по-прежнему не касается. Хотя я вроде теперь и член "Братства", но прежде всего
- наблюдатель. Историк и естествоиспытатель.
Люди здесь подобрались явно опытные, и ночной штурм вполне мог бы удастся,
особенно если неприятель будет застигнут врасплох. Охрана посольства, судя по
информации, состояла из нескольких внешних постов от московской милиции и
примерно двух десятков собственных солдат внутри. Если даже допустить, что по
случаю беспорядков в городе весь состав посольства собрался на ночь в здании,
это еще человек пятнадцать боеспособных мужчин, вооруженных легким стрелковым
оружием, а скорее всего - только пистолетами. Против двух сотен имеющих хороший
опыт кадровых бойцов им долго не выстоять.
Следует ли мне отнести предстоящие жертвы на свой счет? Способен ли я
что-нибудь сделать, чтобы предотвратить кровопролитие, от которого могут
пострадать и члены семей дипломатов, женщины, дети, если их не отправили
заблаговременно из Москвы?
Достойного ответа у меня не было. Оставалось утешаться своим предыдущим
репортерским жизненным опытом. Репортер, где бы он ни не работал, не должен
принимать близко к сердцу страдания объектов своего внимания. Как военврач на
поле боя. А если потом будет погано на душе, так есть известные способы снятия
стрессов. В том числе и плата, которую ты получаешь за свое видимое
равнодушие...
Вразнобой защелкали затворы и спускаемые предохранители винтовок и автоматов,
зазвенели по булыжнику отбрасываемые после зарядки жестяные обоймы "маузеров" и
трехлинеек.
Роты, разбившись на взводы и отделения, начали рассасываться по близлежащим
переулкам и проходным дворам.
Людмила, навалившись грудью на спинку сиденья, неровно вздрагивала. Внушенная
влюбленность заставляла ее постоянно искать возможность быть поближе,
прикоснуться к руке невзначай, а глубинная основа личности сопротивлялась столь
несвойственному ей сентиментализму, и чувствовала она себя от этого крайне
неуютно.
Станислав при свете квадратного, с синими стеклам электрофонарика, продолжал,
шепча что-то неразборчивое, водить пальцем по карте, в последний раз просчитывая
известные только ему варианты.
Я поставил машину наискось перед перекрестком, чтобы из-за угла обшитого тесом
полутораэтаженого домика были видны ведущие в парк кованные чугунные ворота,
часть фасада с темными провалами окон. В некоторых из них сквозь щели в плотных
шторах пробивались лучики неяркого света.
Стараясь, чтобы мотор не загудел слишком громко, я продвинулся вперед еще на
пару метров. Теперь с моего места различалось и крыльцо парадного подъезда.
Станислава этот наблюдательный пункт не устраивал, он выбрался наружу, не
спросив моего, как водителя и хозяина машины, согласия, взгромоздился с биноклем
на крышу, утвердив ноги в сапогах на капоте прямо перед лобовым стеклом.
- Эй, ваш папа что, стекольщик? - вежливо поинтересовался я, высовываясь в
окно.
- В каком смысле? - не понял "англичанин".
- Сдвиньтесь в сторону. Сквозь вас плохо видно.
Людмила фыркнула, Станислав переместился левее.
- И каблуками от азарта не топочите, лакировку попортите... - Пусть видят, что
я совершенно спокоен и никаких личных пристрастий к воюющим сторонам не
испытываю.
После полуночи погода стала улучшаться, дождь прекратился, тучи почти
рассеялись, показалась над крышами полная луна. Она довольно прилично освещала
подходы к посольству, только в парке лежала плотная тьма, а широкая аллея от
ворот к подъезду поблескивала мокрой брусчаткой.
"Испано-Сюиза" тоже весьма удачно маскировалась в тени дома, за которым мы
прятались.
Я пожалел, что у меня с собой не было ноктовизора. Впрочем, не слишком он мне
был и нужен. Что бы не случилось, наружу я решил не выходить и а бою не
участвовать. Разве когда все кончится, сходить посмотреть, как там сейчас в этом
здании внутри, многое ли изменилось?
