любопытство, но я знала, что спрашивать о том, что она делала, бесполезно.
-- Не трогай этого пучка в моей корзине, -- сказала она немного погодя,
не удержавшись от смеха. -- Я знаю, что ты за мной подсматривала.
Я почувствовала, что краснею, и улыбнулась. -- Ты стащила табак у
Этевы? -- Нет, -- сказала она в притворном ужасе. -- Он так хорошо знает все
свои листочки, что сразу заметил бы пропажу.
-- А мне показалось, что я видела тебя на его грядке, -- заметила я
небрежно.
Приподняв банановые листья в своей корзине, Ритими сказала: -- Я была
на своем участке. Видишь, я взяла несколько веточек волшебной травы
око-шики, -- прошептала она. -- Я приготовлю очень сильное зелье.
-- Ты собираешься кого-то лечить? -- Лечить! Ты что, не знаешь, что
лечит только шапори? -- Чуть склонив голову набок, она немного подумала и
продолжила: -- Я собираюсь околдовать ту женщину, которая переспала с Этевой
во время праздника, -- заявила она с улыбкой.
-- А может быть, тебе надо бы приготовить зелье и для Этевы, --
спросила я, заглянув ей в лицо. Его изменившееся выражение застало меня
врасплох. Рот ее сжался в ниточку, глаза сузились. -- В конце концов, он
виноват не меньше, чем та женщина, -- пробормотала я извиняющимся тоном,
чувствуя себя неуютно под ее жестким взглядом.
-- Ты разве не видела, как эта баба бесстыдно с ним заигрывала? -- с
упреком сказала Ритими. -- Ты разве не видела, как непристойно вели себя все
эти женщины, пришедшие в гости? -- Ритими довольно комично вздохнула и
добавила с нескрываемым разочарованием: -- Иногда ты бываешь такой дурехой.
Я не знала, что сказать. По моему убеждению, Этева был виноват не
меньше той женщины. Не придумав ничего лучше, я улыбнулась. Впервые я
застала Этеву в компрометирующей ситуации совершенно случайно. Каждое утро
на заре я, как и все, выходила из хижины облегчиться. Я всегда заходила
подальше в лес, за место, отведенное для отправления естественных нужд.
Однажды утром я, вздрогнув от неожиданности, услышала тихий стон. Решив, что
это какой-нибудь раненый зверь, я как можно тише поползла на звук, и в
полном изумлении, вытаращив глаза, увидела Этеву, лежащего на самой младшей
жене Ирамамове. Он, глупо улыбаясь, глянул мне в лицо, но не слезая с
женщины, продолжал делать свое дело.
В тот же день немного позже Этева угостил меня найденным в лесу медом.
Мед был редкостным лакомством, и им делились далеко не так охотно, как
всякой другой едой.
Напротив, мед, как правило, поедался на том же месте, где был найден. Я
поблагодарила Этеву за угощение, полагая, что получила взятку.
Сладкого мне постоянно не хватало. Я уже не брезговала есть мед с
сотами, пчелами, личинками, куколками и пыльцой, как это делали Итикотери.
Стоило Этеве принести в дом мед, как я садилась рядом с ним и до тех пор
жадно смотрела на вязкое месиво, напиханное пчелами в различных стадиях
развития, пока он не угощал меня кусочком. Мне даже не приходило в голову,
что по его мнению, я наконец усвоила, что жадно смотреть на желаемый предмет
или открыто попросить его как раз и считается хорошим тоном. Однажды, желая
напомнить ему, что знаю о его любовных похождениях, я спросила, не боится ли
он, что его снова огреет по голове чей-нибудь разъяренный муж.
Этева уставился на меня в полном недоумении. -- Это все потому, что ты
ничего толком не знаешь, иначе ты бы таких вещей не говорила. -- В его тоне
послышалась отчужденность, и он высокомерно отвернулся к группе подростков,
заострявших бамбуковые щепки для наконечников к стрелам.
Бывали и другие ситуации, причем не всегда случайные, когда я заставала
Этеву в момент прелюбодеяния.
