Вынимал из кучи макулатуры талантливые рукописи,
передавал начальству. Начальство мне их брезгливо
возвращало. Постепенно я уподобился моим коллегам
из "Невы". На первой же стадии внушал молодому
автору:
-- Старик, это безнадежно! Не пойдет...
-- Но ведь печатаете же бог знает что!..
Да, мы печатали бог знает что! Не мог же я
увольняться из-за каждого бездарного рассказа,
появившегося в "Костре"!..
Короче говоря, моя редакторская деятельность
подвигами не ознаменовалась.
К этому времени журнал безнадежно утратил свои
преимущества. Традиции Маршака и Чуковского были
преданы забвению. Горны и барабаны заглушили
щебетание птиц.
Все больше уделялось места публицистике. Этими
материалами заведовал Герман Беляев, хороший
журналист из тех, что "продаются лишь однажды". По
существу, он был добрым и порядочным человеком.
(Как большинство российских алкоголиков. ) Но в жестко
обозначенных границах своего понимания действительности.
Он был слеп ко всему, что лежало за горизонтом его
разумения. Кроме того, номенклатурные должности
заметно развратили его. Приобщили к малодоступным
житейским благам. В этом отношении характерна
история с Лосевым...
АМЕРИКАНСКИЙ ДЯДЮШКА
Лосев заведовал массовым отделом. Проработал в
"Костре" четырнадцать лет. Пережил трех редакторов.
Относились к нему в редакции с большим почтением.
Его корректный тихий голос почти всегда бывал
решающим.
Мало этого, кукольные пьесы Лосева шли в двадцати
театрах. Что приносило до шестисот рублей
ежемесячно.
Четырехкомнатная квартира, финская мебель,
замша, поездки на юг -- Лосев достиг всех
стандартов отечественного благополучия.
Втайне он писал лирические стихи, которые
нравились Бродскому.
Неожиданно Лосев подал документы в ОВИР. В
"Костре" началась легкая паника. Все-таки орган ЦК
комсомола. А тут -- дезертир в редакции.
Разумно действовал один Сахарнов. Он хотел,
чтобы вся эта история прошла без лишнего шума.
Остальные жаждали крови, требовали собрания,
буйных дискуссий. В том числе и Беляев.
Помню, мы выпивали с ним около здания Штаба.
И Беляев спросил:
-- Знаешь, почему уезжает твой друг?
-- Видно, хочет жить по-человечески.
-- Вот именно. У него в Америке богатый дядя.
Я сказал:
-- Да брось ты, Герман! Зачем ему американский
дядюшка! У Лосева отец -- известный драматург. И
сам он зарабатывает неплохо. Так что причина не
в этом...
-- А я тебе говорю, -- не унимался Беляев, -- что дядя
существует. Причем миллионер, и даже нефтяной король.
Мне надоело спорить:
-- А может, ты и прав...
Еще больше поразило меня другое. В редакции
повторялась одна и та же фраза:
"Ведь он хорошо зарабатывал... "
Людям в голову не приходило, что можно
руководствоваться какими-то соображениями помимо денежных.
Да и не могло им такое в голову прийти. Ведь
тогда каждому следовало бы признать:
"Человек бежит от нас! "
ЧЕМ ХУЖЕ, ТЕМ ЛУЧШЕ
Летом 76-го года я опять послал книгу в издательство.
На этот раз -- в "Советский писатель". Впервые я обратился
сюда пять лет назад.
Меня тогда познакомили с издательским редактором.
Она предложила мне зайти. Рукопись потом
лежала у нее четыре месяца. Я появлялся каждые
две-три недели. Редактор опускала полные слез глаза:
-- Это так своеобычно...
Однако книга моя так и не была зарегистрирована.
Я не обижался. Знал, что прав у редактора никаких.
-- Допустим, я отдам вашу книгу на рецензию. А
вдруг ее зарежут? Когда еще вы напишете вторую? --
уныло шептала она.
-- Я уже написал вторую книгу.
-- Ее тоже зарежут. Нужно будет ждать третью.
-- Я уже написал третью книгу.
-- Ей тоже зарежут.
-- У меня есть четвертая.
-- Ее тоже...
-- Пятая...
-- И ее...
-- Шестая...
К этому времени у меня были шесть готовых
сборников.
