чувствую.
Ритими слабо улыбнулась, как бы сомневаясь в моих словах. -- Почему же
тогда моя дочурка заболела? -- Тешома заболела потому, что простыла, играя с
лягушками на болотах, -- заявила я сухим деловым тоном. -- Дети очень быстро
заболевают и так же быстро выздоравливают.
-- А ты уверена, что это так и есть? -- Совершенно уверена, -- ответила
я.
Ритими с сомнением посмотрела на меня и сказала: -- Но ведь больше
никто из детей не заболел. Я знаю, что Тешому околдовали.
Не зная, что ответить, я решила, что лучше всего будет позвать дядю
Тешомы, и спустя минуту вернулась вместе с Ирамамове. На время отсутствия
своего брата Арасуве Ирамамове исполнял обязанности вождя. Его храбрость
делала его самым подходящим человеком для защиты шабоно от возможного
нападения. Его же репутация шамана обеспечивала деревне защиту от злых
хекур, насланных вражескими колдунами.
Ирамамове посмотрел на девочку и попросил меня принести его тростинку
для эпены и сосуд с галлюциногенным порошком. Одному из юношей он велел
вдуть зелье ему в ноздри и запел заклинания к хекурам, расхаживая перед
хижиной из стороны в сторону. Время от времени он высоко подпрыгивал, крича
на злых духов, которые, как он полагал, угнездились в теле ребенка, чтобы те
оставили Тешому в покое.
Затем Ирамамове стал осторожно массировать девочку, сначала голову,
потом грудь, живот и так до самых ног. Он то и дело встряхивал руками,
сбрасывая злых хекур, которых вытаскивал из Тешомы. Еще несколько мужчин
вдохнули эпену и вместе с Ирамамове пели заклинания ночь напролет. А он
попеременно то массировал ее тельце, то высасывал хворь из него.
Тем не менее девочке и на другой день не стало лучше.
С покрасневшими и отекшими глазами она неподвижно лежала в гамаке,
ничего не хотела есть и отказалась даже от воды с медом, которой я пыталась
ее напоить.
Ирамамове определил, что ее душа покинула тело, и принялся строить в
центре поляны помост из шестов и лиан. К своим волосам он прикрепил листья
пальмы ассаи; глаза и рот обвел кругами из пасты оното, смешанной с углем.
Пустившись вскачь вокруг помоста, он стал имитировать крики гарпии. Затем
веткой с куста, растущего поблизости от шабоно, он стал тщательно мести
землю, пытаясь найти затерявшуюся душу ребенка.
Не найдя ее, он собрал вокруг себя несколько маленьких приятелей
Тешомы, точно так же разукрасил их волосы и лица и поднял их на помост. --
Внимательно осмотрите землю сверху, -- велел он детям. -- Отыщите душу вашей
сестры.
Подражая крикам гарпии, дети запрыгали на шатком помосте. Ветками,
которые подали им женщины, они стали разметать воздух, но и им не удалось
отыскать потерянную душу.
Взяв ветку, поданную мне Ритими, я вместе с остальными взялась за
поиски. Мы дочиста вымели тропинки к реке, к огородам и на болота, где
Тешома ловила лягушек.
Ирамамове поменялся со мной ветками. -- Ты принесла ее в шабоно, --
сказал он. -- Может, ты отыщешь ее душу'.
Не задумываясь о бессмысленности этой затеи, я мела землю так же
старательно, как и все остальные. -- А откуда известно, что душа где-то
недалеко? -- спросила я Ирамамове, когда мы возвращались по своим следам
обратно в шабоно.
-- Просто известно, и все, -- ответил он.
Мы обыскали каждую хижину, чисто вымели под гамаками, вокруг каждого
очага и за сложенными в кучи бананами. Мы сдвигали прислоненные к покатым
крышам луки и стрелы. Мы разогнали всех пауков и скорпионов из их убежищ в
пальмовых крышах. Я прекратила поиски, лишь когда увидела змею,
выскользнувшую из-за стропил.
Рассмеявшись, старая Хайяма ловким ударом мачете отсекла змее голову,
завернула извивающееся обезглавленное тело в листья пишаанси и сунула в
огонь. Хайяма подобрала также свалившихся на землю пауков. Они тоже были
завернуты в листья и изжарены. Старикам особенно нравились их нежные брюшки.