Вскоре стало очевидно, что раннее утро -- это не только время для
удовлетворения низменных телесных нужд, но и самая удобная пора для
внебрачных связей. Мне стало ужасно интересно, кто кому наставляет рога.
Сговариваясь накануне вечером, парочки на рассвете скрывались в густых
зарослях. Спустя несколько часов они как ни в чем не бывало возвращались по
разным тропинкам, зачастую неся орехи, плоды, мед, а иногда даже топливо для
очагов. Некоторые мужья, узнав о проделках жен, реагировали довольно бурно,
даже колотили их, как это на моих глазах сделал Ирамамове. Другие, отлупив
жен, требовали еще и дуэли с виновником, что временами приводило к крупной
драке, в которую ввязывались и другие.
Мои раздумья были прерваны словами Ритими: -- Ты почему смеешься? --
Потому что ты права, -- ответила я. -- Иногда я действительно бываю дурехой.
-- До меня внезапно дошло, что Ритими знает о похождениях Этевы. Даже может
быть, всем и каждому в шабоно известно, что происходит. И разумеется, в
первый раз Этева угостил меня медом по чистому совпадению. И только я одна
отнеслась к этому с подозрением, считая себя соучастницей.
Ритими обняла меня за шею, влепила в щеку смачный поцелуй и заверила,
что никакая я не дуреха, а просто очень многого не знаю. Она пояснила, что
до тех пор, пока знает, с кем у Этевы связь, ее не особенно тревожат его
любовные похождения. Само собой, радости это ей не доставляло, но она
считала, что пока это кто-нибудь из их шабоно, она в определенной степени
владеет ситуацией.
Выводила ее из себя вероятность того, что Этева может взять себе третью
жену из другой деревни.
-- А как ты собираешься околдовать эту женщину? -- спросила я. -- Ты
сама приготовишь снадобье? Поднимаясь на ноги, Ритими самодовольно
улыбнулась. -- Если я тебе сейчас расскажу, колдовство не подействует. --
Она помолчала, в глазах ее светилось лукавство. -- Я расскажу тебе, когда
уже околдую эту бабу. Вдруг тебе тоже когда-нибудь понадобится кого-то
околдовать.
-- Ты собираешься ее убить? -- Нет. У меня на это духу не хватит, --
ответила она. --У этой бабы будет болеть поясница, пока не сделается
выкидыш. -- Ритими забросила корзину за плечи и направилась к одному из
немногих деревьев, оставленных нетронутыми у ее табачного участка. -- Идем,
перед тем, как идти на реку купаться, мне надо передохнуть.
Я немного постояла, пока отошли затекшие мышцы, и двинулась за ней.
Ритими села на землю, прислонившись к мощному стволу дерева. Его листья
раскрытыми ладонями заслоняли нас от солнца, давая прохладную тень.
Покрытая толстым слоем листвы земля была мягка. Положив голову на бедро
Ритими, я стала смотреть в небо, казавшееся прозрачным в своей чуть
выгоревшей голубизне. За нашими спинами ветерок тихо шелестел в тростнике,
словно не желая будоражить предполуденный покой.
-- Шишка уже прошла, -- сказала Ритими, пройдясь пальцами по моим
волосам. -- Да и на ногах никаких шрамов не осталось, -- добавила она
насмешливо.
Я сонно ей поддакнула. Ритими посмеивалась над моими опасениями
серьезно заболеть от того, что сама она считала незначительным повреждением.
Одного того, что Пуривариве выволок меня в безопасное место, уверяла она,
вполне достаточно, чтобы гарантировать выздоровление.
Тем не менее я опасалась, что порезы на ногах могут загноиться, и
настояла на том, чтобы она ежедневно обмывала их кипяченой водой. В качестве
дополнительной предосторожности старая Хайяма втерла в ранки порошок из
сгоревшего муравейника, объявив, что это природное дезинфицирующее средство.
Никаких осложнений от этого жгучего порошка у меня не было, а порезы быстро
зажили.
