быть иначе. Но, взглянув на членов банды, на Лулу Розенкранца, стоявшего
позади мистера Шульца с напряженной физиономией, я заметил, что волноваться
ни к чему - все спокойны, все идет как надо, по порядку не мной
установленному, но верному. Да они немного волновались, так же как
волновались сначала по поводу мисс Лолы, будто их босс дергается в своих
устремлениях, но в принципе идет верным путем, так и сейчас - он их снова
удивил, разумеется и надо было предполагать, что для такого торжественного
момента он и выбирает кого-нибудь соответствующего, причем такого человека,
который как нельзя лучше подходит к политической подоплеке события. Ведь акт
посвящения Шульца в католицизм в присутствие крестного отца Нью-Йорка
подразумевал определенное признание. Я видел, что Шульц немного наступает на
горло собственной песне, но, с другой стороны, это было признание
определенного равенства от такого же равного себе. Я восхитился боссом, вот
что имел в виду мистер Берман, когда говорил о временах, когда каждый начнет
читать числа, все понемногу работают над приведением дел в порядок
посредством таких вот ритуалов дружелюбия. А фактически все происходящее
было лишь первым шагом на этом длинном пути. Утренняя свежесть каменных
сводов собора освящала начальные движения приходящего нового мира. Ребята
думали, что все это - религиозные закавыки, но все оставалось по-прежнему,
гангстерство лишь видоизменялось. Я подумал о хитрости мистера Шульца, хотя
тут и не обошлось без советов мистера Бермана, о его способности даже
неосознанные импульсы переводить в плоскость выгодной практики. О человеке
не более запутанном в мыслях, чем обычный смертный в суевериях, который
использовал свое случившееся время в провинции не только для обучения
верховой езды с помощью случайной аристократки "голубых кровей", но и для
обычного бизнеса, и даже продвижения его вперед, вверх.
Тем утром мне как никогда нужно было признание силы и могущества
мистера Шульца. Я хотел видеть порядок в его поступках, логичность и
целесообразность. Чтобы все было на месте. Если его метод правления тирания,
то пусть он работает как тирания, но... хорошо, без демократических
отступлений. Я не хотел, чтобы он допустил ошибку, потому что не хотел
изменения себя в гармонии жизни в банде, будто искажение его видения
ситуации было бы противно существующим основам и принципам порядка. Таковы
были мои наглые мысли о существующих взаимоотношениях и критические
замечания со дна. Я стоял и думал. Проверял себя на слабину, на ненужную
словоохотливость, ошибки поведения, потерю предвидения - и не нашел ни
одной. Мой мозг, обплывший всю ситуацию в целом, не нашел ничего
подозрительного - только тихий мир ничего не подозревающих.
В этот момент колокола собора Сент-Барнабас зазвонили, будто
подтверждая мои надежды. Мое сердце зашлось в восторге и я ощутил красоту
существования и красоту жизни. Я не люблю орган, но церковные колокола греют
мою душу, звуки меди плыли над улицами, их перезвон немедленно вызвал у меня
в памяти придуманную картинку мирного сельского труда. Вот люди, после
трудового дня в полях, собираются на какой-то праздник, колокола звучат. А
вечером, после плясок и хороводов, все дружно забираются в стога сена и,
разбившись на парочки, предаются любви. В общем, колокола для меня значат
что-то такое мирное и патриархальное, а их переливы доставляют
удовлетворение. Я стоял и размышлял о своей жизни - по цепочке событий
случившихся за лето. Моя позиция в банде, по сравнению с самым началом, не
ухудшилась, а стала более прочной, я защитил себя разными уровнями уважения
со стороны разных членов банды. Ну, если уж не уважения, то, по крайней
мере, признания моего существования. У меня есть дар обхождения со
взрослыми, я знаю с кем и как можно говорить, с кем надо быть умным, перед
кем надо держать рот закрытым, и я сам себе удивлялся, насколько естественно
и легко у меня это выходило, ведь я не знал наперед, что произойдет потом,
но получалось так, будто все знал и все делал в точку. Я мог бы стать
студентом-богословом, а мог - стрелять из пистолета. Все о чем они просили
меня, я делал. Более того, я знал теперь, что могу вычленить гений мистера
Шульца и облечь его в слова - что значило только одно, я вижу все насквозь и
в прошлом и в будущем. Аббадабба Берман тоже необычайно чувствителен - как
он удивил меня с моим пистолетом! Его способность думать "вперед" на
несколько шагов позволила ему без труда узнать, где я живу в Бронксе, когда
он послал за мной местного полицейского. Но теперь меня этим не испугать.
