раскочегарились. Она спросила меня, что там творится. И я
вывалил на нее кучу бесстыжей лжи.
Через черные вращающиеся двери. К запаху полотенец и
спиртовых притираний. Ряды обшитых панелями кабинок для
переодевания. В каждой свой обувной рожок. Широкий лик
автоматических весов. На которые я встаю, и стрелка показывает
сто шестьдесят четыре. Сосуд с голубоватой водой, полный
расчесок. Баночка вазелина. Тазы и зеркала. Плиточные стены и
пол. Вода, плещущая в просторном иссиня-зеленом плавательном
бассейне. Голые мужчины и мужчины в полотенцах. Фанни сказала,
что первая пара мужских яиц, какую она увидела, принадлежала ее
отцу, и хотя он был милейший человек, ей они показались
противными. А потом сказала, но твои мне нравятся. Они так
славно блестят, когда их сильно сжимаешь. И Корнелиус, почему
бы тебе не преподнести мне сюрприз. Подарить, что-то ценное.
Чтобы я ощутила себя любимой. Придумай что-нибудь. Что-то
по-настоящему чудесное. Потому что, иисусе-христе, они пытаются
прикончить меня и нет никого, Корнелиус, кому я могу верить. Я
ведь нужна тебе не из-за денег, правда. Ты знаешь, о чем я. О
чем я говорю. Мне необходим кто-нибудь рядом. Это все равно как
прогулка, прогуливаться можно только в толпе. Потому что
одинокие люди достаются акулам.
Кристиан, завернувшись в полотенце. Входит в огромное
сводчатое помещение с искрящимся зеленым бассейном. Оглядываясь
на часы. Самое начало четвертого. Под сенью пальм возлежат в
шезлонгах обернутые в простыни джентльмены. Читают, беседуют,
курят и спят. Имена, громко выкликаемые перед началом публичных
выступлений. Наманикюренные руки, привычно снимающие телефонные
трубки. Чтобы назначать свидания дамам и заключать сделки на
другом конце города. Блефовать и заставлять противников
раскрывать свои карты. Наступать на чужие мозоли. И играть
роли, приносящие прибыль, не снившуюся никакой кинозвезде.
Маленькая черная шкала на стене показывает сто сорок
градусов. Нажатием бронзовой ручки открываю стеклянную дверь.
Проникая в полную пара пещеру. Вылитый остров Мэн. Когда вдоль
берега зажигают огни. И безутешные сирены воют в тумане. Сижу
на деревянной скамье, слушая доносящиеся сквозь пар голоса. Да
сбросил я десять фунтов, потом во Флориду поехал, возвращаюсь,
готово, прибавил семнадцать, а что поделаешь, есть-то надо,
могли бы открыть чего-нибудь, чтобы пища была не такая
питательная и не нужно было голодать.
Кристиан сооружает из полотенец подушку, чтобы прилечь в
горячем тумане. Лежит, уставясь в белый потолок. Тепло, покой.
Мышцы расслабляются. Пузырятся бисерины пота. Пар проникает в
легкие. Вы приходите в этот город. Полными, как я, пылких
надежд. Которым суждено обернуться печалями. И тогда вы
возводите серые стены, крепкие, необоримые. И горести ваши
отступают в испуге. И слагаются в сердце вашем в башню,
подобную небоскребу. И всякий может прийти. И приходит. Чтобы
качнуть эту башню, и обрушить и разрушить ее. Душа моя
погребена под обломками. А эти вот все, толкатели, зубы свои
украшают коронками, укорачивают у хирурга носы и ушам придают
приятную форму. Приобретая приличный вид. Чтобы с улыбкой
миновать ваших привратников и войти прямиком в вашу жизнь.
Видел плакат, не упустите возможности поработать в центральной
части города. Еще одно злопыхание в адрес Бруклина и моего
Бронкса. Чьи обитатели выползают наверх из подземки. Продавая
рубашки, обувь и мыло каждодневно и бесконечно притекающим в
город важным особам. Щеголяющим перстнями с эмблемами колледжей
и такой имеющим вид, будто они сей минут на халяву покатят
обратно в Скарсдейл и Коннектикут, дуя дорогой коктейли и
расплачиваясь фальшивыми долларами. И возвращающимся вместо
этого в Хиксвилл, рядом с Куинсом. А здесь загорелые члены
клуба поудобней устраиваются на скамьях. Каждый с бумажным
стаканчиком ледяной воды или пива. Шипит, прибавляясь, пар.
