словно у него не хватало мужества подняться, а дождь моросил медленно и
вяло, точно ему лень было лить по-настоящему. Бойцовый петух во дворе,
утратив последние проблески привычного оживления, мрачно балансировал на
одной ноге; осел, понурив голову, хандрил под навесом и, судя по его
задумчивому и жалкому виду, размышлял о самоубийстве. На улице ничего не
видно было, кроме зонтов, и ничего не слышно, кроме стука патен и журчания
дождя.
За завтраком разговаривали очень мало. Даже Боб Сойер ощущал влияние
погоды и треволнений вчерашнего дня. Пользуясь его собственным образным
выражением, он был "пришиблен". То же можно сказать и о мистере Бене Эллене.
То же самое - и о мистере Пиквике.
Томительно выжидая, когда погода прояснится, они читали и перечитывали
последний вечерний номер лондонской газеты с тем напряженным интересом,
какой можно наблюдать только в часы беспредельной скуки; с такою же
настойчивостью истоптали каждый дюйм ковра; так часто выглядывали на улицу,
что давали основание к обложению окон добавочными налогами; перебрали и
истощили все темы разговора; наконец, когда полдень не принес никакой
перемены к лучшему, мистер Пиквик решительно позвонил в колокольчик и
заказал карету.
Хотя дороги были грязные, а дождь моросил все упорнее и хотя комья
грязи и брызги залетали в открытые окна кареты, причиняя внутренним
пассажирам чуть ли не такое же беспокойство, как и пассажирам наружным, -
все-таки ехать и ощущать какое-то движение было бесконечно приятнее, чем
сидеть безвыходно в скучной комнате и смотреть, как скучный дождь поливает
скучную улицу, а потому, едва тронувшись в путь, все в один голос признали,
что произошла перемена к лучшему, и недоумевали, как могли они так долго
откладывать свой отъезд.
Когда они остановились в Ковентри *, от лошадей валил такой густой пар,
что конюх был совершенно невидим и слышался только его голос, когда он из
тумана заявил о своих надеждах получить при следующей раздаче наград первую
золотую медаль от Филантропического общества за то, что снял с форейтора
шляпу. По словам невидимого джентльмена, он (форейтор) неизбежно утонул бы в
воде, стекающей с полей шляпы, если бы конюх, проявив удивительное
присутствие духа, не сорвал ее с его головы и не вытер лицо захлебывающегося
человека пучком сена.
- Приятно! - заметил Боб Сойер, поднимая воротник пальто и прикрывая
рот, чтобы концентрировать пары только что выпитого стаканчика бренди.
- Очень, - безмятежно отозвался Сэм.
- А вам как будто все равно? - спросил Боб.
- А что толку, сэр, если бы мне и не было все равно? - изрек Сэм.
- Это неоспоримый довод, - согласился Боб.
- Вот именно, сэр, - подтвердил мистер Уэллер. Все к лучшему, как
заметил кротко один молодой аристократ, когда ему дали пенсию за то, что дед
жены дяди его матери подал королю трут, чтобы раскурить трубку.
- Мысль недурна, Сэм, - одобрил мистер Боб Сойер.
- То же самое говорил до конца своей жизни молодой аристократ в дни
выдачи пенсии, - сообщил мистер Уэллер.
- Случалось ли вам, - помолчав, продолжал Сэм, посматривая на форейтора
и говоря таинственным шепотом, - случалось ли вам, когда вы учились у
костоправов, навещать больного форейтора?
- Что-то не припоминаю, - ответил Бо6 Сойер.
- А когда вы появились (так говорится о привидениях) в больнице, вам
никогда не случалось видеть там форейтора?
- Нет, - отвечал Боб, - не случалось.
- И никогда не бывали на таком кладбище, где бы стоял памятник
форейтору, и мертвого форейтора вы никогда не видели? - допытывался Сэм.
- Никогда, -заявил Боб.
- Правильно! - в торжеством воскликнул Сэм. - И никогда не увидите. И
еще кое-чего никто и никогда не увидит - мертвого осла. Ни один человек не
видел мертвого осла *, кроме джентльмена в коротких черных шелковых штанах,
знакомого молодой женщины, которая пасла козу; но то был французский осел и,
стало быть, не регулярной породы.
