изложении, присутствовавших на заседаниях журналистов - представителей
газет. Как изложить и "подать" читателю - это зависело от
корреспондента. И на этой почве нередко возникали конфликты.
Однажды, в 1908 году один из членов Государственной Думы, в ответ на
выступление оппозиции, требовавшей большей свободы для печати и
утверждавшей, что все осведомление России и всего мира проходит через
цензуру, сказал: "Да, но, к сожалению, не через цензуру Правительства, а через
цензуру "черты оседлости"... И указал рукой на ложу журналистов, в которой
сидели представители газет, получавшие доступ в ложу на основании
карточек, выдававшихся редакциями, в которых не проставлялось имя,
отчество и фамилия представителя.
В связи, с этим выступлением были проверены паспорта (а не только
карточки от редакций), в которых как известно, в то время, не было графы
"национальность" или "народность", но зато были полностью обозначены
имя, отчество, фамилия и вероисповедание владельцев.
При проверке выяснилось, что подавляющее большинство лиц, сидевших в
ложе журналистов в качестве "корреспондентов" разных газет России, были
евреи. Не-евреев было всего несколько человек. А 25 русских журналистов были
"иудейского вероисповедания", т. е. евреи. Евреем был и директор бюро печати
(частного) при Гос. Думе, Зайцев-Бернштейн. (Полный список этих русских
журналистов - в Приложении). Такова была картина (в самых общих чертах)
участия евреев в русской периодической печати, игравшей огромную роль в деле
пропаганды.
ЕВРЕИ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ И КРИТИКЕ
Участие евреев в русской литературе до самой революции было минимальным.
И не потому, что авторов евреев не печатали или были какие-либо
специальные на этот счет ограничения со стороны Правительства, или
читатели относились предубежденно-отрицательно к евреям-авторам.
Скорее наоборот. К произведениям очень немногих евреев, писавших по-русски,
отношение было предупредительно-снисходительное, хотя их произведения и
были более, чем посредственны.
Ни среди русских классиков 19 и начала 20 столетия, ни среди писателей
второразрядных, если можно так выразиться, евреев мы не видим. Только
среди третьеразрядных, не оставивших заметного следа в русской литературе
мы встречаем несколько евреев, как например, Семен Юшкевич, Шолом-
Алейхем, Бялика, Черниховского, Ратгауза, Брейтмана.
Русская стихия была им чужда и непонятна, а потому они ограничивались
беллетристическими или поэтическими произведениями почти
исключительно на еврейские темы и из еврейского быта. При этом чуть не за
личное оскорбление или "антисемитизм и черносотенство" принимали
критику, исходящую от русских, даже критику весьма мягкую и
доброжелательную. Хотя сами и стремились выступать на русских
литературных собраниях и на страницах русской печати.
Совсем иначе обстояло дело в области литературной критики, рецензий,
"отзывов печати". Здесь почти безраздельно господствовали и создавали
мнение широкого круга читателей журналисты-евреи, которые не могли
отрешиться от своего, специфически еврейского подхода при оценке
произведений русских авторов. Только такие крупные знатоки литературы как
Венгеров, Айхенвальд, Гершензон - все три еврея - были выше чисто
субъективных еврейских эмоций и своими литературно-критическими
работами внесли ценный вклад в эту область русской культурной жизни.
Подавляющее же большинство писавших рецензии, как литературные, так и
театральные, синхронизировали свои рецензии с существующим мнением в
кругах "передовой общественности". Как о личности автора, так и о теме
произведения, равно как и о "чистоте риз" автора в смысле реакционности...
Вопрос о том, кто написал или где раньше печатался автор не только влиял,
но и предопределял успех или неуспех литературного произведения.
Русские литераторы это отчетливо сознавали и учитывали при выборе тем и
обрисовке отдельных персонажей.
Это и была "невидимая и негласная предварительная цензура", не считаться с
которой было трудно, если кто желал, чтобы его произведения доходили до
читателя.
Достаточно было, чтобы автор напечатал свое произведение в одном из
органов печати, которые считались "реакционными", как для него
автоматически закрывались возможности печататься во всех остальных
газетах и журналах России, слывших "демократическими", "передовыми и
Прогрессивными". А таковых в России было гораздо больше и тираж их во
много раз превосходил тираж "правой" прессы.
Может быть именно в этом надо искать объяснение того явления, что в
беллетристических русских произведениях последней четверти века перед
революцией 17-го года так редко можно встретить "положительного героя"
среди лиц непрогрессивных, консервативных, патриотически (в лучшем смысле
этого слова) настроенных. Безукоризненно честного полицейского или идейно
боровшегося с антипатриотическими и антигосударственными течениями
Государственного чиновника в русской беллетристике того времени вы не
встретите. А ведь в жизни были же таковые. И не так уже мало. Немало их
заплатило своей жизнью за верность долгу и данной ими присяге...
Для каждой профессии, класса, должности, общественной группы
существовали некие трафареты, твердо установившиеся, переступать
которые и пренебрегать ими не рекомендовалось, если автор хотел, чтобы его
произведения печатались.
Не углубляясь в этот вопрос и не расширяя его, взглянем только на то, как в
русской литературе, которая, как всякая литература, должна "отражать
жизнь", отображен "еврейский вопрос", и отдельные персонажи-евреи. Еврея
- типа отрицательного, аморального с точки зрения общечеловеческой,
Шейлока или просто мошенника, в русской беллетристике того времени мы
будем искать тщетно... А что таковые были среди шестимиллионной массы
русского еврейства - вряд ли об этом надо говорить при серьезном и
объективном изучении этого вопроса.
Не результат ли это той "невидимой и незримой цензуры", которая тяготела
над русской литературой последние четверть века в дореволюционной
России?...