Лапки Хайяма приберегла, чтобы размолоть их позже в порошок, который, как
считалось, лечит порезы, укусы и царапины.
К вечеру состояние Тешомы нисколько не улучшилось.
Она неподвижно лежала в гамаке, уставясь пустыми глазами в пальмовую
крышу. Меня охватило чувство неописуемой беспомощности, когда Ирамамове
снова склонился над ребенком, чтобы массировать и высасывать из нее злых
духов.
-- Позволь мне попытаться вылечить ребенка, -- сказала я.
Ирамамове едва заметно улыбнулся, переводя глаза то на меня, то на
Тешому. -- А с чего ты взяла, что сможешь вылечить мою внучатую племянницу?
-- спросил он в глубокой задумчивости. В его тоне не было насмешки, одно
лишь смутное любопытство. -- Мы .не отыскали ее душу.
Какой-то могущественный вражий шапори выманил ее прочь. Ты думаешь, что
сможешь противостоять заклятию злого колдуна? -- Нет, -- поспешно заверила я
его. -- Это можешь только ты.
-- Что же ты тогда будешь делать? -- спросил он. -- Ты однажды сказала,
что никогда никого не исцеляла. Почему же ты думаешь, что сейчас тебе это
удастся? -- Я помогу Тешоме горячей водой, -- сказала я. -- А ты исцелишь ее
своими заклинаниями к хекурам.
Ирамамове на минуту задумался; затем постепенно лицо его смягчилось. Он
прикрыл ладонью рот, будто удерживаясь от смеха. -- Ты многому научилась у
тех шапори, которых знала? -- Я помню кое-что из их методов лечения, --
ответила я, не упомянув, однако, что средство, которое предназначалось
Тешоме, применяла моя бабушка, когда не удавалось сломить лихорадку. -- Ты
сказал, что видел хекур у меня в глазах. Если ты будешь петь им заклинания,
то, может быть, они мне помогут.
Легкая улыбка появилась и задержалась на губах Ирамамове. Казалось, мои
доводы почти убедили его. Тем не менее он с сомнением покачал головой. --
Так исцеление не делается. Как я могу просить, чтобы хекуры помогли тебе? Ты
тоже хочешь принять эпену? -- Это мне не понадобится, -- заверила я его и
заметила, что если могущественный шапори может приказать своим хекурам
похитить душу ребенка, тогда такой искусный колдун, как он, вполне может
приказать своим духам, которые, как он считает, со мной уже знакомы, чтобы
те пришли мне на помощь.
-- Я призову хекур помочь тебе, -- объявил Ирамамове. -- Я приму эпену
вместо тебя.
Пока один из мужчин вдувал галлюциноген в ноздри Ирамамове, Ритими,
Тутеми и жены Арасуве принесли мне полные калабаши горячей воды, которую
старая Хайяма нагрела в больших алюминиевых котелках. Я намочила свое
разрезанное одеяло в горячей воде и, пользуясь штанинами джинсов вместо
перчаток, выжала каждую полоску ткани, пока в ней не осталось ни капли
влаги. Потом я осторожно обернула ими все тело Тешомы и накрыла прогретыми
над огнем пальмовыми листьями, нарезанными по моей просьбе кем-то из
подростков.
Я с трудом могла перемещаться по хижине, куда набилась целая толпа
народу. Они молча следили за каждым моим движением, внимательно и
настороженно, чтобы не упустить ни единой мелочи. Сидя рядом со мной на
корточках, Ирамамове без устали бросал в ночь свои заклинания. Час проходил
за часом, и люди постепенно разошлись по гамакам. Нимало не обескураженная
их неодобрением, я продолжала сменять остывающие компрессы. Ритими молча
сидела в своем гамаке. Ее сплетенные пальцы безвольно лежали на коленях в
жесте полнейшего отчаяния. Всякий раз, поднимая на меня глаза, она
заливалась слезами.
Тешома, казалось, никак не реагировала на мои хлопоты. Что если у нее
не простуда, а что-то другое? Что если ей станет хуже? Уверенность моя
заколебалась, и я с таким жаром стала бормотать молитвы за нее, с каким не
молилась с самого детства. Подняв глаза, я натолкнулась на взгляд Ирамамове.
