свою очередь... И так далее...
Вызывает меня Сахарнов:
-- Вы эту рукопись читали?
-- Читал.
-- Ну и как?
-- По-моему, дрянь.
-- Знаете, кто автор?
-- Не помню. Какой-то Володичев. Или Владимиров.
-- Фамилия автора -- Рамзес.
-- Что значит -- Рамзес?! Не пугайте меня!
-- Есть в правлении такой Рамзес. Володя Рамзес.
Владимиров -- его псевдоним... И этот Рамзес, между
прочим, ведает заграничными командировками. Так
что будем печатать.
-- Но это совершенно безграмотная рукопись!
-- Перепишите. Мы вам аккордно заплатим. У нас
есть специальный фонд -- "Литобработка мемуаров
деятелей революции".
-- Так он еще и старый большевик?
-- Володе Рамзесу лет сорок, но он, повторяю,
ведает заграничными командировками...
В результате я стал на авторов как-то иначе
поглядывать. Приезжал к нам один из Мурманска --
Яковлев. Привез рассказ. Так себе, ничего особенного.
На тему -- "собака -- Друг человека". Я молчал, молчал,
а потом говорю:
-- Интересно, в Мурманске есть копченая рыба?
Автор засуетился, портфель расстегнул. Достает
копченого леща... Напечатали... Собака -- Друг
человека... Какие тут могут быть возражения?..
Опубликовал Нину Катерли. Принесла мне
батарейки для транзистора. Иван Сабило устроил мою
дочку в плавательный бассейн... В общем, дело пошло.
Неизвестно, чем бы все это кончилось. Так, не дай
Господь, и в люди пробиться можно...
Тут, к счастью, Галина позвонила, истекал ее
декретный отпуск.
Прощай, "Костер"! Прощай, гибнущий журнал с
инквизиторским названием! Потомок Джордано Бруно
легко расстается с тобой...
Круг замкнулся.
И выбрался я на свет Божий. И пришел к тому, с
чего начал. Долги, перо, бумага, свет в неведомом
окошке...
Круг замкнулся.
23 апреля 76-го года, Раннее утро. Спят волнистые
попугайчики Федя и Клава. С вечера их клетку накрыли
тяжелым платком. Вот они и думают, что продолжается
ночь. Хорошо им живется в неволе...
Вот и закончена книга, плохая, хорошая... Дерево
не может быть плохим или хорошим. Расти, моя
корявая сосенка! Да не бывать тебе корабельною
мачтой! Словом, а не делом отвечаю я тем, кто замучил
меня. Словом, а не делом!
Я даже хочу принести благодарность этим
таинственным силам. Ведь мне оказана большая честь --
пострадать за свою единственную любовь!
А кончу я последней записью из "Соло на ундервуде": " "
Самое большое несчастье моей жизни
гибель Анны Карениной!
Ленинград, 1976Сергей Довлатов
РЕМЕСЛО
Часть вторая
Невидимая газета.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Пятый год я разгуливаю вверх ногами. С того дня,
как мы перелетели через океан. (Если верить, что
земля действительно круглая. )
Мы -- это наше безумное семейство, где каждый
вечно прав. В конце 79-го года мы дружно
эмигрировали. Хотя атмосфера взаимной правоты
не очень-то располагает к совместным действиям.
У нас были разнообразные претензии к советской
власти. Мать страдала от бедности и хамства. Жена --
единственная христианка в басурманской семье --
ненавидела антисемитизм. Крамольные взгляды дочери
были незначительной частью ее полного отрицания
мира. Я жаловался, что меня не печатают.
Последний год в Союзе был довольно оживленным.
Я не работал. Жена уволилась еще раньше,
нагрубив чиновнику-антисемиту с подозрительной
фамилией -- Миркин.
Возле нашего подъезда бродили загадочные
личности. Дочка бросила школу. Мы боялись выпускать
ее из дома.
