сказала она, помогая мне донести свою сводную сестру до хижины Хайямы.
Бабка Ритими промыла ногу теплой водой, затем присыпала рану порошком
эпены. -- Теперь ложись в гамак и лежи смирно, -- сказала она девочке. -- А
я принесу немного листьев, чтобы обернуть твою рану.
В полном изнеможении я пошла прилечь в свой гамак и, надеясь уснуть,
подтянула повыше его края. Однако вскоре меня разбудил смех Ритими.
Склонившись надо мной, она стала покрывать мое лицо звучными поцелуями. -- Я
слышала, как ты перепугала Мокототери.
-- А почему спасать меня пришли только Арасуве и Этева? -- спросила я.
-- Ведь этих Мокототери могло быть и больше.
-- Да мой отец и муж вовсе и не ходили тебя спасать, -- чистосердечно
призналась Ритими. Она поудобнее устроилась в моем гамаке и принялась
объяснять, что никто в шабоно даже не знал, что мы с Шотоми и малышом Сисиве
пошли ловить рыбу. Арасуве и Этева наткнулись на нас с Шотоми по чистой
случайности. Арасуве, следуя своим предчувствиям, отправился на разведку по
окрестностям шабоно сразу же после ночного перехода. Хотя у него и были
подозрения, что творится что-то неладное, он наверное не знал, что
поблизости от деревни околачиваются Мокототери. Ее отец, заявила Ритими,
всего лишь исполнял обязанности вождя и проверял, нет ли где следов
пребывания чужаков. Подобную задачу вождь должен выполнять лично, поскольку
желающих составить ему компанию в таком опасном деле не находилось.
Лишь в последнее время я начала понимать, что хотя Милагрос и
представил мне Арасуве как вождя Итикотери, титул этот был довольно
сомнительным. Власть вождя была ограниченной. Он не носил никаких знаков,
отличающих его от прочих мужчин, а в принятии важных решений принимали
участие все взрослые мужчины деревни. И даже если решение было принято,
каждый мужчина волен был поступать, как ему заблагорассудится. Авторитет
Арасуве основывался на его обширных родственных связях. Его братья,
многочисленные сыновья и зятья придавали ему вес и оказывали поддержку. До
тех пор пока его решения устраивали жителей шабоно, его авторитет не
подвергался сомнению.
-- А как с ним вместе оказался Этева? -- Ну, это вообще было совершенно
случайно, -- смеясь, ответила Ритими. -- Он, видимо, возвращался с. тайного
свидания с какой-нибудь женщиной шабоно и натолкнулся на своего тестя.
-- Ты хочешь сказать, что никто не пришел бы нас спасать? -- изумилась
я.
-- Узнав, что поблизости враг, мужчины никогда не станут выходить из
шабоно. Слишком легко угодить в засаду.
-- Но нас же могли убить! -- Женщин убивают очень редко, -- убежденно
заявила Ритими. -- Они бы захватили вас в плен. Но тогда наши мужчины
совершили бы набег на деревню Мокототери и привели бы тебя обратно, --
утверждала она с поразительным простодушием, словно все это было в порядке
вещей.
-- Но они же ранили Шотоми в ногу, -- я уже чуть не плакала. -- И они
хотели покалечить меня.
-- Это все потому, что они не знали, как тебя захватить, -- сказала
Ритими, обнимая меня руками за шею. -- Они знают, как обращаться с
индейскими женщинами. Нас очень легко похищать. А с тобой Мокототери
совершенно сбились с толку. Можешь радоваться. Ты храбрая, как настоящий
воин. Ирамамове убежден, что у тебя есть особые хекуры, которые тебя
оберегают, и что они настолько сильны, что даже отклонили выпущенную в тебя
стрелу, и та попала в ногу Шотоми.
-- А что сделают с Мокототери? -- спросила я, заглядывая в хижину
Арасуве. Трое мужчин, рассевшись в гамаках, словно гости, ели печеные
бананы. -- Вы как-то странно обходитесь с врагами.
-- Странно? -- недоуменно взглянула на меня Ритими. -- Мы обходимся с
ними как надо. Разве они не раскрыли свои планы? Арасуве очень рад, что они
провалились.
