что у них фальшивые бумаги, -- понимаю. То, что
"Ленфильм" вам не заплатил, -- понимаю. Я одного
понять не в силах. Одно мне кажется совершенно
непонятным! То, что эти мошенники осмелились не
угостить вас коньяком!..
А я вдруг подумал -- надо уезжать из Ленинграда...
ВЕРТИКАЛЬНЫЙ ГОРОД
Таллинн называют искусственным, кукольным,
бутафорским. Я жил там и знаю, что все это настоящее.
Значит, для Таллинна естественно быть чуточку
искусственным...
Эстонскую культуру называют внешней. Что ж, и
на том спасибо. А ругают внешнюю культуру, я думаю, именно
потому, что ее так заметно нс хватает
гостям эстонской столицы.
В Эстонии -- нарядные дети. В Эстонии нет бездомных собак.
В Эстонии можно увидеть такелажников, пьющих шерри-бренди
из крошечных рюмок...
Почему я отправился именно в Таллинн? Почему
не в Москву? Почему не в Киев, где у меня есть
влиятельные друзья?..
Разумные мотивы отсутствовали. Была попутная машина.
Дела мои зашли в тупик. Долги, семейные неурядицы,
чувство безнадежности.
Мы выехали около часу дня. Двадцать шесть рублей в
кармане, журналистское удостоверение, авторучка.
В портфеле -- смена белья,
Знакомых у меня в Таллинне не было. Было два
телефона, кем-то небрежно продиктованных...
Мы приехали вечером. Телефонный звонок. Первая
удача -- есть где остановиться.
Наутро я уже сидел в кабинете заместителя
редактора "Молодежи Эстонии",
Начал печататься как внештатный автор. Зачем
работал ответственным секретарем в портовой
многотиражке. Еще через месяц пригласили в
отдел информации "Советской Эстонии".
Материальное и гражданское положение несколько
стабилизировалось. Я зарабатывал около трехсот
рублей в месяц. Обучился выпивать по-западному:
лимон, маслин, жалкие наперстки...
Гонорарная касса работала ежедневно. Напечатался -- и в
тот же день получай.
Но и тут я опоздал. (Злополучный шапочный разбор. )
Эстонские привилегии шли на убыль. Началось
с мелочей. Пропала ветчина из магазинов. Затем ввели
четыре гонорарных дня. В баре Дома печати запретили
торговать коньяком. Кроме этих частностей были
также другие, идеологические перемены. Однако не
будем забегать вперед...
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Это было в Таллинне. Захожу в магазин.
Хочу купить застежку-молнию, спрашиваю.
"Молнии есть? "
"Нет".
"А где ближайший магазин, в которое они
продаются? "
Продавец ответил:
"Хельсинки... "
У меня появились друзья среди таллиннской
интеллигенции. Журналисты, филологи, молодые ученые.
Я давал им свои рассказы. Город маленький, все
друг друга знают, слухи распространяются быстро.
Мне сообщили, что в издательстве ждут, когда я
представлю рукопись. Я отобрал шестнадцать самых
безобидных рассказов и пошел в издательство.
Редактор Эльвира Кураева встретила меня чрезвычайно
приветливо.
Через несколько дней звонит -- очень понравилось.
Даем на рецензию в Тартуский университет.
-- А можно самому Лотману?
-- Вообще-то можно. Юрий Михайлович с удовольствием
напишет рецензию, Только я не советую.
Его фамилия привлечет нежелательный интерес. Пошлем
доценту Беззубову. Это очень знающий человек,
специалист но творчеству Леонида Андреева. Вы
любите Андреева?
-- Нет. Он пышный и с надрывом. Мне вся эта
компания не очень-то: Горький, Андреев, Скиталец...
-- Неважно, Беззубое -- человек широкого диапазона.
-- Да я не возражаю.,,
Беззубов написал положительную рецензию. Приводить
ее целиком не имеет смысла. Вот последний
абзац:
"С. Довлатов является зрелым писателем. Его рассказы
обладают несомненными литературными достоинствами".
Через три недели со мной был подписан договор
36/ЕИ-74.
О моей книжке заговорили. Руководитель издательства
Аксель Тамм объявил, что это лучшая книжка
у них за последние годы. В своих интервью
корреспондентам газет директор "Ээсти раамат"
обязательно называл мою фамилию.
Чем был вызван такой успех? Ведь цену своим
рассказам я знаю. Не такие уж они замечательные.