Потом меня неожиданно забрали и отвезли в
Каляевский спецприемник. Я обвинялся в тунеядстве,
притонодержательстве и распространении нелегальной
литературы. В качестве нелегальной литературы
фигурировали мои собственные произведения
Как говорил Зощенко, тюрьма не место для
интеллигентного человека. Худшее, что я испытал
там, -- необходимость оправляться публично. (Хотя
некоторые проделывали это с шумным, торжествующим
воодушевлением... )
Мне вспоминается такая сцена. Заболел мой
сокамерник, обвинявшийся в краже цистерны бензина
Вызвали фельдшера, который спросил:
-- Что у тебя болит?
-- Живот и голова.
Фельдшер вынул таблетку, разломил ее на две
части и строго произнес:
-- Это -- от головы, А это -- от живота. Да
смотри, не перепутай...
Выпустили меня на девятые сутки. Я так и не
понял, что случилось. Забрали без повода и
выпустили без объяснений.
Может, подействовали сообщения в западных
газетах. Да и по радио упоминали мою фамилию. Не
знаю...
Говорят, литовские математики неофициально
проделали опыт. Собрали около тысячи фактов
загадочного поведения властей. Заложили данные в
кибернетическую машину. Попросили ее дать оценку
случившемуся. Машина вывела заключение: намеренный
алогизм... А затем, по слухам, добавила короткое
всеобъемлющее ругательство...
Все это кажется мне сейчас таким далеким. Время,
умноженное на пространство, творит чудеса.
Пятый год я разгуливаю вверх ногами. И все не
могу к этому привыкнуть.
Ведь мы поменяли не общественный строй. Не
географию и климат. Не экономику, культуру или
язык. И тем более -- не собственную природу. Люди
меняют одни печали на другие, только и всего.
Я выбрал здешние печали и, кажется, не ошибся.
Теперь у меня есть все, что надо. У меня есть даже
американское прошлое.
Я так давно живу в Америке, что могу уже
рассказывать о своих здешних печалях. Например, о
том, как мы делали газету. Недаром говорят, что
Америка -- страна зубных врачей и журналистов.
Оказалось, быть русским журналистом в Америке --
нелегкое дело. Зубным врачам из Гомеля
приходится легче.
Однако мы забежали вперед.
ДОМ
Мы поселились в одной из русских колоний Нью-
Йорка. В одном из шести громадных домов, занятых
почти исключительно российскими беженцами.
У нас свои магазины, прачечные, химчистки,
фотоателье, экскурсионное бюро. Свои таксисты,
миллионеры, религиозные деятели, алкоголики,
гангстеры и проститутки.
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Напротив моего дома висит объявление:
щПереводы с английского на русский и об-
ратно. Спросить Риту или Яшу. Также прода-
ется итальянский столик на колесах... "
Кроме нас в этом районе попадаются американские евреи,
индусы, гаитяне, чернокожие. Не говоря, разумеется, о
коренных жителях.
Коренных жителей мы называем иностранцами.
Нас слегка раздражает, что они говорят по-английски.
Мы считаем, что это -- бестактность.
К неграм мы относимся с боязливым пренебрежением.
Мы убеждены, что все они насильники и
бандиты. Даже косоглазая Фира боится изнасилования.
(Я думаю, зря. ) Она говорит:
-- Зимой и летом надеваю байковые рейтузы...
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
В Союзе к чернокожим относятся любовно
и бережно. Вспоминаю, как по телевидению де-
монстрировался боксерский матч. Негр, чершлй,
как вакса, дрался с белокурым поляком. Мос-
ковский комментатор деликатно пояснил:
"Чернокожего боксера вы можете отли-
чить по светло-голубой каемке на трусах... "
Как-то мы с Фирой разговорились возле лифта.
Фира пожаловалась на свое одиночество. Давала, говорит,
объявление в газету -- никакого эффекта. Все
приличные мужчины женаты. А годы идут...
Мне захотелось чем-то ее утешить.
-- Ты, -- говорю, -- еще встретишь хорошего человека.
Не отчаивайся. У меня с женой тоже были
всякие неприятности. Мы даже чуть не развелись. А
потом все наладилось.
-- Я твою жену хорошо понимаю, -- откликнулась
Фира, -- каждая русская баба в Америке держится
за свое говно. В любом случае -- чужое еще хуже.
Вот попадется какой-нибудь шварц...
Кстати, негры в этом районе -- люди интеллигентные.
Я думаю, они нас сами побаиваются.