Людмила была настроена аналогично. Было ли на то распоряжение
Станислава-Сиднея, или ей самой так захотелось, но нежным шепотом в ухо она
пригласила меня перебраться из водительского отделения в пассажирскую каретку.
Сжав мое запястье, сказала, что выпила бы еще моего прекрасного коньяка, и еще -
что ей меня жалко. И действительно, тогдашние машины этого класса устроены так,
что водительское место не имело боковых стекол, тепло от мотора шло только
назад, в герметичное господское купе, а шофер за рулем имел полную возможность
замерзать и мокнуть или перед выездом одеваться как Амундсен на Северный полюс.
В салоне действительно было тепло и уютно, пахло французскими духами,
которыми, наверное, пользовались еще прежние, законные пассажирки этого
автомобиля.
И для занятий любовью там были все условия. Не зря же боящиеся ревнивых мужей
и не желавшие снимать номера в отелях дамы приглашали своих кавалеров в машину и
приказывали шоферу везти по "большому кругу", Парижа ли, Москвы или Петербурга.
Людмила задернула шторку и с ходу кинулась мне на шею. Я отнесся к этому
спокойно.
Позволил ей шарить по моему лицу горячими влажными губами, но до определенного
предела.
Потом пришлось деликатно, но решительно освободиться и даже пояснить, что
почем.
Тем более снаружи наконец началось. Я высунулся в боковое окно. Две редкие
цепочки латышей добрались, маскируясь и прижимаясь к стенам до парадного входа
(сняв, очевидно, предварительно внешние посты охраны) и заколотили прикладами в
толстые двери.
На их месте я сразу, не давая гарнизону времени опомнится, взорвал бы дверь
гранатами или динамитным зарядом. Это дало бы серьезные тактические преимущества
и нейтрализовало внутреннюю охрану, если она сосредоточилась в тамбуре и рядом.
Теперь же нападающие потеряли темп. Впрочем, другие штурмовые группы уже
успели окружить здание и по общему сигналу предприняли атаку сразу со всех
направлений.
Зазвенели разбиваемые стекла окон первого этажа, с противоположной стороны
здания кто-то сдуру или по необходимости первый раз выстрелил. И пошло!
Я еще раздумывал, чем такое начало для латышей чревато, когда ответ прояснился
сам собой.
Парадная дверь то ли не была заперта вообще, то ли ее быстренько открыли. Два
десятка бойцов штурмовой группы разом ввалились внутрь.
Дальнейшего я не видел, мог только догадываться по едва слышным звукам. Но
догадаться было нетрудно.
Пока с заднего фасада здания громыхал беспорядочные выстрелы (что и нормально
- атакующие, видимо, лезут в окна довольно высокого цокольного этажа,
немногочисленные защитники отстреливаются как и из чего могут), внутри
посольства решительные события уже начались.
Во время непродолжительных, но напряженных занятий с Александром Ивановичем я
научился различать дробный перестук автомата "АКСУ", и когда его услышал, то
понял, что очередная авантюра товарища Станислава, или господина Сиднея,
благополучно закончилась для него неудачей. Слишком деловито и спокойно звучали
доносившееся сквозь толстые стены очереди. Так стреляют люди, которым некуда
спешить. Отдельные хлопки драгунских винтовок и звонкие длинные очереди
длинноствольных "маузеров" на этом фоне звучали неубедительно.
Я представлял происходящее так, будто сам находился в здании посольства.
Штурмовые группы проникли в здание, в его обширный холл перед парадным входом,
и сзади в длинный, пересекающий первый этаж коридор.
Сопротивления им не было оказано специально, а потом на четырех дубовых
лестницах и окружающей холл галереи вспыхнули яркие аккумуляторные фонари и
ударили короткие, предписанные уставом очереди в два-три патрона, которые с
расстояния в несколько метров все шли в цель.
Стрелять снизу вверх, в растерянности и панике, против слепящего света -
практически безнадежно.
Думаю, поняли это Станислав и Людмила. Только отреагировали по-разному.
"Англичанин" вскочил, вопреки моему предупреждению, яростно ударил ногой по
тонкому металлу капота и заорал, адресуясь к залегшему с незначительным резервом
за парапетом ограды латышскому взводному:
- Вперед, вперед, вашу мать, к окнам, гранатами - огонь!