Дело в литературной ситуации. Среди эстонских
писателей есть очень талантливые. Например -- Ветемаа,
Унт, Каплинский, Ардер. На эстонском языке издается все,
что они пишут. Оно и понятно, язык локальный, тиражи
маленькие. Кто там услышит в Москве?
Молодой эстонский поэт выпустил книгу с фаллосом на
обложке. Такой обобщенный, но узнаваемый
контур. Не перепутаешь... Я не хочу сказать, что
это высокое творческое достижение. Просто факт,
свидетельствующий о мягком цензурном режиме.
Разумеется, есть и в эстонской литературе
категорические табу -- национальный вопрос, к
примеру. И тем не менее...
С русским языком дело обстоит несколько иначе.
У русских авторов возможностей значительно меньше.
Хотя слабая тень эстонских привилегий ложится
и на них.
Помимо этого, русская литературная секция в
Таллинне очень малочисленна. Уже три года здесь не
принимали в Союз новых членов. Поэтому мной так
и заинтересовались.
Гранки пришли буквально через месяц. Затем --
вторая корректура. То есть по срокам нечто
фантастическое!..
Позднее я узнал, что рукопись все же тормозили.
У кого-то она вызывала законное недоумение. Автор
почему-то ленинградец. (Я работал в Эстонии с
ленинградской пропиской. ) Да и тексты оказались не
столь уж безобидными, В общем, тормозили...
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Аксель Тамм передал мне один разговор.
Цензор говорила
"Довлатов критикует армию".
"Где, покажите".
Это, конечно, мелочи, детали, но все же... "
"Покажите хоть одну конкретную фразу".
"Да вот. "На ремне у дневального болтался
штык".
"Ну и что? "
"Как-то неприятно -- болтался штык...
Как-то легкомысленно... "
Аксель Тамм не выдержал и крикнул цензору:
"Штык -- не член! Он не может стоять!
Он болтается... "
Как-то вызвал меня главный редактор:
-- Слушайте, кто ваши друзья в Ленинграде?
-- Трудно сказать. В основном, начинающие
писатели, художники... А что?
-- Да ничего. Я тоже бог знает с кем дружу... В
каких-нибудь манифестациях участвовали?
-- Боже упаси.
-- Бумаги подписывали?
-- Какие бумаги?
-- Вы меня понимаете. Разные.
-- Разные -- никогда.
-- Странно.
-- А что такое?
-- Отношение к вам странное.
-- Объясните же наконец...
-- Ладно. Не переживайте. Все будет хорошо...
Я ожидал верстку. Жизнь представлялась в
розовом свете...
Тут самое время отвлечься. Поделиться ярким
эстетическим впечатлением.
ЧЕРНАЯ МУЗЫКА
В Таллинне гастролировал Оскар Питерсон,
знаменитый джазовый импровизатор. Мне довелось по-
бывать на его концерте.
Накануне я пошел к своему редактору:
-- Хочу дать информацию в субботний номер.
Нечто вроде маленькой рецензии.
Редактор Генрих Францевич Туронок по своему
обыкновению напугался:
-- Слушайте, зачем все это? Он -- американец,
надо согласовывать. Мы не в курсе его политических
убеждений. Может быть, он троцкист?
-- При чем тут убеждения? Человек играет на
рояле,
-- Все равно, он -- американец.
-- Во-первых, он -- канадец.
-- Что значит -- канадец?
-- Есть такое государство -- Канада. Мало того,
он -- негр. Угнетенное национальное меньшинство.
И наконец, его знает весь мир. Как же можно нс
откликнуться?
Туронок задумался.
-- Ладно, пишите. Строк пятьдесят нонпарелью...
Питерсон играл гениально. Я впервые почувствовал,
как обесценивается музыка в грамзаписи.
В субботнем номере появилась моя заметка.
Воспроизвожу ее не из гордости. Дело в том, что это --
единственный советский отклик на гастроли Питерсона.
СЕМЬ НОТ В ТИШИНЕ
В его манере -- ничего от эстрадного шоу: классический
смокинг, уверенность, такт. Белый платок на крышке черного
рояля. Пианист то и дело вытирает лоб. Вдохновенный труд,
нелегкая работа...
Концерт необычный, без ведущего. Это естественно.
Музыкальная тема для импровизатора -- лишь повод, формула,
знак. Первое лицо здесь не композитор, создавший тему, а
исполнитель, утверждающий метод ее " разработки.