Однажды Хася Лазаревна с четвертого этажа забыла
кошелек в аптеке. И черный парень, который там
работал, бежал за Хасей метров двести. Будучи
настигнутой, Хася так обрадовалась, что поцеловала
его в щеку.
Негр вскрикнул от ужаса. Моя жена, наблюдавшая
эту сцену, потом рассказывала:
-- Он, знаешь, так перепугался! Впервые я увидела
совершенно белого негра...
В общем, район у нас спокойный. Не то что Брайтон
или даже Фар Раковей. Многие из русских эмигрантов
научились зарабатывать приличные деньги.
Наиболее удачливые купили собственные дома.
А неудачники поняли главный экономический закон.
Хорошо здесь живется миллионерам и нищим.
(Правда, миллионером в русской колонии считают
любого терапевта, не говоря о дантистах. ) Много и
тяжело работают представители среднего класса. Выше
какого-то уровня подняться нелегко. И ниже определенной
черты скатиться трудно.
Самые мудрые из эмигрантов либо по-настоящему
разбогатели, либо вконец обнищали. А мы с женой
все еще где-то посередине. Сыты, одеты, бывали в
Европе. Меню в ресторане читаем слева направо.
А ведь первую кровать я отыскал на мусорной
свалке. То. да, четыре года назад мы оказались в
совершенно пустой квартире. Хорошее было время...
МЫ СТРОИМ ПЛАНЫ
Перед отъездом все мои друзья твердили:
-- Главное, вырваться на свободу. Бежать из
коммунистического ада. Остальное не имеет значения.
Я задавал им каверзные вопросы:
-- Что же ты будешь делать в этой фантастической
Америке? Кому там нужен русский журналист?
Друзья начинали возмущаться:
-- Наш долг -- рассказать миру правду о коммунизме!
Я говорил:
-- Святое дело... И все же, как будет с пропитанием?
В ответ раздавалось:
-- Если надо, пойду таскать мешки.,. Тарелки
мыть... Батрачить...
Самые дальновидные неуверенно произносили:
-- Я слышал, в Америке можно жить на государственное
пособие...
Лишь немногие действовали разумно, то есть --
постигали английский, учились водить машину.
Остальные в лучшем случае запасались дефицитными
товарами.
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Мой друг Шулькевич вывез из Ленинграда
семь ратчноных отрезов на пальто. Впослед-
ствии на Западе сшил. говорят, ". ч них чехол
для микроавтобуса..
И все же большинство моих друзей, главным образом,
рассуждало на философско-политические темы. Был такой
популярный мотив в рассуждениях:
-- Мы уезжаем ради своих детей. Чтобы они
росли на свободе. Забыли про ужасы тоталитаризма...
Я соглашался, что это веский довод. Хотя сам
уезжал и не ради детей. Мне хотелось заниматься
литературой.
Знакомый журналист Дроздов говорил мне:
-- Лично я, старик, устроен неплохо! Но дети! Я
хочу, чтобы Димка, Ромка и Наташка выросли свободными
людьми. Ты меня понимаешь, старик?
Я вяло бормотал:
-- Что мы знаем о своих детях? Как можно предвидеть,
где они будут счастливы?!..
Дроздов готовился к отъезду. Научил своих бойких
детишек трем американским ругательствам. Затем
произошло несчастье.
Жена Лариса уличила Дроздова в мимолетной супружеской
измене. Лариса избила мужа комнатной телевизионной
антенной, а главное -- решила не ехать. Детей по закону
оставили с матерью. Заметно повеселевший Дроздов
уехал без семьи.
Теперь он говорил:
-- Каждый из нас вправе распоряжаться лишь
собственной жизнью. Решать что-либо за своих детей
мы не вправе.
О Дроздове мы еще вспомним, и не раз...
Подготовиться к эмиграции невозможно. Невозможно
подготовиться к собственному рождению. Невозможно
подготовиться к загробной жизни. Можно только смириться.
Поэтому мы ограничивались разговорами.
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Мой знакомый Щепкин работал синхронным
переводчиком в ленинградском Доме кино. И
довелось ему переводить американский фильм.
События развивались в Нью-Йорке и Париже.