"Цензура" эта оказывала свое влияние не только в настоящем, но и
распространялась на прошлое, давая оценку крупным русским писателям уже
давно умершим, зачисляя их в "юдофобы" (термина "антисемит" тогда не
существовало). Гоголь, Писемский, Достоевский, Лесков не были на "хорошем
счету" у тех, кто выносил суждение о русской литературе.
Ведь Гоголь дал правдивый тип Янкеля (в "Тарасе Бульбе") и описание
еврейского погрома. Писемский в "Взбалмученном Море" дал яркий образ
откупщика - еврея Галкина (который "старательно и точно крестился") и его
сыновей. Достоевский провидел роль евреев в России и вызвал этим ненависть
всего еврейства. Лесков дал положительные типы русского духовенства.
Лев Толстой тоже дал образ разжившегося еврея-подрядчика в свое романе
"Анна Каренина": известного московского миллионера Полякова, назвавши его
"Болгариновым". Меценат, в лучшем смысле этого слова, большой барин, с
безукоризненными манерами, Болгаринов принимает Стиву Облонского,
приехавшего к нему просить место. И ни черточки отрицательной черты
читатель не найдет в "джентльмене" Болгаринове, но зато роль Облонского и
его разговор с Болгариновым вряд ли кто сочтет особенно привлекательной и
вызывающей уважение к представителю русской родовитой знати...
ЕВРЕИ - РУССКИЕ АДВОКАТЫ
Судебная реформа императора Александра II вызвала к жизни создание русской
адвокатуры, как свободной профессии.
Адвокат - "Присяжный Поверенный" - законом был поставлен в положение
совершенно независимое от органов власти исполнительной, что давало ему
возможность, действуя, конечно, в рамках закона, вносить немало
коррективов в судопроизводство, блюдя за тем, чтобы русский суд был
действительно "скорый, правый и милостивый".
Произносимые в судах речи присяжных поверенных, в силу Высочайшего Указа
Правительствующему Сенату, не подлежали никаким цензурным
ограничениям (даже во времена существования предварительной цензуры), что
давало возможность печатать их полностью во всей повременной печати,
даже в тех случаях, когда в речах присяжных поверенных были мысли и слова,
которые не могли бы быть напечатаны, если бы они не были произнесены в
суде. Этим преимуществом оппозиционно настроенные адвокаты нередко и
пользовались, внося в свои речи элементы критики существующего порядка и
социального строя.
С другой стороны, адвокат сам договаривался с клиентом о высоте гонорара, а
клиент выбирал адвоката по своему усмотрению. Выбирал того, кого он
считал наиболее ловким и способным для защиты его интересов. Интересы
же лица, которое обращалось к адвокату, далеко не всегда были в
соответствии с нормами закона и морали.
Новосозданная в России независимая адвокатская профессия открыла широкие
возможности для лиц с юридическим образованием, каковое требовалось для
зачисления в адвокатуру, в которой возможности для преуспевания в жизни
были ничуть не меньше, если не больше, чем на государственной службе.
И в адвокатуру устремились молодые образованные юристы, независимо от
вероисповедания, племени, происхождения. Ни для кого никаких ограничений в
этом отношении первые два с лишним десятилетня существования
присяжной адвокатуры не было.
Идеалистически настроенная молодежь шестидесятых и семидесятых годов
составила первые кадры русских адвокатов и положила основы той высокой
морали, которая была характерна для всего русского суда, как судей и
прокуратуры, так и для адвокатуры.
Евреи не составляли исключения. Ведь это были десятилетия, в которые
среди образованных евреев господствовали ассимиляционные настроения; свое
и всего еврейства будущее они не отделяли от будущего России. А конфликт
начала 80-х годов еще не наступил.
Свободная профессия адвоката - в известной степени профессия посредника
между двумя сторонами. И очень часто от ловкого и умелого посредника
зависело то или иное решение суда. Посредничество же два тысячелетия было
основным занятием евреев, дававшим им средства к существованию. И в этой
области они достигли высокого совершенства, почувствовали себя в родной
стихии. - И устремились в адвокатуру, предпочитая ее государственной
службе к поступлению на которую тогда не было для евреев никаких
препятствий.
Как пример можно привести совершенно добровольный отказ от
государственной службы и переход в адвокатуру прокурора Одесского
окружного суда еврея А. Пассовера, имевший место в 1872 году, т. е. задолго до
того, когда появились ограничения для евреев при поступлении на
государственную службу. Пассовер не был исключением. Немало евреев,
поступивших на государственную службу, поступили так же.
Зная все это, вряд ли можно безоговорочно согласиться с распространенным
мнением, что юристов-евреев толкнули в адвокатуру ограничительные
мероприятия русского правительства, наступившие, напомним, только в
третьем десятилетии после реформы 1864 года.
Кроме этих мотивов (отрицать их нельзя), были и побуждения другого
порядка, как идеалистические, так и материалистические: возможность с
позиций свободного адвоката принимать участие и влиять в вопросах
политических и общественных; возможность лучше устроить свою жизнь в
смысле заработка, чем пребывая на государственной службе.
Было и еще два мотива, которые влияли на евреев-юристов, побуждая их
предпочитать адвокатуру государственной службе. О них не говорилось и не
писалось, но что они существовали вряд ли можно отрицать. Для еврея,
воспитанного в бытовых условиях еврейской среды с соблюдением всех
многочисленных и сложных обрядов еврейской религии, нелегко было
психологически в среде русской, православной, каковой была среда русского
чиновничества. Нелегко было и, будучи правоверным евреем, активно
принимать участие в обрядовой стороне русского суда, каковая была
неразрывно связана с христианством.
Кроме того, выросшие в подавляющем большинстве в черте оседлости и
хорошо знавшие настроения широких масс населения по отношению к евреям,