Редактор хотела мне помочь. Но что она могла --
бесправная, запуганная, робкая?!..
Теперь я решил действовать четко и официально.
Никаких товарищеских переговоров. Регистрирую
книгу. Жду рецензии, Потом... Что, собственно, будет
потом, я не знал.
Я был уверен, что рукопись мне возвратят. Зачем
же, спрашивается, тел я в издательство? Неискушенному
человеку это трудно объяснить. Казалось бы, все
понимаешь. И все-таки надеешься...
Книгу зарегистрировали. Я положил ее на стол
Чепурову. Главный редактор увидел название и сразу
же заметно поскучнел. Он ждал чего-нибудь такого:
"Герои рядом" или, как минимум, -- "Душа в строю".
А тут -- загадочные и неясные -- "Пять углон". Может
быть, речь идет о пятиконечной звезде? Значит,
глумление над символом?
Я ждал три месяца. Потом зашел в издательство.
-- Это так своеобычно, -- начала было редактор.
Я вежливо прервал ее:
-- Когда будет готова рецензия?
-- Я еще не отдавала...
-- Почему?
-- Хочу найти такого рецензента...
-- Не ждите. Отдайте любому. Мне все равно.
-- Но ведь книгу зарежут!
-- Пускай. Тогда я буду действовать иначе. (Как? )
Мне надоело. Есть у вас кдкой-нибудь список постоянных
рецензентов?
-- Есть. Вот он.
-- Кто там первый?
-- Авраменко.
-- Отдайте ему.
-- Авраменко поэт. Кроме того, он недавно умер.
-- А кто последний?
-- Урбан.
-- Жив?
-- Конечно. Господь с вами...
-- Дайте Урбану.
-- Действительно. Как я нс сообразила?! Урбан -- знающий
и принципиальный человек. Он поймет, насколько это
своеобычно...
Я ждал еще три месяца. Потом написал в издательство:
Уважаемые товарищи!
В июле 1975 года я зарегистрировал у вас книгу "Пять
углов" (роман в двух частях). Прошло шесть месяцев. Ни
рецензии, ни устного отзыва я так и не получил. За это время
я написал третью часть романа -- "Судейский протокол".
Приступаю к написанию четвертой, Как видите, темпы моей работы
опережают издательские настолько, что выразить это можно
лишь арифметическим парадоксом.
С уважением С. Довлатов.
Смысл и цели этого письма казались мне туманными.
Особенно неясным выглядел финал.
Кстати, чаще всего именно такие письма оказываются
действенными. Поскольку вызывают у начальства тревогу.
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
На одном ленинградском заводе произошел
такой случай. Старый рабочий написал директору
письмо. Взял лист наждачной бумаги и на оборотной
стороне вывел:
"Когда мне наконец предоставят отдельное
жилье? "
Удивленный директор вызвал рабочего;
"Что это за фокус с наждаком! "
Рабочий ответил:
"Обыкновенный лист ты бы использовал в
сортире. А так еще подумаешь малость... "
И рабочему, представьте себе, дали комнату.
А директор впоследствии не расставался
с этим письмом. В Смольном его демонстрировал
на партийной конференции...
Через шесть дней мне позвонили. Рецензия была
готова. Так я еще раз убедился, что доля абсурда
совершенно необходима в ответственных предприятиях.
До этого мне стало известно, что Урбан готовит
положительную рецензию. Общие знакомые говорили,
что роман ему понравился.
И вот рецензия готова. Редактор позвонила:
-- Заходите.
Я пошел в издательство.
-- Рецензия довольно своеобычная, -- прошептала она.
Я быстро прочел:
"Сергей Довлатов писать умеет. Речь у него живая и
стремительная, характеристики острые и запоминающиеся. Он
чувствует психологические ситуации и умеет рисовать их. Диалоги
часто включают не только экспрессивную нагрузку, но и серьезные
мысли. Вообще по всему тексту рассеяно немало интересных
психологических наблюдений, сформулированных остроумно, ярко,
можно сказать -- в состоянии душевного подъема, открывающих
глубину в человеческом сердце, в отношениях между людьми... "
Комлименты насторожили меня. Я, как обычно, деловито
заглянул в конец:
"... Издавать роман в подобном виде вряд ли представляется
целесообразным... *
Остальное можно и не читать.
