поставить его рядом с гробом нашего друга, который скончался, а
нас не пускают. Вы не могли бы его где-нибудь поставить от нас.
Они все с розами пришли. Конечно, наше растение не такое
шикарное. Но на цветы у нас денег нет.
-- О'кей, малыши. Идите за мной.
Кристиан входит в прощальный покой. Мертвый мальчик, руки
уложены одна на другую. И обвиты молитвенными четками. Чуть
заметные розовые следы на лице. Там где входил нож. Белый,
ничем не закрытый гроб под балдахином из папоротниковых ветвей.
Чуть светится красная лампочка, как у ночной медсестры. Подушка
из цветов. Маленькая светлая головка, вьющиеся волосы. Кристиан
снимает с растения обертку и ставит его в середину
задрапированного зеленой тканью алтаря.
-- Ну вот, малыши.
-- Огромное вам спасибо, мистер. Он был нашим лучшим
другом. Мы не питаем зла к его убийцам. Он все равно умер. Так
что чего уж теперь. Но мы хотим, чтобы полиция их поймала. И
чтобы они получили по заслугам.
Темнеет. Вайн покидает свой кабинет. Унося рулоны
чертежей. Мисс Мускус придерживает перед ним раскачивающуюся
дверь. Я проверяю температуру и развожу людей по нужным им
прощальным покоям. Принимаю пальто, вешаю их в маленькой
гардеробной. Двое дают мне по четвертаку. Читаю газету во время
долгого визита в сортир. Где некогда я размышлял и грезил
наяву. О том, как я явлюсь в этот новый мир. И озаренный
солнцем пронесусь над хайвэями, раскинув руки крестом. Над
землей, усыпанной деньгами. И закричу от радости, набивая ими
карманы. И богатый и сильный, вскарабкаюсь на небеса. Вместо
того, чтобы сидеть здесь. Всеми покинутый, с прохудившейся
задницей. Глядя на черно-белые заголовки. В конурке со
стальными серыми стенами. Изнывая в надежде на то, что мисс
Мускус опустится на колени и возьмет его в рот. Да только
каждому хочется дуть в свою дуду, не в твою. Какой бы радостный
гимн она ни играла.
Понемногу люди уходят в холодную ночь, где лед хрустит под
колесами автомобилей. Уносят свои печали домой, чтобы лечь с
ними спать. Сижу голодный до десяти, когда возвращается мисс
Мускус и приносит еду. В большом буром бумажном пакете. Я жду,
откинувшись в стоящем у стенки кресле. Сложив руки на лоне.
Облизываясь, пока она вытаскивает опрятные белые сверточки. И
раскладывает их, не разворачивая вощеной бумаги. Булочки с
тмином и вирджинской ветчиной. Контейнер горячего кофе, кексы с
корицей. Пара маринованных огурчиков и прямоугольные картонные
тарелочки с картофельным салатом.
-- Надеюсь, вам понравится то, что я принесла. Ну и денек
сегодня. И холодина же там. Ноль градусов. Так поздно кто из
скорбящих уже вряд ли придет. Я заперла входную дверь. Нет, вы
только подумайте, кто-то все же звонит с улицы. Пойду открою.
Вы ешьте.
Что-то странное. Заставляющее человека подняться. Именно в
тот миг, когда он с наслаждением набил себе рот едой, она комом
встает в горле так что приходится ее проталкивать силой. Надо
пойти, посмотреть. Входят два полисмена. Уважительно снимают
фуражки, останавливаются, что-то спрашивая. Мисс Мускус машет
рукой в мою сторону. Сдвигаю мошонку немного влево, поближе к
ноге. Хорошо бы отлить. Вся троица поворачивается, чтобы
взглянуть на меня. Господи, теперь-то я что натворил. Не считая
непристойного предложения насчет дотронуться. Только-только
почувствовал себя здесь как дома. Начал получать искреннее
удовольствие от приглушенного шепота, жутковатых негромких
стенаний. Горе, мир и покой. Синие мундиры приближаются.
-- Вы Корнелиус Кристиан.
-- Да.
-- Мы из полиции. Не делайте глупостей и поднимите руки
повыше.
-- Прошу прощения.
-- Вы арестованы по подозрению в убийстве. Обыщи его, Джо.
