новому заведующему отделом -- Козлову. К этому
времени у него скопилось рукописей -- целая гора.
Физически сильный Козлов отнес все это на помойку.
Разве можно такую гору прочесть?! Да еще
малограмотному человеку...
Я получил из "Авроры" экземпляр одного из своих
рассказов. И записку на бланке:
"Аврора"
Общественно-политический и литературно-художественный
ежемесячный журнал ЦК ВЛКСМ, Союза писателей РСФСР
и Ленинградской писательской организации
Дорогой Сережа!
Вот нашла экземпляр, сохранившийся после разбоя,
учиненного Козловым. И это все. Остальное, как вы знаете,
пропало.
Будьте здоровы.
Лена
10 марта 1975 года.
С Козловым я в дальнейшем познакомился. Напыщенный
и глупый человек. Напоминает игрушечного Хемингуэя...
Я перелистал ленинградские журналы. Тяжелое
чувство охватило меня. Не просто дрянь, а какая-то
безликая вязкая серость. Даже названия почти
одинаковые; "Чайки летят к горизонту", "Отвечаю за
все", "Продолжение следует", "Звезды на ладони",
"Будущее начинается сегодня"...
Будет ли этому конец?!..
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Лениздат выпустил книжку. Под фотоиллюстрацией
значилось: "Личные вещи партизана Боснюка.
Пуля из его черепа и гвоздь, которым Боснюк
ранил немецкого офицера... "
Широко жил товарищ Боснюк...
Знаменитый писатель Раевский опубликовал новеллу
из дореволюционной жизни. В ней была такая фраза:
"Светлые локоны горничной выбивались из-под ее
кружевного фартука... "
"КОСТЕР"
Я искал работу. Сунулся в многотиражку ЛОМО.
После республиканской газеты это было унизительно.
К счастью, работа оказалась временной.
Тут мне позвонил Воскобойников. Он заведовал
прозой в "Костре". Литсотрудник Галина уходила в
декретный отпуск. Воскобойников предлагал ее
заменить:
-- Галины не будет месяцев шесть. А к тому
времени она снова забеременеет...
Я был уверен, что меня не возьмут. Все-таки орган
ЦК комсомола, А я как-никак скатился в болото.
Опорочил все самое дорогое...
Недели три решался этот вопрос. Затем меня
известили, что я должен в среду приступить к работе.
Это было для меня приятной неожиданностью.
Уверен, что мою кандидатуру согласовывали в обкоме.
Так положено. А значит, обком не возражал.
Видно, есть такая метода -- не унижать до предела.
Не вынуждать к опрометчивым поступкам.
Я спросил одного из работников журнала:
-- Кого мне опасаться в редакции?
Он ответил быстро и коротко:
-- Всех!
Об этом человеке стоит рассказать подробнее.
Начинал он с группой очень талантливой молодежи.
С Поповым, Ефимовым, Битовым, Марамзиным.
Неглупый и даровитый, он быстро разобрался в
ситуации. Понял, что угодить литературным хозяевам
несложно. Лавры изгоя его не прельщали. Он начал
печататься.
Его литературные данные составляли оптимальный
вариант. Ведь полная бездарность -- нерентабельна.
Талант -- настораживает. Гениальность -- вызывает
ужас. Наиболее ходкая валюта -- умеренные
литературные способности.
Он умерил свой талант. Издал подряд шестнадцать
книг. Первые были еще ничего. Но с каждым разом
молодой писатель упрощал свои задачи. Последние
его книги -- сугубо утилитарны. Это -- биографии
вождей, румяные политические сказки. Производил
он их умело, быстро, доброкачественно. Получше,
чем многие другие.
Он растерял товарищей своей молодости.
Беспредельная уступчивость и жажда комфорта превратили
его в законченного функционера.
Оставив живую творческую среду, он не примкнул
и к разветвленной шайке литературных мешочников.
Наглухо застрял между этажами,
Женственная пугливость делала его игрушкой
любого злодейского начинания. За каждым новым падением
следовало искреннее раскаяние. И в конечном
счете -- полное безысходное одиночество.
К нему относились скептически. Причем как литературные
вельможи, так и художественная богема.
Его угодливая робость вызывала пренебрежение начальства.
Высокий материальный статус законно раздражал бедняков.
