Все мои попытки внушить старухе, что никакой особой силой я не обладаю,
и один лишь здравый рассудок помог мне вылечить простуженного ребенка,
оказались тщетными. Я стала доказывать, что и ее можно считать
обладательницей дара исцеления, -- она ведь вправляет кости и готовит
какие-то тайные отвары из внутренностей животных, кореньев и листьев для
лечения укусов, царапин и порезов. Но все мои доводы пропали впустую. Для
нее существовала громадная разница между вправлением кости и заманиванием
заблудшей души ребенка обратно в тело.
На это, подчеркивала она, способен только шапори.
-- Но это же Ирамамове вернул ее душу, -- упорствовала я. -- Я только
вылечила ее от простуды.
-- Нет, не он, -- настаивала Хайяма. -- Он слышал твои заклинания.
-- Это была молитва, -- слабо возразила я, осознавая, что молитва в
сущности ничем не отличается от заклинаний Ирамамове к хекурам.
-- Я знаю, что белые не такие, как мы, -- перебила меня Хайяма,
решительно настроенная не допускать моих дальнейших возражений. -- Я говорю
о совершенно иных вещах. Даже если бы ты по рождению была Итикотери, ты все
равно была бы непохожа на Ритими, Тутеми или на меня. -- Хайяма коснулась
моего лица, проведя длинными костлявыми пальцами по лбу и щекам. -- Моя
сестра Анхелика никогда не стала бы просить тебя пойти с нею в лес. Милагрос
никогда не привел бы тебя к нам, будь ты похожа на тех белых, которых он
знает. -- Она задумчиво посмотрела на меня и, словно запоздалая мысль только
что пришла ей в голову, добавила: -- Интересно, был бы любой другой белый
так же счастлив с нами, как ты? -- Наверняка да, -- тихо сказала я. -- Не
так уж много на свете белых, у которых есть шанс сюда попасть.
Хайяма пожала плечами. -- Ты помнишь историю об Имаваами,
женщине-шапори? -- спросила она.
-- Это же миф! -- и опасаясь, что старуха попытается провести какую-то
параллель между Имаваами и мной, я поспешно добавила: -- Это ведь как
история о птичке, которая похитила огонь из пасти аллигатора.
-- Может быть, -- мечтательно заметила Хайяма. -- Я в последнее время
много думала над тем, что рассказывали мне отец, дед и прадед о белых людях,
которых они видели путешествующими по большим рекам. Должно быть, белые
путешествовали по лесам задолго до времен моего прадеда.
Возможно, Имаваами была одной из них. -- Хайяма склонила ко мне
серьезное лицо и продолжала шепотом: -- Должно быть, какой-нибудь шапори
похитил ее, полагая, что белая женщина -- это прекрасный дух. Но она
оказалась могущественнее самого шапори. Она похитила его хекуры и сама стала
колдуньей. -- И Хайяма посмотрела на меня с вызовом, словно ожидая
возражений.
Рассуждения старухи меня не удивили. Для Итикотери было обычным делом
подстраивать свою мифологию к современности либо вводить в нее факты
реальной жизни. -- А индейские женщины становятся когда-нибудь шапори? --
спросила я.
-- Да, -- не задумываясь ответила Хайяма. -- Странные существа эти
женщины-шапори. Подобно мужчинам, они охотятся с луком и стрелами. Свои тела
они украшают точками и пятнами, как у ягуара. Они вдыхают эпену и песнями
заманивают хекур к себе в грудь. Женщины-шапори имеют мужей, которые им
служат. Но стоит им родить ребенка, как они снова становятся обыкновенными
женщинами.
-- Анхелика была такой шапори, правда? -- Я не сразу поняла, что
произнесла эту мысль вслух. Она просто явилась мне с очевидностью
откровения. Я припомнила, как Анхелика вызволила меня из кошмарного сна в
миссии, как меня успокоила ее невразумительная песня.