Кристиан медленно поднимает руки. Мисс Мускус
отшатывается, забыв закрыть рот. Полицейский, стоя за спиной
Кристиана, охлопывает его сверху вниз по телу. И по карманам.
Извлекая из одного еще влажный комочек носков. Из прощального
покоя выходит скорбящая, согбенная голова ее резко
вздергивается, и прижатый к лицу платочек падает на пол.
Достаточно пустякового происшествия, чтобы все их скорби как
ветром сдуло. Когда тебя сажают в тюрьму. Другие обретают
свободу. И глядят на тебя.
И
Бормочут
Милость
Господня
9
Патрульная машина, подвывая, несется по льдистым улицам.
Тормозит у красной кирпичной стены полицейского участка. В
западной части города. Вверх по каменным ступенькам между двух
круглых фонарей. Внутри конторские столы, полисмены в рубашках.
Потом через темно-бурую дверь. К зарешеченным камерам.
Кристиан сидит на дощатых нарах. С подушкой и одеялом.
Напротив лежит, подложив под голову руки, человек и негромко
бормочет ебена мать, и пялится в потолок. Джо, полицейский,
долбивший по клавишам пишущей машинки, все качал головой, пока
я сидел за его столом и отвечал на вопросы, и в конце концов
предложил мне сигарету. Сказав, как это представительному,
приличного вида малому вроде вас влетело в башку пойти и
кого-то кокнуть.
Перед самой полуночью. Во второй мой рабочий день.
Оказаться в тюрьме, обвиненным в убийстве. Он сказал, что там
полно моих отпечатков. Я сказал, где это там. Ты, дружок, сам
знаешь где. Такой шикарный парень, а людей убиваешь из
дешевенькой пушки. Сиди теперь здесь и жди, пока в голове
перестанут роиться кошмарные видения. Изрешеченное пулями
мягкое, гибкое тело миссис Соурпюсс. Швейцар видел, как я
входил и как уходил. Да, но когда я уходил, она казалась живой
и даже храпела. Они спросили, зачем я это сделал. И мне
захотелось вдруг стать не собой, а мистером Пибоди.
По коридору приближается громкий голос. Знакомый рокот
спокойных и властных слов. Отпирая камеру, звякает ключ. Входит
мистер Вайн.
Корнелиус встает. Стойка смирно, руки по швам. На Кларенсе
Вайне черное пальто с атласным воротом. С шеи струится белый
шелковый шарф. Черные перчатки смяты в ладони, щеки румяны,
глаза влажны.
-- Кристиан. Вы снова ищете повод опоздать на работу.
-- Я невиновен.
-- Не надо так волноваться.
-- Клянусь, я не убивал миссис Соурпюсс. Когда я уходил,
она спала.
-- Что значит миссис Соурпюсс спала.
-- Спала. С ней все было в порядке.
-- Погодите-ка минутку, Кристиан, это следует прояснить.
-- Я только и видел, как ее ступни торчали из-под одеяла.
-- Так, понимаю. Торчали. Из-под одеяла. Да, это
впечатляет. А где были вы.
-- Стоял с ней рядом. Ну, то есть, я пошел одеваться в
ванную, чтобы ее не будить.
-- Понятно. Джентльмен в будуаре. Мда, все это весьма
интересно, Кристиан.
-- Там такой длинный коридор, и когда я уходил, мне
послышались какие-то звуки. Может быть, Вилли решил ей
отомстить.
-- Ну что же, пожалуй, и я могу считать себя отомщенным за
то, что пришлось просыпаться, еще не заснув. Я не знаю, кто
такой Вилли, но на ваше счастье неплохо знаю начальника
тутошнего участка. Если бы не это, вам пришлось бы провести
здесь всю ночь.
-- Значит, меня отпускают.
-- Так сказал мне сержант.
-- Но почему, разве они поймали убийцу.
-- Двадцать минут назад его сцапали в Бруклине.
-- Ффуу, слава те господи. И кто это сделал.
-- Ее племянник. Из него все еще вытряхивают признание. И
кстати, Кристиан, жертвой была некая миссис Гроц.