- Какое же это имеет отношение к форейторам? - полюбопытствовал Боб
Сойер.
- А вот послушайте, - отвечал Сэм. - Кое-кто из очень умных людей
утверждает, что и форейторы и ослы бессмертны, но я так далеко не пойду, а
скажу вот что: как только они почувствуют, что подходит старость и работа им
не под силу, они все вместе куда-то отправляются, обычным порядком, по
одному форейтору на пару ослов. Что с ними затем происходит - никто не
ведает, но, по всей вероятности, они забавляются в каком-нибудь другом мире,
потому что ни одному человеку не доводилось видеть, чтобы осел или форейтор
забавлялись на этом свете!
Излагая эту изумительную научную теорию и подкрепляя ее любопытными
статистическими и иными данными, Сэм Уэллер коротал время, пока не доехали
до Данчерча, где получили сухого форейтора и свежих лошадей. Следующая
остановка была в Девентри, а затем в Таустере, и в конце каждого перегона
дождь лил сильнее, чем вначале.
- Послушайте, - взмолился Боб Сойер, заглядывая в окно кареты, когда
они остановились у гостиницы "Голова Сарацина" в Таустере, - этак, знаете
ли, продолжаться не может.
- Ах, боже мой! - воскликнул мистер Пиквик, очнувшись от дремоты. -
Боюсь, как бы вы не промокли.
- Как бы я не промок? - повторил Боб. - Пожалуй, это уже случилось.
Кажется, я отсырел.
Боб действительно отсырел: вода струилась у неге с шеи, локтей,
обшлагов и колен, и весь его костюм так блестел от воды, что можно было
принять его за клеенчатый.
- Я немножко промок, - продолжал Боб, отряхиваясь и разбрызгивая воду,
словно ньюфаундлендская собака, только что выбравшаяся на сушу.
- Мне кажется, сегодня немыслимо ехать дальше, - вмешался Бен.
- Об этом и речи быть не может, сэр, - заявил Сэм Уэллер, решив принять
участие в совещании. - Было бы жестоко принуждать к этому лошадей, сэр.
Здесь есть постели, сэр, - Продолжал Сэм, обращаясь к своему хозяину, -
чистота и комфорт. В полчаса приготовят прекрасный обед, сэр: куры и телячьи
котлеты, сэр; французские бобы, картофель, торт и полный порядок. Разрешите
вам посоветовать, сэр, - оставайтесь-ка вы здесь. Следуйте моим
предписаниям, как сказал доктор.
В этот момент, весьма кстати, подоспел хозяин "Головы Сарацина", дабы
подтвердить слова мистера Уэллера касательно удобств этой гостиницы и
подкрепить его мольбы мрачными предположениями о состоянии дорог я об
отсутствии свежих лошадей на следующей станции, а также непоколебимой
уверенностью в том, что дождь будет лить всю ночь, а к утру погода
прояснится, и другими заманчивыми доводами, известными содержателям
гостиниц.
- Все это верно, - сказал мистер Пиквик, - но я должен как-нибудь
отправить в Лондон письмо, чтобы оно было доставлено завтра рано утром,
иначе придется во что бы то ни стало рискнуть и ехать дальше.
Хозяин просиял от восторга. Ничего не может быть легче, стоит только
джентльмену завернуть письмо в оберточную бумагу и отправить его либо с
почтовой, либо с пассажирской ночной каретой из Бирмингема. Если джентльмен
желает, чтобы письмо было доставлено как можно скорее, ему стоит только
написать на обертке: "доставить немедленно" - это верный способ, - или
"уплатить подателю сего лишних полкроны за немедленную доставку" - этот
способ еще вернее.
- Прекрасно, - сказал мистер Пиквик, - в таком случае мы остановимся
здесь.
- Джон! - крикнул хозяин. - Зажгите свечи в "Солнце", разведите огонь в
камине, джентльмены промокли! Пожалуйте сюда, джентльмены. Не беспокойтесь о
форейторе, сэр, я его пришлю, когда вы позвоните. Джон, свечи!