Что ж. Примерно этого я и ожидал. И все-таки
расстроился. Меня расстроило явное нарушение правил.
Когда тебя убивают враги, это естественно. (Мы бы их в
автобус не пустили. ) Но ведь Урбан действительно
талантливый человек.
Знаю я наших умных и талантливых критиков.
Одиннадцать месяцев в году занимаются проблемами
чередования согласных у Рабиндраната Тагора. Потом
им дают на рецензию современного автора. Да еще
и не вполне официального. И тогда наши критики
закатывают рукава. Мобилизуют весь свой талант,
весь ум, всю объективность. Всю свою неудовлетворенную
требовательность. И с этой вершины голодными
ястребами кидаются на добычу.
Им скомандовали -- можно!
Им разрешили показать весь свой ум, весь талант,
всю меру безопасной объективности.
Урбан написал справедливую рецензию. Написал ее так,
будто моя книга уже вышла. И лежит на прилавке.
И вокруг лежат еще более замечательные
сочинения, на которые я должен равняться. То есть
Урбан написал рецензию как страстный борец за
вечные истины.
Сунулся бы к малограмотному Раевскому! Ему бы показали
"вечные истины"! Ему бы показали "объективность"!,.
Умный критик прекрасно знает, что можно. Еще лучше
знает, чего нельзя...
Я потом его встретил. На вид -- рано сформировавшийся
подросток.
Он заговорил с тревожным юмором:
-- Хотите, наверное, меня побить?
-- Нет, -- солгал я. -- за что? Вы написали
объективную рецензию.
Урбан страшно оживился:
-- Знаете, интересная рукопись побуждает к высоким
требованиям. А бездарная -- наоборот...
Ясно, думаю. Бездарная рукопись побуждает к
низким требованиям. В силу этих требований ее надо
одобрить, издать. Интересная -- побуждает к высоким
требованиям. С высоты этих требований ее надлежит
уничтожить...
С издательскими хлопотами я решил покончить
навсегда. Есть бумага, перо, десяток читателей. И
десяток писателей. Жалкая кучка народа перед
разведенным мостом...
ПОТОМКИ ДЖОРДАНО БРУНО
Заканчивалась моя работа в "Костре". Литсотрудник
Галина возвращалась из декретного отпуска,
Опубликовать что-то стоящее я уже не рассчитывал.
Подчинился естественному ходу жизни. Являлся к
двум и шел обедать. Потом отвечал на запросы
уязвленных авторов. Когда-то я сочинял им длинные
откровенные письма. Теперь ограничивался двумя
строчками:
"Уважаемый товарищ! Ваша рукопись не отвечает
требованиям "Костра".
На досуге я пытался уяснить, кто же имеет реальные
шансы опубликоваться? Выявил семь категорий:
1. Знаменитый автор, видный литературный чиновник, само
имя которого является пропуском. (Шансы -- сто процентов. )
2. Рядовой официальный профессионал, личный
друг Сахарнова. (Шансы -- семь из десяти. )
3. Чиновник параллельного ведомства, с которым
необходимо жить дружно. (Пять из десяти. )
4. Неизвестный автор, чудом создавший произведение
одновременно талантливое и конъюнктурное.
(Четыре из десяти. )
5. Неизвестный автор, создавший бездарное конъюнктурное
произведение. (Три из десяти. )
6. Просто талантливый автор. (Шансы близки к нулю.
Случай почти уникальный. Чреват обкомовскими санкциями. )
7. Бездарный автор, при этом еще и далекий от
конъюнктуры. (Этот вариант я не рассматриваю. Шансы
здесь измеряются отрицательными величинами. )
Наконец-то я понял, что удерживает Сахарнова в
"Костре". Что привлекло сюда Воскобойникова. Казалось
бы, зачем им это нужно? Лишние хлопоты, переживания,
административные заботы. Из-за каких-то
двухсот пятидесяти рублей. Пиши себе книги...
Не так все просто. Журнал -- это своего рода
достояние, валюта, обменный фонд. Мы печатаем
Козлова из "Авроры". Козлов печатает нас... Или
хвалит на бюро обкома... Или не ругает... Мы даем
заработать Трофимкину ("Искорка"). Трофимкин, в