В среду утром, как и в остальные утра этой недели я пришел
на работу на девятнадцать минут раньше срока. Их могло быть и
двадцать, но я позволял себе минуту радостного молчания перед
дверьми миссис Гроц. Может быть все-таки этот город пригоден
для чистых душою. После ареста Кларенс Вайн угостил меня ужином
-- две чашки горячего шоколада и два куска торта с лимонными
меренгами. Кроме того, он прочитал мне небольшую лекцию о
беспутной жизни и кончине на электрическом стуле. А когда я
отъезжал в такси, он сказал, Кристиан, возможно, им следовало
засадить вас совсем за другое преступление. За пожирание
женских сердец.
В ту ночь я лежал в постели, прикрыв ладонями свои
детородные органы. И размышляя об электрическом стуле. Не
доставляющем, если верить Вайну, радости ни зрению, ни
обонянию. Тем не менее недостатка в людях, которые валят в
Синг-Синг, чтобы поучаствовать в представлении, не наблюдается.
На стенах фотографии прежних клиентов. Попадаются приятные
лица. Примерно такие, какое было бы и у вас, Кристиан, если бы
вам привелось угодить на это теплое место. Их бьют
электрическим током. Сначала дают хорошую, щедрую порцию.
Предполагается, что она вас прихлопнет мгновенно. Потом в
течение двух минут по пятисот вольт каждые тридцать секунд.
Пока вы не перестанете дергаться. Если и это не срабатывает,
вас потрошат, чтобы выяснить, что за притча. Один малый дважды
выбирался из такой передряги. Пил слишком мало воды и от этого
плохо проводил электричество. Которое прогревает спинной мозг.
Сердце еще горячее, когда его вынимают при вскрытии. Сначала
такое приятное, мягкое, а после сморщивается, кровь темнеет и
сердце затвердевает. Мало хорошего, если люди, умирая,
продолжают еще что-то чувствовать.
При моем возвращении мисс Мускус беззвучно хлопала в
ладоши. Поднявшись на цыпочки в своем темно-синем платье.
Сказала, милость господня, мистер Вайн не поверил, когда я ему
сообщила, что вы арестованы. И принесла мне самые изысканные
деликатесы для маленькой трапезы, которую мы разделили, сидя за
ее столом. Показала газетные фотографии, сделанные, когда она
выиграла тот чемпионат. Сапоги, колготки и юбочка из тонкого
атласа. Ей понравился костюм, полученный мною у "Братьев
Брукс". Продавец которых сообщил доверительным тоном, будто я
один из редких клиентов, чья фигура идеально подходит для их
моделей.
В субботу, после полудня. Сидел в одиночестве, уже
четырежды пересчитав недельную получку. Листал "Светский
Календарь". Ни единый Кристиан не упомянут среди всех этих
внушающих благоговейное почтение именитостей. К которым я бы с
огромным удовольствием примазался. Родился в Бруклине, вырос в
Бронксе, вознесся до данного перечня. И тут же адрес стоящей на
Багамах яхты. А следом за именем список клубов. Покачиваясь и
приседая под тяжестью набитой приглашениями сумки, входит
разносчик утренней почты. Не угодно ли сыграть в теннис, а
затем отобедать с титанами индустрии. Под ласковыми улыбками их
распутных, не вылезающих с искусственных катков жен,
претерпевших не одну косметическую операцию.
Тут зазвонил телефон. Будьте добры, не могу ли я
переговорить с мистером Кристианом. Я ответил, говорите. Она
говорит, вот, надумала тебе звякнуть, это Фанни, как поживаешь.
-- Отсидел в тюрьме за убийство.
-- Уже.
-- Я его не совершал.
-- Ну, зашел бы как-нибудь повидаться, скажем, в
понедельник, в восемь.
В воскресенье перестирал все носки, рубашки, трусы и
развесил на веревке, натянутой поперек холодной комнаты. Жильцы
дома орут так, что за дверьми слышно. Жалуются на холод. В
пятницу весь день проработал. Сначала в малиновом гробу, потом
в лиловом. Вайн кричал на меня каждый раз, как я улыбался,
серьезнее Кристиан, вы же испортите снимки. Изумительно удобные
мягкие подушки. Мисс Мускус пудрила мне лицо и пальчиками
укладывала как следует волосы. И фотограф, стискивая