Свечи были принесены, огонь разведен и дрова подброшены. Спустя десять
минут лакей накрывал на стол, занавески были спущены, огонь ярко пылал, и
все вокруг имело такой вид (как всегда бывает во всех приличных английских
гостиницах), словно путешественников ждали и заблаговременно позаботились об
их комфорте.
Мистер Пиквик уселся за отдельный столик и поспешно написал записку
мистеру Уинклю, сообщая, что задержался по случаю плохой погоды, по завтра
несомненно прибудет в Лондон. Эта записка была быстро завернута в бумагу и
вручена мистеру Сэмюелу Уэллеру для передачи в буфетную.
Сэм оставил ее у хозяйки гостиницы и, обсушившись возле кухонного
очага, возвращался, чтобы снять башмаки со своего хозяина, как вдруг,
заглянув в приоткрытую дверь, увидел рыжеватого джентльмена, сидевшего за
столом над кипой газет и с такой саркастической улыбкой читавшего передовую
статью в одной из них, что нос у него искривился, а лицо дышало
величественным презрением.
- Эге! - сказал Сэм. - Это лицо мне как будто знакомо, а также очки и
широкополая шляпа! Будь я проклят, если тут не пахнет Итенсуиллом.
Сэм отчаянно закашлялся, чтобы привлечь внимание джентльмена.
Джентльмен вздрогнул, поднял голову и очки, и Сэм увидел глубокомысленную и
вдумчивую физиономию мистера Потта, редактора "Итенсуиллской газеты".
- Прошу прощенья, сэр, - сказал Сэм, приближаясь к нему с поклоном, мой
хозяин здесь, мистер Потт.
- Тише! Тише! - крикнул Потт и, втащив Сэма в комнату, закрыл за ним
дверь, всей своей физиономией неведомо почему выражая испуг.
- Что случилось, сэр? - осведомился Сэм, с недоумением озираясь вокруг.
- Даже шепотом не произносите моего имени! - отвечал Потт. - Это Желтый
округ. Если раздраженное население узнает, что я здесь, меня разорвут в
клочья!
- Да неужели, сэр? - удивился Сэм.
- Я паду жертвой их бешенства, - ответствовал Потт. - Ну-с, молодой
человек, что скажете о вашем хозяине?
- Он с двумя приятелями остановился здесь на ночь по дороге в Лондон,
сообщил Сэм.
- И мистер Уинкль с ним? - насупившись, спросил Потт.
- Нет, сэр. Мистер Уинкль остался дома, - ответил Сэм. - Он женился.
- Женился! - с жаром воскликнул Потт. Он помолчал, мрачно улыбнулся и
добавил глухим зловещим голосом: - Поделом ему!
Выразив таким образом свою смертельную ненависть и холодное торжество
над поверженным врагом, мистер Потт осведомился, принадлежат ли друзья
мистера Пиквика к сторонникам Синих. Получив весьма удовлетворительный ответ
от Сэма, который знал об этом не больше, чем сам Потт, он согласился
последовать за ним в комнату мистера Пиквика, где его ждал сердечный прием.
Тотчас же было выдвинуто и принято предложение пообедать всем вместе.
- Как идут дела в Итенсуилле? - полюбопытствовал мистер Пиквик, когда
Потт подсел к камину и все сняли мокрые сапоги и надели сухие туфли.
"Независимый" еще существует?
- "Независимый", сэр, - отвечал Потт, - все еще влачит свое жалкое,
ничтожное существование. Ненавидимый и презираемый даже теми немногими,
которые знают о его презренном и гнусном прозябании, захлебываясь потоками
грязи, какие сам же изливает, оглушенный и ослепленный испарениями своей же
собственной гнили, непристойный орган печати, не подозревая о своем падении,
быстро погружается в предательскую трясину, которая как будто служит ему
твердой опорой среди низких классов общества, но тем не менее смыкается над
его головой и скоро поглотит его навеки.
Выразительно отчеканив этот приговор (заимствованный из его последней
передовой статьи), редактор остановился, чтобы передохнуть, и устремил
величественный взор на Боба Сойера.
- Вы еще молоды, - сказал Потт.
Мистер Боб Сойер кивнул головой.
- И вы также, сэр, - сказал Потт, обращаясь к Вену Эллену.