Команда разумная, но запоздалая. Им бы с этого начать... А Людмила, наоборот,
вцепилась мне в плечо.
- Скорее за руль, заводи, назад...
Заводить было незачем, мотор и так работал на холостых оборотах, но идея была
здравая, только вот... Дверцу я открыл и уже поставил ногу на подножку.
Одновременно увидел, как из распахнутой двери парадного начали высыпаться
уцелевшие латыши, которым идея участия в ночном бою внутри незнакомого, пугающе
- запутанного лабиринта лестниц, коридоров и комнат показалась совсем не
заманчивой.
А тут вдруг, снова без всякого предупреждения, из-за деревьев парка ударили
сосредоточенным огнем автоматы группы тыловой поддержки защитников посольства.
"Засадный полк воеводы Боброка", можно сказать.
- Ну нельзя же так подставляться, - просто в азарте болельщика заорал я
Станиславу. - Что ж вы, кретины, снова без разведки?!
Здесь не было той вакханалии огня, как на Лубянской площади. Зашедшие в тыл
латышам автоматчики стреляли короткими, сухо потрескивающими очередями, которые
на удалении в сотню метров звучали совсем нестрашно. Но зато огонь велся
прицельно и, я бы сказал, беззлобно. Как в тире.
Судя по вспышкам и алым цепочкам трассеров, в парке нападающих поджидало всего
человек десять, но хорошо умевших стрелять и не испивающих нехватки в
боеприпасах. Позиция у них была идеальная. Толстые, в обхват деревья надежно
защищали от ответных выстрелов, если бы таковые и последовали, никто не
показывался на открытом месте, а перебежки, если они и были, совершались на
открытом стремительно, где-то чуть выше уровня земли. Даже я, находясь вне
простреливаемой зоны и имея возможность наблюдать сравнительно спокойно, ничего
и никого не видел.
Потери наступающих даже нельзя было назвать "тяжелыми". Это был расстрел мало
что понимающих и уже не способных к активным действиям и даже самозащите людей.
Совершенно аналогично той, что уже осуществилась на Лубянке, подготовленная
операция. И режиссер у них явно один.
Бежать надо, немедленно бежать, спасая себя и немногих уцелевших в грамотно
подготовленной (но только вот беда, без всякого учета реального противника)
атаке.
Так я и хотел сказать Станиславу, но не успел. Наверняка посольство защищали
отборные профессионалы кадровой белой армии, снабженные самым совершенным
оружием, в том числе и приборами ночного видения.
Я даже знал, кто именно здесь был. Виденные мной на полигоне в Харькове
рейнджеры Корниловской дивизии. Истинные монахи-рыцари, заслужившие свою схиму в
самоубийственных, но победоносных сражениях под Ростовом, Екатериноградом и
Ставрополем еще в восемнадцатом - девятнадцатом годах.
Наверняка одетые в гибкие, непробиваемые даже винтовочными пулями бронежилеты
и титановые шлемы-сферы с прозрачными бронещитками, приборами ночного видения и
лазерными целиуказателями на лбу, да вдобавок исполненные холодной брезгливой
ненависти к любому, носящему пятиконечную звезду на фуражке и цветные клапаны, -
"разговоры" на груди...
Еще три-четыре минуты, и живых латышей в ближайших окрестностях не останется.
А интересно - уж они-то здесь и сейчас за кого воюют? За коминтерновское
золото или за право безнаказанно убивать любого и каждого, кто не принадлежит к
избранной "прибалтийской расе", притом что сами они своим же собственным народом
тоже признаны предателями и ландскнехтами. Судьба, которой не позавидуешь.
Интуиция меня не подвела и на этот раз, только вот я отчего-то не подумал, что
и меня касается сейчас ее предупреждение.
Оглушительно, покрывая все звуки ожесточенной перестрелки, из парка ударил
противотанковый гранатомет. Совершенно машинально я отшатнулся в глубь машины,
шкурой ощутив, что ракета направлена на нас. Как при близком ударе молнии гром
выстрела почти совпал с разрывом под радиатором автомобиля. Я почувствовал, как
днище машины ударило мне по ногам, толстые хрустальные стекла разлетелись