Пора мне подняться на ноги и возгласить о моей победе.
Забравшись на гору долларов. Все, что мне требуется в виде
приюта и жизненной цели. Тем более, что прочих отменных
достоинств у меня уже пруд пруди. Не хватает разве мерцающей,
будто звезда, дыры, вроде той, что украшает задницу Фанни.
Морщинки, точно лучи райских огней. Любуйся ими, пока меркнет
мир. И к душе подбирается страх. И матери разбегаются, спасая
детей. Что они делают. Увидев, как обезьяны товарищески
тараканят друг друга. В каждом из обезьянников каждого зоосада.
Воздев багровые елдаки. И нацелив их в яркокрасные задницы. Еще
один голос сообщает в тумане, что не прочь бы пройти
какую-нибудь процедуру искусственного старения, ибо успех
пришел к нему в слишком юные годы.
Приняв душ и поплавав, Кристиан садиться в шезлонг.
Закутанные в полотенца и простыни, краем бассейна. Туда-сюда
гуляют купальщики. Поочередно плюхаются. Баламутя воду.
Некоторые останавливаются, чтобы потрепать других по колену и
побеседовать. Привет, Джон, ну как ты. Рад тебя видеть. Как
вообще дела. Да все хорошо. Просто отлично. А чей-то голос
раздается рядом со мной.
-- Простите, вы не заняты.
-- Нет.
-- Не возражаете, если я с вами поговорю. О, не
беспокойтесь, вы можете в любую минуту попросить меня
удалиться. Я заведую отделом в универмаге. Вас как зовут. Я
хочу сказать, вы не против, что я вас спрашиваю. Вы можете в
любую минуту попросить меня удалиться. Знаете, вы так хорошо
сложены. Ничего, что я спросил ваше имя. Я не имел в виду
ничего дурного.
-- Я, пожалуй, предпочел бы не называть его, если вы не
против.
-- О, я не против. С другой стороны, какой человеку вред
от того, что кто-то узнал его имя. Только имя, фамилии не надо.
Я и подумал, почему бы вам его мне не назвать. Тем более, что
вы можете в любую минуту попросить меня удалиться.
-- А не могу ли я прямо сейчас попросить вас об этом.
-- О, разумеется. Я не возражаю. Некоторым людям кажется,
что они лучше других. Вот вы, например, у вас такой выговор. Ну
кажется и ладно, их личное дело. А вы не могли бы сказать мне,
чем вы занимаетесь.
-- Я прозектор. Произвожу вскрытия, придаю лицам
покойников приятное выражение и накачиваю их бальзамировочным
раствором.
-- Да, ну что же, приятно было познакомиться с вами. И
поговорить. Теперь и не скажешь заранее, где наткнешься на
человека, не принадлежащего к твоему кругу.
Джентльмен встает и уходит. В соседнем шезлонге покоится
некто с головой, замотанной в полотенце, только дырочка
оставлена, чтобы дышать. Рука, которую я, похоже, где-то видел,
медленно приподнимает белые складки хлопковой ткани. Еще не
увидев лица, слышу голос. Звучание которого я уже с легкостью
узнаю. По ноткам, обличающим честность мысли и великодушное
понимание. На каковое мне теперь только и остается надеяться.
-- Ну знаете, Корнелиус. Вы меня допекли. Какого дьявола
вы здесь делаете.
-- Мистер Вайн, я все могу объяснить.
Даже то
Почему луна
Порой
Принимает
Такую форму
А вовсе
Не этакую
12
Всю следующую неделю. Умеренных ветров и температур.
Каждое божье утро на нашей улице у крыльца соседнего особняка
стоял мой толстолицый чокнутый друг по автобусу и парому.
Выходя за пакетом молока, я видел, как он снизу вверх улыбается
моему окну. И распахивая пальто. Показывает большой
бело-красно-синий плакат.
ЛЮБЕЗНОСТЬ ПОДОБНА ЛЮТИКУ
Во вторник я помахал ему рукой. В серой шапчонке и длинном
сером обмотанном вокруг шеи шарфе. Он, пятясь, поднялся на одну
ступеньку. И с широкой ухмылкой отвел одну полу своего пальто.