Сквозь полуприкрытые веки я смотрела на залитую светом и воздухом ширь
раскинувшихся перед нами огородов. Потревоженная криками, доносившимися с
дальнего конца огородов, я открыла глаза. Из-под огромных банановых листьев,
казалось, возник из ничего Ирамамове, прокладывая дорогу в небо. Я
зачарованно стала смотреть, как он карабкается по усеянному колючками стволу
пальмы раша. Чтобы не пораниться о шипы, он действовал с помощью двух пар
крестообразно связанных шестов, поочередно переставляя их по стволу. Без
всяких усилий, плавными движениями он, становясь попеременно на одну пару
шестов, поднимал другую все выше и выше, пока не добрался до желтых гроздьев
раша самое меньшее в шестидесяти футах над землей. На мгновение он исчез в
перистых листьях, серебристой аркой реющих в небе. Срезав плоды, Ирамамове
привязал тяжелые гроздья к длинной лиане и спустил их на землю. Затем,
неторопливо спустившись по стволу, он исчез в зелени бананов.
-- Я люблю эти плоды, если их сварить; по вкусу они похожи на... --
сказала я и только теперь сообразила, что не знаю перевода слова "картошка".
Я села. Склонив набок голову и чуть приоткрыв рот, Ритими крепко спала. --
Идем купаться, -- позвала я, пощекотав ей нос травинкой.
Ритими уставилась на меня невидящим взглядом; у нее был немного
растерянный вид, как у человека, только что видевшего сон. Она лениво
поднялась, зевая и потягиваясь, как кошка. -- Да, идем, -- сказала она,
вешая корзину за плечи. -- Вода унесет прочь мой сон.
-- Тебе приснилось что-то плохое? Она задумчиво на меня посмотрела и
отвела волосы со лба. -- Ты стояла одна на вершине горы, -- сказала она
неуверенно, словно припоминая. -- Тебе не было страшно, но ты плакала. --
Взглянув пристальнее, Ритими добавила: -- А потом ты меня разбудила.
Как только мы свернули на тропу к реке, нас догнал Этева. -- Достань-ка
листьев пишаанси, -- велел он Ритими и повернулся ко мне: -- Идем со мной.
Я пошла следом за ним через вновь расчищенный участок леса, где уже
была высажена банановая рассада и среди щепок от срубленных деревьев уже
проглядывали первые ростки. Расстояние между ними выдерживалось от десяти до
двенадцати футов, что позволяло взрослым растениям не затенять в будущем
друг друга, а лишь касаться листьями.
Всего несколько дней назад Этева, Ирамамове и прочие близкие
родственники Арасуве помогали ему отделять боковые побеги от огромного
материнского бананового корня.
С помощью сплетенной из лиан и толстых листьев и снабженной лямками
волокуши они притащили тяжелые отростки к месту новой посадки.
-- Ты что, нашел мед? -- спросила я с надеждой в голосе.
-- Не мед, -- ответил Этева, -- а кое-что ничуть не хуже. -- Он указал
туда, где стояли Арасуве и двое старших его сыновей. Они по очереди пинали
ногами старое банановое дерево. Из многослойного зеленого ствола сотнями
выпадали личинки.
Как только Ритими вернулась из леса с листьями пишаанси, мальчики стали
подбирать извивающихся червей и складывать на грубые широкие листья. Арасуве
развел маленький костер. Один из его сыновей, крепко упершись ногами в
землю, держал овальную по форме деревяшку, в то время как Арасуве с
поразительной скоростью вращал между ладонями зажигательную палочку.
Воспламенившаяся древесная труха подожгла термитник, поверх которого уже был
набросан сухой хворост.
Ритими обжаривала личинок не больше минуты, пока листья пишаанси не
чернели и не становились ломкими.
Раскрыв один сверток, Этева послюнил указательный палец, обкатал его в
жареных личинках и преложил все это мне. -- Это вкусно, -- настаивал он,
видя, как я отворачиваюсь. Пожав плечами, он дочиста облизал палец.
Ритими с набитым ртом тоже взялась меня уговаривать снять пробу. -- Как
ты можешь говорить, что они тебе не нравятся, если ты их даже не пробовала?
Взяв двумя пальчиками сероватую, еще теплую личинку, я положила ее в рот.
Они ничем не отличаются от улиток, говорила я себе, или от жареных устриц.
Но когда я попыталась проглотить личинку, она прилипла к языку.