Она походила не на мелодичные песни женщин Итикотери, а на монотонные
заклинания шаманов. Как и они, Анхелика, казалось, имела два голоса: один --
исходящий откуда-то из самых глубин ее существа, и другой -- из гортани. Я
вспомнила и те дни, когда шла через лес вместе с Милагросом и Анхеликой, и
то, как очаровали меня слова Анхелики о таящихся в сумраке лесных духах, и о
том, что с ними всегда надо лишь плясать, не позволяя им пасть на себя
тяжким бременем. Передо мной встал живой образ Анхелики, как она плясала в
то утро, -- с поднятыми над головой руками, семеня мелкими подпрыгивающими
шажками, как пляшут мужчины Итикотери, одурманенные эпеной. До сих пор мне
не казалось странным, что Анхелика, в отличие от прочих индейских женщин в
миссии, сочла для меня вполне естественным делом приехать в джунгли на
охоту.
Из раздумий меня вывели слова Хайямы: -- Моя сестра говорила тебе, что
она шапори? -- Глаза Хайямы наполнились глубокой печалью, в уголках блеснули
слезы, но они так и не покатились по щекам, а затерялись в сеточке мелких
морщин.
-- Никогда не говорила, -- пробормотала я и улеглась в гамак. Свесив
ногу, я тоже стала раскачиваться вперед и назад, приноравливая свой ритм к
ритму Хайямы, чтобы узлы гамаков поскрипывали в унисон.
-- Моя сестра была шапори, -- сказала Хайяма после долгого молчания. --
Я не знаю, что с ней было после ухода из шабоно. Пока она была с нами, она
была почитаемым всеми шапори, но родив Милагроса, она утратила всякую силу.
-- Хайяма резко села. -- Его отец был белый.
Я прикрыла глаза, боясь, что они выдадут мое любопытство, и затаила
дыхание, чтобы ни малейший звук не прервал воспоминаний старухи. Нечего было
и думать о том, чтобы узнать, из каких краев был отец Милагроса.
Независимо от национальности, любой не-индеец именовался нам.
-- Отец Милагроса был белый, -- повторила Хайяма. -- Давным-давно,
когда мы жили ближе к большой реке, в нашей деревне поселился один напе.
Анхелика надеялась, что сможет заполучить его силу. А вместо этого
забеременела.
-- Почему же она не избавилась от ребенка? Морщинистое лицо Хайямы
расплылось в широкой улыбке. -- возможно, Анхелика была слишком уверена в
себе, -- пробормотала старуха. -- А может, надеялась, что, родив ребенка от
белого, она все равно останется шапори.
Рот Хайямы широко раскрылся в хохоте, обнажив желтоватые зубы. -- В
Милагросе нет ничего от белого, -- лукаво заметила она. -- Несмотря даже на
то, что Анхелика забрала его с собой. Несмотря на все то, чему он научился у
белых, Милагрос навсегда останется Итикотери. -- Глаза Хайямы светились
твердо и непреклонно, а лицо выдавало смутное затаенное торжество.
Мысль о том, что скоро придется возвращаться в миссию, наполнила меня
тревогой. Несколько раз со времени моей болезни я пыталась представить себе
возвращение в Каракас и Лос-Анжелес. Каково мне будет встретиться с родней и
друзьями? В такие моменты я точно знала, что никогда не уйду отсюда по
собственной воле.
-- Когда Милагрос отведет меня в миссию? -- спросила я.
-- Не думаю, чтобы Арасуве стал дожидаться Милагроса. Вождь не может
больше откладывать свой уход, -- сказала Хайяма. -- Тебя отведет Ирамамове.
-- Ирамамове! -- воскликнула я, не веря своим ушам. -- А почему не
Этева? Хайяма принялась терпеливо объяснять мне, что Ирамамове несколько раз
бывал в окрестностях миссии и знает дорогу лучше всякого другого Итикотери.
Существовала также вероятность того, что Этеву выследят охотники Мокототери,
и тогда его убьют, а меня похитят. -- С другой стороны, -- заверила меня
Хайяма, -- Ирамамове может сделаться в лесу невидимым.
-- Но я-то не могу! -- возразила я.
-- Тебя будут оберегать хекуры Ирамамове, -- убежденно заявила Хайяма.
Затем старуха тяжело поднялась, немного постояла, уперевшись руками в бедра,
взяла меня за руку и неторопливо повела к себе в хижину. -- Ирамамове уже
охранял тебя прежде, -- напомнила она, усаживаясь в свой гамак.