Ритими заметила, что все трое, возможно, пробудут какое-то время у
Итикотери, особенно если они подозревают о вероятности набега на их деревню
со стороны ее соплеменников. Еще со времен ее деда и прадеда, а то и раньше,
два эти шабоно устраивают набеги друг на друга. Ритими притянула мою голову
к себе и прошептала на ухо: -- Этева давно уже мечтает отомстить этим
Мокототери.
-- Этева! Но он же был так рад пойти к ним на праздник, -- изумилась я.
-- Мне казалось, он хороню к ним относится. Арасуве, я знаю, считает их
вероломной публикой, и даже Ирамамове. Но Этева! Он ведь с таким
удовольствие пел и плясал у них на празднике.
-- Я тебе уже говорила, что на праздники ходят не только петь и
плясать, но и выведать чужие планы, -- прошептала Ритими и с серьезным видом
добавила: -- Этева хочет, чтобы его враг думал, будто он не собирается
мстить за отца.
-- Мокототери убили его отца? Ритими прикрыла мне ладонью рот. -- Давай
не будем об этом говорить. Вспоминать человека, убитого во время набега, --
это не к добру.
-- А что, разве готовится набег? -- успела я спросить, прежде чем
Ритими заткнула мне рот печеным бананом.
Она только улыбнулась и ничего не ответила. При одной мысли о набеге
мне стало не по себе, и я чуть не подавилась этим бананом. До сей поры
набеги представлялись мне чем-то ушедшим в далекое прошлое. Несколько раз я
расспрашивала о них Милагроса, но тот отделывался туманными фразами. И
только теперь я подумала, что в голосе Милагроса звучал оттенок сожаления,
когда он говорил, что миссионерам удалось положить конец междеревенским
распрям.
-- Что, готовится набег? -- спросила я вошедшего в хижину Этеву.
Он посмотрел на меня, сурово нахмурив брови. -- Нечего женщинам
задавать такие вопросы.
Глава 20
Уже начинало темнеть, когда в шабоно явился Пуривариве. Я не видела его
со времени своей болезни, с той самой ночи, когда он стоял посреди поляны с
руками, с мольбой распахнутыми во тьму. От Милагроса я узнала что шесть дней
и ночей подряд старый шапори принимал эпену. Старик чуть не сломался под
бременем духов, которых призвал в свою грудь, но продолжал упорно молить их
о моем исцелении от приступа тропической лихорадки.
Ритими особо отметила, что главная трудность с моим исцелением
заключалась в том, что хекуры не любят, когда их призывают в сезон дождей.
-- Тебя спасла только хекура колибри, -- объясняла она. -- Дух колибри, хоть
и маленький, но могущественный. Искусный шапори призывает его как крайнее
средство.
Я без всякого энтузиазма выслушала заверения обнимавшей меня за шею
Ритими насчет того, что случись мне умереть, моя душа не отправилась бы
скитаться по лесу, а мирно вознеслась бы в Дом Грома, ибо тело мое было бы
сожжено, а истолченные в порошок кости съела бы она и вся ее родня.
Я вышла на поляну к Пуривариве и, присев рядом с ним, сказала: -- Я уже
выздоровела.
Он поднял на меня мутные, почти сонные глаза и погладил по голове. Его
темная маленькая ладонь двигалась проворно и легко, хотя казалась тяжелой и
неповоротливой. Едва заметная тень нежности смягчила его черты, но он не
произнес ни слова. Интересно, подумала я, знает ли он, что во время болезни
я почувствовала, как клюв колибри рассекает мне грудь. Об этом я не
рассказывала никому.
Вокруг Пуривариве собралась группа мужчин с лицами и телами,
раскрашенными черной краской. Они вдули друг другу в нос эпену и стали
слушать его заклинания, которыми он молил хекур покинуть свои убежища в
горах. В слабом свете очагов черные мужские фигуры все больше походили на
тени. Они тихо вторили песнопениям шамана. Во все убыстряющемся темпе
невнятной скороговорки постепенно нарастала мощь и угроза, и я
почувствовала, как по спине у меня пробежал холодок.