Показав мне три слова. А затем расхохотался и отпахнул другую
полу. Как раз в этот миг девушка, за раздеванием которой я
наблюдал, опасливо вышла из дому. И увидела, как я взмахом руки
приветствую лозунг моего благодушного друга.
НИ ЗА ЧТО НИ ПРО ЧТО
В то утро между мной и мистером Вайном состоялась беседа,
способная прочистить если не душу, то уж кишечник наверняка.
После произнесенной им на краю бассейна бурной тирады,
содержавшей рекомендации побриться и руки в ноги доставить мою
задницу в похоронное бюро. И оставаться там, пока не уйдет
последний скорбящий. И вновь прибыть ровно в девять утра. Я
стоял теперь на ковре перед его столом. Пытаясь поправить дело.
Хотел даже сказать, ни за что ни про что. Но взамен нервно
отдал честь. И он откликнулся, вольно, Кристиан. Я расставил
ноги и сцепил руки за спиной. Смущенный пехотинец, если не
военный моряк. И не снеся предварявшего выволочку молчания,
необдуманно выпалил.
-- Ради бога, мистер Вайн, я понимаю, что действительно
это заслужил.
-- Действительно это что.
-- Ну, наверное, чтобы вы на меня наорали.
-- А вы полагаете, что я этим и ограничусь.
-- Возможно, я заслужил и худшее. Мне нечем оправдать мое
вчерашнее поведение. Я сам не понимаю, почему я не пришел на
работу.
-- Зато я понимаю. Вы всю ночь прокувыркались с миссис
Соурпюсс.
-- Нет, мистер Вайн, ну что вы. Какое ужасное обвинение.
На самом деле, я до полуночи катался на пароме, до
Стэйтен-Айленда и обратно. И даже взял с собой похоронное
руководство. Изучал его по дороге. Меня продуло и утром я
паршиво себя почувствовал.
-- Ах, паршиво. Ничего, сейчас вам станет еще паршивей.
Поскольку я точно знаю, где вы были. Поскольку эта белобрысая
шлюха, миссис Соурпюсс, распорядилась, чтобы за мной последили.
А это означает, что мне пришлось распорядиться, чтобы последили
за ней. И должен вам заметить. Мне это не совсем нравится.
Слышите. Мне это не нравится.
-- О'кей, мистер Вайн, вы меня уложили на обе лопатки. Но
я так вам скажу. Я был глубоко потрясен. Когда она сказала мне,
что позволила себе подобный поступок. Я действительно испытал
потрясение.
-- Какого черта с вами происходит, Кристиан. Неужели вы
собственной выгоды понять не способны. Или просить вас вовремя
приходить на работу, означает просить слишком многого.
-- Нет, мистер Вайн.
-- Тогда с какой стати вы стараетесь вывести меня из себя.
Я слышал, что вы говорили человеку у плавательного бассейна.
Тому, кто работает у меня, говорить подобного не пристало. Черт
возьми, не понимаю, зачем я это делаю. Но я намерен дать вам
еще один. Вы слышите, один. Последний шанс. И если вы снова
оступитесь. Больше у нас с вами подобных дружеских бесед не
будет.
-- Спасибо, мистер Вайн. Спасибо. Нет, правда, большое
спасибо.
-- Не нужны мне ваши спасибо. Просто идите и подготовьте
покой номер два. Я хочу, чтобы вы дважды проверили в нем каждый
дюйм, все должно быть в полном порядке. Особая расстановка
цветов. Гробы со стеклянными крышками. Освещение, туалетная
комната, все. У нас сегодня выставляется для прощания парный
гроб. Впервые в Нью-Йорке.
-- Неужели.
-- Да. Двое усопших. Мистер и миссис Дженкинс. На ее
цветочном панно выложено "Эсме", а на панно мужа "Путси". Если
бы вы серьезно относились к работе, вы бы не пропустили
фотографию, занимавшую всю первую страницу "Дейли Экспресс". На
их домик в Астории рухнул огромный вяз.
-- Господи, ужас какой.
-- Я получил конфиденциальные сведения. Отправился прямо
туда. Это рядышком с газовым заводом фирмы "Консолидейтед
