маску, не отвергал обвинения. Внезапно он крикнул: -- Ты и твоя семья все
три дня жрали, как голодные собаки! -- Это было заведомо несправедливое
обвинение; гостям давалось все, что они просили, ибо во время праздника
огороды и охотничьи угодья хозяев были в распоряжении гостей. Подобное
оскорбление означало, что данный человек злоупотреблял своим
привилегированным положением. -- Ритими, подай-ка мою набруши! -- крикнул
Этева, грозно сдвинув брови на стоящего перед ним разъяренного молодого
мужчину.
Ритими с рыданиями кинулась в хижину, выбрала подходящую дубинку и, не
глядя на мужа, вручила ему четырехфутовую палицу. -- Не могу я на это
смотреть, -- сказала она, плюхаясь в мой гамак. Я обняла ее, стараясь
утешить. Не будь она такой расстроенной, я бы рассмеялась. Ни в малейшей
степени не встревоженная неверностью Этевы, Ритими боялась, что вечер может
закончиться серьезной потасовкой. Глядя на то, как орали друг на друга двое
разгневанных мужчин, и на возбужденную реакцию толпы, я тоже невольно
прониклась тревогой.
-- Ударь меня по голове, -- потребовал взбешенный пришелец. -- Ударь,
если ты мужчина. Увидим, посмеемся ли мы вместе. Увидим, пройдет ли ярость.
-- Мы оба разозлены, -- кричал Этева с нахальной самоуверенностью,
взвешивая в руке набруши. -- Мы должны умиротворить наш гнев. -- Затем без
дальнейших разговоров он крепко врезал по выбритой тонзуре противника.
Из раны хлынула кровь. Она медленно растекалась по лицу мужчины, пока
не залила его сплошной красной маской. Ноги его дрогнули и чуть было не
подкосились. Но он устоял.
-- Ударь меня, и мы снова станем друзьями, -- воинственно гаркнул
Этева, заставив смолкнуть разгоряченную толпу. Опершись на палицу, он
подставил в ожидании голову. Удар противника на мгновение ошеломил Этеву;
кровь ручьем потекла по бровям и ресницам, заставив его закрыть глаза.
Тишину взорвали вопли мужчин, и целый хор одобрительных выкриков потребовал,
чтобы они ударили друг друга еще раз.
Со смешанным чувством ужаса и восхищения я следила за стоящими лицом к
лицу противниками. Их мускулы были напряжены, вены на шеях вздулись, глаза
сверкали, словно омытые яростным потоком крови. Их лица, замершие
презрительными красными масками, не выдавали боли, когда они, как два
раненых петуха" стали кружить друг против друга.
Тыльной стороной ладони Этева стер кровь, мешавшую ему видеть, и
сплюнул. Подняв палицу, он с силой опустил ее на голову соперника, и тот
беззвучно рухнул на землю.
Цокая языками, с помутневшими глазами, зрители разразились жуткими
воплями. Я не сомневалась, что поединку пришел конец, когда все шабоно
наполнилось их оглушительными криками. Я взялась за руку Ритими и удивилась,
что ее залитое слезами лицо хранило довольное, почти радостное выражение.
Она пояснила, что, судя по тону издаваемых мужчинами выкриков, их уже не
волновали нанесенные вначале оскорбления. Все, что их интересовало, -- это
лицезрение могущества хекур каждого из соперников. Тут не было ни
победителей, ни побежденных.
Если боец падал, это всего лишь означало, что в данный момент его
хекуры недостаточно сильны.
Кто-то из зрителей вылил на лежащего гостя полный калабаш воды, потянул
его за уши, вытер кровь с лица.
Потом, помогая подняться, сунул в руки обалдевшему бойцу его палицу и
велел еще раз ударить Этеву по голове. У мужчины едва хватило сил поднять
тяжелую палицу; вместо того, чтобы опустить ее на череп Этевы, он нанес ему
удар в центр груди.
Этева рухнул на колени, кровь потекла у него изо рта по губам,
подбородку и шее, вниз по груди и бедрам, красной струйкой уходя в землю. --
Как хорошо ты ударил, -- сдавленно произнес Этева. -- Пролилась наша кровь.