Исполнитель -- неудачное слово. Питерсон менее всего
исполнитель. Ов творец, созидающий на глазах у зрителей свое
искусство. Искусство легкое, мгновенное, неуловимое, как тень
падающих снежинок...
Подлинный джаз -- искусство самовыражения. Самовыражения
одновременно личности и нации. Стиль Питерсона много шире
традиционной негритянской гармонии. Чего только не услышишь
в его богатейшем многоголосии?! От грохота тамтама
до певучей флейты Моцарта. От нежного голубиного воркования
до рева хозяина джунглей.
О джазе писать трудно. Можно говорить о том, что Питерсон
употребляет диатонические и хроматические секвенции. Использует
политональные наложения. Добивается гармонических отношений
тоники и субдоминанты. То есть затронуть пласты высшей джазовой
математики.,.
Зачем?
Вот он подходит к роялю. Садится, трогает клавиши. Что
это? Капли ударили по стеклу, рассыпались бусы, зазвенели
тронутые ветром листья?.. Затем все тревожнее далекое эхо. И
наконец -- обвал, лавина. А сотом снова -- одинокая, дрожащая,
мучительная нота в тишине...
Питерсон играет в составе джазового трио. Барабаны Джейка
Хенна -- четкий пульс всего организма. Его искусство --
суховатая музыкальная графика, на фоне которой -- ярче
живопись пианиста. Контрабас Нильса ГГедерсена -- намеренно
шершавый, замшевый фон, оттеняющий блеск импровизаций
виртуоза.
Что сказать в заключение? Я аплодировал громче всех. У
меня даже остановились новые часы!..
Захватив номер "Советской Эстонии", я отправился в
гостиницу. Питерсон встретил меня дружелюбно.
Ему перевели "с листа" мою заметку.
Питерсон торжественно жал мне руку, восклицая:
-- Это рекорд! Настоящий рекорд! Впервые обо
мне написали таким мелким шрифтом!..
ОБСУЖДЕНИЕ В ЦК
Наконец пришла из типографии верстка. Художник
нарисовал макет обложки -- условный городской
пейзаж в серо-коричневых тонах.
Мне позвонил Аксель Тамм. Я заметил, он чем-то
встревожен.
-- В чем дело? -- спрашиваю.
-- ЦК Эстонии затребовал верстку. В среду -- обсуждение.
Я нервничал, ждал, волновался.
Обсуждение было закрытым. Меня, естественно,
не пригласили. То есть это, конечно, не очень естественно.
В общем, не пригласили.
Целый день я пил коньяк. Выкурил две пачки
"Беломора".
Наконец звонит Эльвира Кураева:
-- Поздравляю! Все отлично! Будем издавать!
Позже я узнал, как все это было. Сообщение делал
инструктор ЦК Ян Труль. Мне кажется, он талантливо
построил свою речь. Вот се приблизительное изложение:
"Довлатов пишет о городских низах. Его персонажи --
ущербные люди, богема, Их не печатают, обижают. Они
много пьют, Допускают излишества помимо брака.
Чувствуется, рассказы автобиографические. Довлатов и
его герои -- одно. Можно, конечно,
эту вещь запретить, Но лучше -- издать. Выход книги
будет естественным и логичным продолжением судьбы
героев. Выход книги будет частью ее сюжета.
Позитивным жизнеутверждающим финалом. Поэтому я за
то, чтобы книгу издать... "
Я ждал сигнального экземпляра, медленно тянулись
дни, полные надежд.
Еще раз позволю себе отвлечься.
ПРЕКРАСНАЯ ЭЛЛЕН
Однажды сижу я в редакции, Заходит красивая
блондинка. Модель с рекламного плаката финской
бани.
-- Здравствуйте. Меня зовут Эллен.
-- Очень приятно.
-- Давно хотела с вами познакомиться. Вы любите
стихи Цветаевой?
-- Кажется, люблю.
-- А Заболоцкого?
-- Тоже...
Мы беседовали около часа. Я так и не понял, зачем
она явилась. На следующий день опять приходит;
-- Вам не кажется, что разум есть осмысленная
форма проявления чувства?
-- Кажется...
Беседуем.
И так -- всю неделю.
Я говорю приятелю;
-- Миша, что все это значит?
-- И ты еще спрашиваешь! Надо брать! Чувиха --
