организатором Октябрьского переворота и Главкомом Красной
Армии), и только во всеми забытых библиотечных хранилищах пылятся его труды по
теории так и не наступившей Мировой революции и по литературоведению.
Завершился его спич совершенно блистательным афоризмом, который я тут же занес
в свою записную книжку: "И пасть наши враги знают - на всякую принципиальность
мы ответим абсолютной беспринципностью!"
Он вытер пота с разрумянившегося лица, медленно выпил совершенно выдохшееся
шампанское и поклонился Новикову.
Андрею пришлось говорить ответный тост. Я испугался, что Новиков тоже затеет
нечто аналогичное. Две даже и блестящие речи подряд - это уже перебор. Но Андрей
оказался на высоте. Окинув длинный, на полсотни с лишним персон, стол каким-то
очень печальным, не совпадающим с общим весельем взглядом, он сказал так:
"Недавно я случайно перелистывал книгу одного из величайших русских поэтов... -
пауза. Все, и я в том числе про себя продолжили - Пушкина. Кто-то возможно,
вспомнил Лермонтова. Однако Андрей обманул ожидания. - ...Тютчева, - сказал он.
- И прочитал там строки, которые, случайно или нет, не знаю, но никогда раньше
не попадались мне на глаза..."
Он опять сделал паузу. Словно колебался, говорить или нет. И все же сказал.
Вот они:
В крови до пят, мы бьемся с мертвецами,
Воскресшими для новых похорон.
Опять помолчал. И все в зале замерли. Новиков вскинул голову и поднял бокал
повыше.
- Так вот, дай нам всем Бог одержать в этой мистической битве окончательную
победу...
Гости еще пару секунд молчали, а потом послышались какие-то неуверенные
аплодисменты, сочувственные междометия, просто вздохи. А Лев Давыдович вдруг
резко поднялся, схватил левую, свободную от бокала руку Новикова двумя своими
руками и выразительно ее встряхнул. И снова сел, не сказа ни слова.
... А у меня вдруг холодок пробежал по спине. Хотя Андрей, конечно, говорил о
недобитых большевиках и прочих агентах мирового империализма, осужденных
историей на гибель, но не желающих смириться с таким исходом, мне вдруг снова
представился Артур. Непонятный и таинственный, не то спаситель, не то
смертельный враг. Как правильно подметил товарищ Троцкий, - диалектика.
И взглянув на сидевшую от меня через Шульгина Аллу, я понял, что и она
подумала сейчас примерно то же самое...
Глава 3
... Хотя Шульгин и говорил о своем недоверчивом отношении к таинственной
квартире в Столешниковом, после банкета мы отправились именно туда. Мы - это я с
Аллой, Шульгин, Новиков и присоединившийся к нам уже в вестибюле человек,
который показался мне несколько странным. За столом он сидел у дальнего торца, и
познакомится нам с ним не пришлось.
А сейчас он продел руки в рукава поданного гардеробщиком длинного
демисезонного пальто, утвердил на голове широкополую шляпу, повесил на сгиб
локтя туго скрученный зонт-трость и лишь после этого подошел к нам. Худощавый,
высокий, пожилой уже мужчина, похожий одеждой и манерами на земского врача, а
выражением глаз, некоторый всклокоченностью бороды и, главное, усмешкой - на
цыгана-барышника. Такое вот сочетание.
- Честь имею, приподнял шляпу и слегка поклонился мне и Алле. С остальными он
явно был давно и хорошо знаком.
- Удолин, Константин Васильевич. Экстраординарный профессор многих
университетов обеих Россий. По совместительству чернокнижник.
Я тоже назвал себя, пожал протянутую руку. Когда мы направились к машине, я
выразил удивление составу нашей компании. Отчего столь приятные дамы, тем более
жены моих друзей, не сочили возможным почтить наш тесный круг своим
присутствием?
- Ничего особенного. Просто мы бы хотели побеседовать кое о чем в присутствии
Константина Васильевича прямо сегодня. Дамам там делать нечего, у них свои
заботы, ну а поскольку время уже позднее и перебираться еще куда-нибудь смысла
нет, так Алла пускай с тобой будет. Мы еще пообщаемся, сколько нужно, а для нее
тихая спаленка найдется, - ответил мне Новиков.
- Что, дело настолько неотложное, что и до завтра не терпит?
- Кто может знать, что терпит, а что нет? - вопросом на вопрос ответил
Шульгин. - Жизненный опыт подсказывает, что от сделанного сразу вреда обычно не
бывает, а вот если откладываешь что-то, рискуешь подчас опоздать навсегда...
Тут он прав, мой жизненный опыт говорит о том же. И еще я заметил, что,
несмотря на достаточный повод и богатейше накрытые столы, оба моих приятеля
трезвы совершенно. Очевидно, кроме тех самых бокалов для официальных тостов,
ничего больше и не пили. Да и на меня несколько большее количество шампанского с
коньяком особого влияния не оказали. Зато у Аллы глаза выдавали, что ей
по-настоящему хорошо. И профессор был заметно навеселе.
Ночной город был тих и пуст. Действовал строгий комендантский час, и за
исключением частых парных патрулей вдоль улиц и более мощных постов, оснащенных
автомобилями или броневиками, на площадях, Москва была совершенно безлюдна.
Основная работа переместилась под крыши соответствующих учреждений, где сейчас
непрерывные допросы, из пленных добывали подробную информацию о сумевших
скрыться соучастниках, пока не засветившихся неизвестными властям конспиративных
и явочных квартирах, тайниках с оружием, банковских счетах и прочих интересных
вещах. Рутинная работа, чья очередь наступает после бурных и веселых дней
открытой вооруженной борьбы.
Устроив Аллу на ночлег в небольшой спальне напротив ванной комнаты, я вернулся
в гостиную.
Та м я застал живописную сценку. Новиков перебирал древние винипалстовые
граммофонные пластинки, сидя на корточках возле огромного лампового
стереомузыкального аппарата, а Шульгин стоял рядом с открытой дверцей
деревянного буфета.
Профессор Удолин, видимо, отвечая на ранее заданный вопрос, агрессивно вставил
вперед бороду с сильной проседью.
- Водки - да, выпью! За победу, если это у вас так называется. А главное,
чтобы легче войти в нужное состояние. Как будто вы не знаете мои методы. Могли б
и не спрашивать...
- Это точно, - кивнул Шульгин. - Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит... В
том числе и с вашей помощью, дорогой Игорь Викторович. - Он приложил руку к