Он был встревожен, словно понимал сумятицу противоречивых влияний,
одолевающих меня в эту минуту, -- колдовства, религии и страха. Затем с
прежней решимостью он стал петь дальше.
К нам присоединился старый Камосиве, присев на корточки у очага.
Предрассветная прохлада еще не вползла в хижину, но сам по себе горящий
огонь заставил его инстинктивно придвинуться к нему поближе. Он тоже завел
тихую песню. Его журчащий голос успокоил меня; он, казалось, принес с собой
голоса ушедших поколений.
Дождь, поначалу решительно и энергично забарабанивший по пальмовой
крыше, затем ослабел до легкой измороси, которая погрузила меня в какое-то
оцепенение.
Уже почти светало, когда Тешома заметалась в гамаке, нетерпеливо срывая
мокрые куски одеяла и обернутые вокруг нее пальмовые листья. Широко раскрыв
глаза от удивления, она села и улыбнулась старому Камосиве, Ирамамове и мне,
сгрудившимся у ее гамака. -- Я хочу пить, -- сказала она и одним глотком
выпила всю поданную воду с медом.
-- Она поправится? -- неуверенно спросила Ритими.
-- Ирамамове заманил ее душу обратно, -- сказала я. -- А горячая вода
переломила ее лихорадку. Теперь ей нужно только тепло и спокойный сон.
Я вышла на поляну и распрямила затекшие ноги.
Опирающийся о палку старый Камосиве тесно прижал локти к груди, чтобы
сохранить тепло. Он был похож на ребенка. Ирамамове остановился рядом со
мной по дороге в свою хижину. Не было сказано ни слова, но я точно знала,
что мы пережили момент абсолютного взаимопонимания.
Глава 22
Едва заслышав приближающиеся шаги, Тутеми знаком велела мне пригнуться
к покрытым плесенью листьям тыквенной лианы. -- Это отряд, уходивший в
набег, -- шепнула она. -- Женщинам не полагается видеть, с какой стороны
возвращаются воины.
Не в силах совладать с любопытством, я потихоньку встала на ноги.
Вместе с мужчинами шли три женщины, одна из них была беременна.
-- Не смотри, -- взмолилась Тутеми, потянув меня вниз. -- Если увидишь
тропу, по которой возвращались участники набега, тогда тебя захватят враги.
-- До чего же все-таки украшают мужчин эти яркие перья, которые
струятся с их наручных повязок, да еще эта сплошная раскраска пастой оното,
-- сказала я и тут же в смятении заметила: -- Но Этевы среди них нет! Как
по-твоему, его не могли убить? -- Тутеми ошеломленно уставилась на меня. Без
малейшего намека на нервозность она чуть отвела в сторону широкие листья
лианы, чтобы взглянуть на удаляющиеся фигуры. На ее встревоженном лице
вспыхнула улыбка, и она схватила меня за руку. -- Смотри, вон Этева. -- И
она притянула к себе мою голову, чтобы я тоже увидела. -- Он, унукаи.
Далеко позади всех медленно тащился Этева, ссутулив плечи, словно под
тяжестью невидимого груза. На нем не было ни украшений из перьев, ни
раскраски. Лишь короткие тростниковые палочки были продеты в мочки его ушей
и такие же тростинки браслетами были повязаны на обоих запястьях.
-- Он что, болен? -- Нет. Он унукаи, -- восхищенно ответила она. -- Он
убил Мокототери.
Не в состоянии разделить радость Тутеми, я лишь уставилась на нее в
немом изумлении. Потом, почувствовав, что вот-вот расплачусь, отвела глаза в
сторону. Мы подождали, пока Этева скроется из виду, и неторопливо
направились в шабоно.
Услышав приветственные крики вышедших из хижин жителей деревни, Тутеми
ускорила шаг. В окружении ликующих Итикотери посреди поляны гордо стояли
участники набега. Отвернувшись от мужа, самая младшая жена Арасуве подошла к
трем пленным женщинам, которых радостные приветствия обошли стороной. Они
молча стояли в некотором отдалении, не сводя настороженных взглядов с