К чести его добавлю -- он едва ли заблуждался
на собственный счет. Он знал, что делает. Наглядно
мучился и принимал какие-то решения. Вся жизнь
его свидетельствует -- нет большей трагедии для
мужчины, чем полное отсутствие характера.
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Писателю Воскобойникову дали мастерскую.
Там не было уборной. Находилась мастерская
рядом с вокзалом Так что Воскобойников
пользовался железнодорожным сортиром.
Но было одно затруднение. После двенадцати
ночи вокзал охраняли милиционеры. В здание
пропускали лишь граждан с билетами. Тогда
Воскобойников приобрел месячную карточку до
ближайшей станции. Если не ошибаюсь, до
Боровой. Стоила карточка рубля два. Полторы
копейки за мероприятие.
Воскобойников стал единственным жителем
Ленинграда, который мочился не бесплатно.
Характерная для него история...
Однажды Воскабойникова подвели американские
туристы. Может, не явились в гости.
Что-то в этом роде.
Воскобойников слегка обиделся, но пошутил:
"Я напишу письмо Джимми Картеру. Что
это. мол, за безобразие?! Даже не позвонили... "
А Бродский Воскобойникову говорит:
"Ты напиши до востребования. А то Джимми Картер
ежедневно бегает на почту и все убивается:
снова от Воскобойникова ни звука... "
Честно говоря, ко мне Воскобойников относился
неплохо. Вот и теперь сам предложил работу. Хотя
вполне мог подыскать более несомненную кандидатуру.
В детской прозе я не разбираюсь. Диплома у
меня нет. Влиятельных покровителей -- тем более.
И все-таки он настоял. Меня взяли.
Мне было непонятно, зачем я им понадобился?
Лосев (это было до его отъезда на Запад) пояснил
мне:
-- Вы человек с какими-то моральными проблесками.
А это -- большой дефицит. Если взять негодяя, он
постепенно вытеснит литсотрудника Галину.
А может быть, и самого Воскобойникова. Короче,
ваше преимущество -- безвредность.
-- Это, -- говорю, -- мы еще посмотрим...
КЛУБОК ЗМЕЙ
Я убедился в том, что редакционные принципы
неизменны. Система везде одна и та же. Есть люди,
которые умеют писать. И есть люди, призванные
командовать. Пишущиемало зарабатывают. Чаще
улыбаются. Больше пьют. Платят алименты. Начальство
же состоит, в основном, из разросшихся корректоров,
машинисток, деятелей профсоюзов.
Чувствуя свое творческое бессилие, эти люди всю
жизнь шли надежной административной тропой.
Отсутствие профессиональных данных
компенсировалось совершенной благонадежностью.
Пишущиене очень дорожат своей работой.
Командующие судорожно за нее цепляются.
Командиров можно лишить их привилегий. Пишущим нечего
терять,
Заместителем редактора "Костра" был старый
пионервожатый Юран. За восемь месяцев я так и не
понял, что составляет круг его обязанностей.
Неизменно выпивший, он часами бродил по коридору.
Порой его начинала мучить совесть. Юран заходил в
одну из комнат, где толпилось побольше народу. Брал
трубку:
-- Алло! Это метеостанция? Фролова, пожалуйста!
Обедает? Простите,,, Алло! Секция юных натуралистов?
Валерия Модестовна у себя? Ах, в отпуске?
Извините... Алло! Комбинат бытового обслуживания?
Можно попросить Климовицкого? Болен? Жаль...
Передайте ему, что звонил Юран. Важное дело... Алло!..
Секретарша однажды шепнула мне:
-- Обрати внимание. Юран набирает пять цифр.
Не шесть, а пять. И говорит разную чепуху в пустую
трубку. Симулирует производственное рвение...
Редактировал "Костер" детский писатель Сахарнов.
Я прочитал его книги, Они мне понравились,
Непритязательные морские истории.
Он выпускал шесть-семь книжек за год. Недаром
считают, что ресурсы океана безграничны.
Дельфины нравились Сахарнову больше, чем люди.
Он этого даже не скрывал. И я его понимаю.
Трудолюбивый и дисциплинированный, он занимался
собственной литературой. Журнал был для неким
символом, пакетом акций, золотым обеспечением.