Благоговейного ужаса перед ним я более не испытываю. Кроме того, он так явно
учил меня жизни, что вообще непонятно как я мог так далеко зайти в своих
ощущениях, если он видит меня сверху, знает обо мне все, может прочитать мои
мысли, и наверняка знает, какое могущество разума заключено в моем мозге и
почему я так уверен в своей судьбе! Даже если он совершенно точно знал, чего
я больше всего боялся, и почему несмотря на страх я с ними, и не только с
ними, но и энергично впитываю в себя всю науку выживания, доказываю ему, что
он не зря так надеялся на меня, значит у него есть свои виды на меня! Но мой
секрет тоже мне пригодится. Я, конечно, не верил, что он знает мой секрет,
более того я был уверен еще и в том, что на дороге знаний я уже обогнал его
далеко вперед, и это знание давало мне уверенность в том, что в критический
момент он как и я будет знать все, кроме самого этого момента.
Поэтому все уравновесилось, дела не могли идти лучше чем сейчас. Я был
польщен компанией куда имел доступ, для меня больше не оставалось
необозримых высот, которых я мог достигнуть силой ума - как была права Дрю,
сказав, что я - маленький дьявол. Когда гости мистера Шульца начали
подниматься по ступеням в собор, я даже пожелал, чтобы кто-нибудь представил
меня, или по крайней мере, чтобы кто-нибудь обратил на меня внимание, хотя в
душе я знал, что сейчас это преждевременно. Но ведь я не выброшен на
обочину, я знал, что в такие исторические моменты иногда происходят
незапланированные вещи - а я вот он, тут как тут, смотрю на них сзади, иду в
процессии с самыми знаменитыми гангстерами современности. Я чувствовал себя
настолько хорошо, что мог позволить себе все, даже отмести любые сомнения,
могущие возникнуть у любого из рядом идущих, будто имел на это право и силу.
Гангстеры зашли в собор и подождали, пока отец Монтень, ведущий службу,
не пригласит их всех к алтарю. Посвящение началось
По времени это оказалось довольно долгим мероприятием. Аббадабба Берман
вышел перекурить, поскольку службе не было видно ни конца, ни края. Я зажег
ему спичку и дал прикурить в сложенных от ветра ладошках. Вскоре вышел
Ирвинг. Мы облокотились на черное крыло пришлого "Крайслера", игнорируя
другие машины и уставились на собор, на его каменные украшения. Колокола уже
замолкли, в воздухе оставалось еле уловимое дрожание от их звучания - из
нутра собора все мощнее и мощнее раздавались гулы органа. Вот в тот момент
Ирвинг подошел к такой точке критики босса, которой я никогда от него не
слышал.
- Разумеется, - сказал он, будто продолжая прерванный разговор, -
Голландец абсолютно неправ относительно одной вещи. Он не знает, почему
старые евреи молятся именно так. Может, если бы он знал, то не говорил
такое. А ты, малыш, знаешь, почему они все время раскачиваются?
- Я слабоват в религии, - ответил я.