Наши тревоги позади. Наш гнев умиротворен.
Ритими подошла к Этеве. С громким вздохом я откинулась в гамаке и
закрыла глаза. За этот вечер я насмотрелась достаточно крови. Опасаясь, нет
ли у меня небольшого сотрясения, я ощупала припухлость на голове.
Когда кто-то схватился за лиану, которой мой гамак был привязан к
одному из столбов, я чуть не вывалилась на землю. Вздрогнув от
неожиданности, прямо над собой я увидела залитое кровью лицо Этевы. То ли он
меня не заметил, то ли ему было все равно, где лежать, но он просто кучей
повалился на меня. Запах крови, теплый и острый, смешивался с кислым запахом
его кожи. Несмотря на отвращение, я не могла отвести глаз от зияющей раны на
его черепе, откуда до сих пор сочилась кровь, и от вздувшейся, побагровевшей
груди.
Только а стала обдумывать, как бы высвободить придавленные его тяжестью
ноги, как в хижину вошла Ритими, неся в руках калабаш с подогретой на костре
водой. Она ловко приподняла Этеву и жестом велела мне сесть в гамаке за его
спиной, чтобы можно было опереть его о мои поднятые колени. Осторожными
движениями она обмыла ему лицо и грудь.
Этеве было лет двадцать пять, однако с прилипшими ко лбу влажными
волосами и чуть приоткрытыми губами он казался беззащитным, как спящий
ребенок. Мне вдруг пришло в голову, что он может умереть от внутренних
повреждений.
-- Завтра он поправится, -- сказала Ритими, словно угадав мои мысли.
Она тихонько засмеялась; в ее смехе по-детски звенела затаенная радость. --
Хорошо, что пролилась кровь. У него сильные хекуры. Он ваитери.
Довольный похвалой Ритими, Этева открыл глаза. Переведя взгляд на меня,
он что-то невнятно пробормотал.
-- Да. Он ваитери, -- поддакнула я.
Вскоре появилась Тутеми с темным горячим варевом.
-- Что это такое? -- спросила я.
-- Лекарство, -- улыбаясь, ответила Тутеми. Она сунула палец в снадобье
и мазнула им по моим губам. -- Пуривариве приготовил его из кореньев и
волшебных растений. -- В глазах Тутеми поблескивал довольный огонек.
Пролилась кровь: теперь она была уверена, что родит крепкого, здорового
сына.
Ритими осмотрела мои ноги, все в синяках и ссадинах после того, как
Пуривариве волок меня через поляну, и обмыла их остатками теплой воды. Я
улеглась в неудобном лубяном гамаке Этевы.
Луна в короне желтого сияния добралась уже почти до верхушек деревьев.
Несколько мужчин все еще плясали и пели на поляне; потом луна спряталась за
тучей, и все потонуло во мраке. Одни лишь голоса, уже не пронзительные, а
тихо бормочущие, указывали на то, что плясуны еще не разошлись. Луна
выглянула снова, бледный свет озарил кроны деревьев, и темнокожие фигуры
снова материализовались из тьмы; длинные тени их тел придавали реальность
тихому постукиванию луков о стрелы.
Кое-кто из мужчин пел до тех пор, пока на востоке над деревьями не
показался краешек зари. Небо покрывали темные пурпурные облака цвета избитой
груди Этевы. Роса сверкала на листве, на бахроме склонившихся над хижинами
пальмовых вершин. Голоса постепенно стихали, уносимые прохладным
предрассветным ветром.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯГлава 9
Сев и высадка рассады изначально относились к мужским обязанностям, но
большинство женщин сопровождало своих мужей, отцов и братьев, когда те
отправлялись поутру на огороды. Составляя им компанию, женщины помогали в
прополке либо пользовались возможностью собрать топливо для очагов, если
бывали срублены новые деревья.
Несколько недель я ходила с Этевой, Ритими и Тутеми на их участки.
Долгие утомительные часы прополки, казалось, уходили впустую, поскольку не
видно было никакого улучшения. Солнце и дожди одинаково способствовали росту
всяких растений, без учета человеческих интересов.