При этом Сахарнов умел быть обаятельным. Обаяние
же, как известно, уравновешивает любые пороки.
Короче, он мне нравился. Тем более что критерии
у меня пониженные...
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Михаил Светлая говорил:
"Порядочный человек -- это тот, кто делает
гадости без удовольствия... "
У редактора был денщик, мальчик на побегушках --
Хохлов. Когда-то редактор возвысил его до
штатного места. И вот теперь Хохлов демонстрировал
рабскую преданность.
В конце дня он ловил Сахарнову такси. Причем
стаскивал джемпер и мчался на улицу в рубашке,
Особенно зимой. То есть совершал на глазах у босса
рискованный подвиг.
Все, что я знал о нем, было таинственно. И
уголовно наказуемо. Сначала он хотел всучить мне
автограф Льва Толстого, подделанный дрожащей
неискусной рукой. Затем -- утраченный секрет
изготовления тульских пряников.
Потом объявил в журнале тиражом 600000 конкурс
юных нумизматов. В редакцию хлынул денежный поток.
Школьники высылали свои коллекции.
Хохлов их беспардонно присваивал.
Вслед за деньгами явился милицейский наряд.
Друга малышей едва не посадили года на три. Выручил
его Сахарнов...
Отделом спорта заведовал Верховский, добродушный,
бессловесный человек. Он неизменно пребывал в глубоком
самозабвении. По темпераменту был равен мертвому
кавказцу. Любая житейская мелочь побуждала Верховского
к тяжким безрезультатным раздумьям.
Однаждыя мимоходом спросил его:
-- Штопор есть?
Верховский задумался. Несколько раз пересек мой
кабинет. Потом сказал:
-- Сейчас я иду обедать. Буду после трех. И мы
вернемся к этому разговору. Тема интересная...
Прошел час. Мукузани было выпито. Художник
Зуев без усилии выдавил пробку корявым мизинцем.
Наконец появился Верховскии. Уныло взглянул на
меня и сказал:
-- Штопора у меня, к сожалению, нет. Есть
пилочка для ногтей...
Самой шумной в редакции была Пожидаева.
Этакий пятидесятилетний сорванец. Вечно уязвленная,
голосистая, заплаканная, она повсюду различала козни
и наветы. Начав типографским корректором, она
переросла в заведующую. Трагическая жизнь
интеллигента, не соответствующего занимаемой
должности, превратила ее н оживленную мегеру...
Наибольшуюантипатию вызывала у меня Копорина,
ответственный секретарь журнала. Она тоже по
злосчастному совпадению начинала корректором.
Поиски ошибок стали для нес единственным импульсом.
Не из атомов состояло все кругом! Все кругом
состояло из непростительных ошибок. Ошибок -- мелких,
крупных, пунктуационных, стилистических, гражданских,
нравственных, военных, административных... В мире
ошибок Конорина чувствовала себя телевизионной
башней, уцелевшей после землетрясения.
Любое проявление жизни травмировало Копорину,
она ненавидела юмор, пирожные, свадьбы, Европу,
косметику, шашки, такси, разговоры,
мультипликационные фильмы... Ее раздражали меченосцы
в аквариуме...
Помню, она возмущенно крикнула мне:
-- Вы улыбались на редакционном совещании!..
На почетном месте в ее шкафу хранилась биография Сталина.
В редакции с Копориной без повода не заговаривали
даже мерзавцы. Просить у нес одолжения считалось
абсурдом. Все равно что одолжить у скорпиона жало...
Я работал в "Костре". То есть из жертвы литературного
режима превратился в функционера этого режима.
функционер -- очень емкое слово. Занимая
официальнуюдолжность, ты становишься человеком
функции. Вырваться за диктуемые ею пределы невозможно
без губительного скандала, функция подавляет тебя.
В угоду функции твои представления незаметно
искажаются. И ты уже не принадлежишь себе.
Раньше я, будучи гонимым автором, имел все
основания ненавидеть литературных чиновников.
Теперь меня самого ненавидели.
Я вел двойную жизнь. В "Костре" исправно душил живое
слово. Затем надевал кепку и шел в "Детгиз", "Аврору",
"Советский писатель". Там исправно душили меня.
Я был одновременно хищником и жертвой.
Первое время действовал более или менее честно.