Вернувшись в хижину, я спросила Ритими, что это за обряд исполняют
мужчины.
-- Они направляют хекур в деревню Мокототери убивать врагов.
-- И враги действительно умрут? Подтянув коленки, она вперила
задумчивый взгляд в кромешную черноту безлунного и беззвездного неба над
пальмовой крышей и тихо сказала: -- Умрут.
В полной уверенности, что настоящего набега так и не будет, я засыпала
и просыпалась под пение заклинаний. Я не столько слышала, сколько зримо
представляла себе звуковые образы, которые взлетали и падали, уносясь с
дымом очагов.
Прошло несколько часов. Я поднялась и села у хижины. Почти все мужчины
разошлись по своим гамакам. На поляне осталось лишь десять человек, в том
числе Этева. Закрыв глаза, они вторили песне Пуривариве. В пропитанном
сыростью воздухе слова доносились четко и внятно: Следуй за. мной, следуй за
моим видением.
Следуй за мной над вершинами деревьев.
Взгляни на птиц и мотыльков; таких красок ты никогда не увидишь на
земле.
Я возношусь на небеса к самому Солнцу.
Песню шапори внезапно прервал один из мужчин. С криком: -- Меня ударило
солнце -- жжет глаза! -- он вскочил и беспомощно оглянулся в темноте. Ноги
его подкосились, и он с глухим ударом рухнул на землю. Никто словно ничего и
не заметил.
Голос Пуривариве звучал все требовательнее, словно в стремлении
возвысить всех мужчин до представленного им образа. Он снова и снова
повторял свою песню тем, кто еще оставался рядом. Чтобы мужчины не заплутали
в тумане своих видений, он предупредил их, что на пути к Солнцу в лесных
дебрях и сплетении корней их подстерегают острые копья бамбуковых листьев и
ядовитые змеи. Но больше всего он убеждал мужчин не впадать в сонное
забытье, а шагнуть из тьмы ночи в белую тьму солнца. Он обещал им, что их
тела пропитаются жаром хекур, & глаза их засияют драгоценным солнечным
светом.
Я просидела у хижины до тех пор, пока заря не стерла с земли остатки
сумерек, и в надежде обнаружить какоенибудь явное свидетельство их
путешествия к Солнцу, стала переходить от одного мужчины к другому,
пристально вглядываясь в их лица.
Пуривариве провожал меня полными любопытства глазами и с насмешливой
улыбкой на изрезанном морщинами лице.
-- Ты не найдешь видимых следов того, что они летали к Солнцу, --
сказал он, словно читая мои мысли. -- Глаза их тусклы и красны от бессонной
ночи, -- добавил он, указывая на мужчин, тупо уставившихся в пустоту и
совершенно безразличных к моему присутствию. -- Драгоценный свет, отражение
которого ты ищешь в их зрачках, сияет теперь у них внутри. И видят его
только они сами.
И не дав мне спросить о его путешествии к Солнцу, он вышел из шабоно и
скрылся в лесу.
В последовавшие за этим дни в деревне воцарилось мрачное тягостное
настроение. Поначалу я лишь смутно чувствовала, а затем уже не могла
отделаться от уверенности, что от меня намеренно скрывают приближение
некоего события. Я стала угрюмой, замкнутой и раздражительной. Пытаясь
перебороть ощущение отчужденности, я старалась скрыть свои дурные
предчувствия, но меня словно осаждали некие не поддающиеся определению силы.
Если я спрашивала Ритими или любую другую женщину, не надвигаются ли
какие-то перемены, они даже не реагировали на мой вопрос и вместо этого
затевали разговор о каком-нибудь дурацком случае в надежде меня рассмешить.
-- На нас готовится набег? -- наконец спросила я у Арасуве в один
прекрасный день.
Он повернул ко мне озабоченное лицо, словно пытался, но не мог
разобрать мои слова.
Я сконфузилась, разнервничалась и чуть не заплакала.
Я сказала ему, что не такая уж я дура, чтобы не замечать, что мужчины