-- Да, -- согласилась я. -- Но я не могу отправиться в миссию без
Милагроса. Мне нужны сардины и сухари.
-- От этого добра тебя только стошнит, -- пренебрежительно сказала она
и пообещала, что по дороге мне голодать не придется, поскольку стрелы
Ирамамове добудут уйму дичи. К тому же она даст мне с собой полную корзину
бананов.
-- У меня не хватит сил тащить такой тяжелый груз, -- возразила я,
зная, что Ирамамове не понесет ничего, кроме лука и стрел.
Хайяма какое-то время разглядывала меня с мягкой улыбкой, потом
растянулась в гамаке, зевнула во весь рот и вскоре заснула.
Я вышла на поляну. Ватага ребятишек -- в основном девочек -- играла со
щенком. Каждая пыталась заставить щенка сосать из своих плоских сосков.
За исключением немногих стариков, лежащих в своих гамаках, да
нескольких женщин у очагов, в хижинах никого не было. Переходя от жилища к
жилищу, я думала, знают ли они, что мне приходит пора уходить. Какой-то
старик угостил меня своей табачной жвачкой. Я с улыбкой отказалась. "Как
можно отказываться от такого угощения?" -- казалось, говорили его глаза,
пока он запихивал жвачку на свое место между нижней губой и десной.
Ближе к вечеру я зашла в хижину Ирамамове. Его старшая жена, только что
вернувшись с реки, подвешивала к стропилам наполненные водой калабаши. Мы
подружились с той поры, как ее сын Шорове был посвящен в шапори, и много
предвечерних часов провели в разговорах о нем. Время от времени Шорове
возвращался в шабоно лечить людей от простуды, лихорадки и поноса. Он пел
заклинания к хекурам с не меньшим рвением и силой, чем более опытные шаманы.
Однако, по мнению Пуривариве, пройдет еще немало времени, прежде чем Шорове
сможет направлять своих духов чинить вред в селении врага. Только тогда он
будет считаться вполне оперившимся колдуном.
Жена Ирамамове налила в небольшой калабаш немного воды и добавила меду.
Я не сводила жадных глаз с вязкой массы, начиненной пчелами на разных
стадиях развития. Тщательно размешав все пальцем, она подала мне сосуд, и
причмокивая при каждом глотке, я выпила все до дна и вылизала донышко. -- До
чего же вкусно! воскликнула я. -- Наверняка это мед пчел амоши. Это была
нежалящая разновидность, которая очень ценилась за темный душистый мед.
Согласно улыбнувшись, жена Ирамамове дала мне знак сесть рядом с ней в
гамак и стала искать у меня на спине укусы москитов и блох. Обнаружив два
свежих укуса, она высосала из них яд. Свет, проникавший в хижину, потускнел.
Казалось, бесконечно много времени прошло после утреннего разговора с
Хайямой. И я сонно закрыла глаза.
Мне приснилось, что я с детьми на реке. Тысячи бабочек слетали с
деревьев, кружа в воздухе, словно осенние листья. Они садились на наши
волосы, лица, тела, покрывая нас зыбким золотым светом сумерек. Я горестно
смотрела на прощальные взмахи их крылышек, словно чьих-то нежных ручек. --
Не надо грустить, -- говорили дети. А я заглядывала в каждое лицо и целовала
смех на их губах.
Глава 24
Вместо привычного бамбукового ножа Ритими подстригла мне волосы острой
травинкой. Сосредоточенно хмурясь, она старательно подровняла концы волос по
всей окружности головы.
-- Не трогай тонзуру, -- сказала я, прикрыв макушку обеими руками. --
Там больно.
-- Не будь такой трусихой, -- рассмеялась Ритими. -- Не хочешь же ты
появиться в миссии, как дикарка.
Я не смогла втолковать ей, что буду очень курьезно выглядеть среди
белых с выбритым кружком на темени.
Ритими утверждала, что дело здесь не столько в эстетических
соображениях, сколько в чисто практических.
-- Вши, -- заметила она, -- больше всего любят это самое место.
Ирамамове наверняка не станет искать тебе вшей по вечерам.