У каждой семьи был свой участок земли, отгороженный поваленными
стволами деревьев. Огород Этевы соседствовал с огородом Арасуве, который
возделывал самый обширный участок из всех Итикотери, ибо в дни праздников
гости кормились именно с участка вождя.
Сначала я умела распознавать только несколько видов бананов и различные
пальмы, здесь и там растущие на огородах. Плодоносящие пальмы также
высаживались целенаправленно, каждое дерево принадлежало тому, кто его
посадил. Позднее я к своему удивлению обнаружила в зарослях сорняков великое
разнообразие съедобных корнеплодов, таких как маниока, батат, разные
тыквенные лианы, хлопчатник, табак и колдовские травы. На огородах и вокруг
шабоно выращивались также деревья с розовыми цветами и красными стручками,
из которых приготовлялась красная паста оното.
Пучки красных остроконечных стручков срезались, очищались, а ярко-алые
семена с окружающей их мясистой мякотью помещались в большой калабаш,
наполненный водой. Тщательно измельченная и перемешанная оното затем полдня
кипятилась на медленном огне. Остыв за ночь, наполовину затвердевшая масса
заворачивалась в продырявленные банановые листья и подвешивалась для
просушки к стропилам хижины. Несколько дней спустя готовая к употреблению
красная паста раскладывалась в маленькие калабаши.
В огороде Этевы Ритими, Тутеми и Этева имели свои собственные грядки с
табаком и волшебными травами. Так же, как табачные грядки каждого жителя
деревни, они были огорожены от непрошеных гостей частоколом из палок и
острых костей. Табак не позволялось брать без разрешения, при каждом таком
случае вспыхивали ссоры.
Ритими показала мне несколько своих волшебных трав.
Одни применялись для возбуждения любовной страсти и защиты; другие
использовались в недобрых целях. Этева никогда не рассказывал о своих
волшебных травах, а Ритими и Тутеми делали вид, что ничего о них не знают.
Однажды я увидела, как Этева выкапывает какой-то клубневидный корень.
На другой день, уходя на охоту, он натер стопы и ноги этим измельченным в
кашицу корнем.
В тот день на ужин у нас было мясо броненосца. -- Какое могущественное
растение, -- заметила я. Он долго смотрел на меня в недоумении, потом с
усмешкой сказал: -- Корни адома оберегают от змеиных укусов.
В другой раз, когда я сидела на огороде с малышом Сисиве, слушая его
подробные пояснения насчет съедобных муравьев, мы увидели, как его отец
выкапывает другой корень. Этева раздробил его, смешал сок с оното и натер
этой смесью все тело. -- На тропе моего отца появится пекари, -- прошептал
Сисиве. -- Я это знаю по тому, какой он взял корень. На каждого зверя есть
своя волшебная трава.
-- Даже на обезьян? -- спросила я.
-- Обезьяны пугаются громких криков, -- тоном знатока ответил Сисиве.
От страха обезьяны замирают на месте, и тогда стреляй в них сколько хочешь.
Однажды утром, почти скрытая в густом сплетении тыквенных лиан и
сорняков, я заметила Ритими. За твердыми стеблями, остроконечными листьями и
гроздьями белых, похожих на колокольчики цветов маниоки я видела только ее
голову. Казалось, она разговаривает сама с собой; слов я не слышала, но губы
ее все время шевелились, словно бормоча заклинания. Я было подумала, что она
колдует над своими посевами табака, чтобы те быстрее росли, либо собирается
угоститься табаком с грядки Этевы, расположенной по соседству.
Однако Ритими крадучись прошла к середине свой табачной делянки.
Торопливыми движениями она принялась обрывать веточки и листья, затем
воровато оглянувшись, затолкала их в корзину и прикрыла банановыми листьями.
Потом с улыбкой поднялась и, немного поколебавшись, направилась ко мне.
Почувствовав над собой ее тень, я с деланным удивлением подняла глаза.
Ритими поставила корзину на землю и села рядом со мной. Меня распирало