- Я тоже не религиозен, - продолжил Ирвинг, - но то как они
раскачиваются, когда молятся, и не останавливаются ни на секунду можно
объяснить. Ты видел как горят свечи? Вот те люди, которые молятся в
синагоге, они и есть пламя свечей. Пламя все время дрожит, оно не может быть
застывшим. Это пламя - человеческая душа, которую так легко затушить. Вот и
все объяснение.
- Очень интересно, Ирвинг, - сказал мистер Берман.
- Голландец не знает этого. Его эти раскачивания лишь раздражают, -
сказал Ирвинг тихим голосом.
Мистер Берман приподнял свою руку так, что сигарета очутилась у его
уха, это была его любимая поза при размышлениях: "Но когда он говорил, что
христиане все делают в унисон, он был прав. У христиан есть центральная
власть. Они поют вместе, они молятся вместе и встают на колени тоже вместе.
Они все делают организованно, под жестким контролем. Поэтому он прав насчет
католицизма." - сказал он.
Когда наконец началось собственно таинство посвящения и крещения, я уже
сидел рядом с мисс Престон, т.е. там, где и хотел сидеть. Я напомнил себе,
что все в порядке, что ничего не случилось с тех пор, как я был допущен в
секретный мир ее бед. Вот и все. Она не показала, что заметила как я
очутился рядом, что я одобрил и не одобрил одновременно. Я слепо
перелистывал страницы псалмов. Ее лицо под шляпой мягко светилось в
отражении разноцветных стекол собора - я ощутил себя ее пажем, ее
защитником. И я так хотел ее в те минуты, что даже не мог физически думать о
чем-либо другом. Мне показалось, что службы я просто не переживу. Мистер
Шульц заказал короткую и упрощенную службу, а я подумал, а что же значит
долгая? А по правде говоря, именно в те минуты я осознал, что значит слово
бесконечный.
Помню лишь несколько незначительных моментов из той бесконечной службы.
Первым было прохождение мистером Шульцем посвящения, крещения и конфирмации
одно за другим в своих нечищеных ботинках. Вторым - когда его знаменитый
крестный отец, стоя позади него, по знаку отца Монтеня, возложил руку на
плечо мистера Шульца, тот чуть не выскочил из кожи. По-моему, эти вещи
остались у меня в памяти лишь потому, что вся служба шла на латыни и мне это
ничего не говорило, и я отмечал про себя лишь то, что каким-то образом
выбивалось из скучной струи. Я думал, что отец Монтень - единственный
человек в мире, которому позволили три раза подряд вылить на голову босса
воды из священного сосуда без ощутимых последствий для здоровья. Он
проделывал это с видимым удовольствием, не жалея воды, а мистер Шульц фыркал
и тряс головой, глаза его покраснели, а волосы растрепались и намокли, как
после купания.
А последнее, что я помню из того незабываемого дня - это присутствие
рядом очаровательной и таинственной мисс Престон. Она становилась тем более
невинной в моих глазах, чем более в плотских тонах я мыслил о ней. Она
казалось, просто пила музыку органа, похожая на богобоязненную и чистую в
помыслах монахиню, напоминая мне даже скульптуры святых дев на стенах
собора. Даже то, что в моем крутящемся мире представлений о ней, ее явное
неприятие моего присутствия рядом, подтверждало наше с ней секретное
согласие на это, вздымало в моем сердце теплую волну. Я уже понимал, что
более обманывать себя не могу - я ее просто обожаю, я могу отдать свое
будущее за ее спасение. И в этот момент, когда орган медленно стал затихать
эхом в дальних углах собора, когда хор вытягивал самую высокую ноту в
молитве, она подняла руку в белой перчатке ко рту и тихо зевнула.
* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *
Пятнадцатая глава
Суд приближался. Я прекратил стрелять из пистолета, стал бегать по
поручениям Дикси Дэвиса, чей офис переместился на шестой этаж нашего отеля.
Однажды утром я должен был доставить письмо от него судебному клерку.
Доставив, я вышел из здания суда и остановился, взглянул через окна на
