обобщение теории и практики, удивительно цельное и интересное, хотя,
коне-е-чно, что-то придется еще проверить. И, возможно, другая
теория, нашего уважаемого Штейна, тоже вольется... как частный
случай... и мы добьемся консенсуса, не так ли?..
Штейн хочет возразить, но Глеб не замечает.
- Обобщенное толкование даст новый толчок идее... - и пошел, пошел
плести, мешая английский с нижегородским, сметая аксиомы и
теоремы...
- Он все перемешал, а вечером издал приказ: Ипполит его заместитель.
- Это первая фаза, - обрадовался Аркадий, - значит скоро Глеб
исчезнет, Ипполит развернется, потом неожиданное возвращение...
Здание только жаль.
7
Да, внешняя модель убедительно победила. Но толпа не расходится,
раздаются голоса, что пора к ответу безответственных противников
истины, сбивающих общественность с панталыку. Сторонники Штейна
окружили бледнеющего шефа плотной кучкой и вывели из зала,
отделавшись пустяковыми царапинами и синяками. Марк шел с ними, в
дверях остановился. Его поразил внешний вид события.
В огромные окна лился закат, на высоте постепенно переходящий в
холодный сумрак. Ретивые служители уже погасили свет, и все сборище
голов было облито красным зловещим заревом; люди сбивались в тесные
группки, двигались, перебегали от кучки к кучке, обсуждали, от кого
теперь бежать, к кому присоединиться, гадали, что откроют, что
закроют, куда потекут деньги... Постепенно краски бледнели, красное
уступило место холодному зеленому, зарево еще медлило в оконных
стеклах, ветки деревьев замерли - четким рисунком на темнеющем
пустом фоне...
Природа сама по себе, мы - сами по себе, одиноки во Вселенной,
далеки друг от друга. Жизнь наша только в нас, только от нас
зависит; внутренняя теория верна, хотя и невыносимо печальна - она
верна!
Глава вторая
1
Похоже, на этот раз Глеб не рассчитал, понадеялся на былую силу.
Ипполит оседлал Институт: каждый день указы, с вечера не знаем, с
чем проснемся, лаборатории десятками закрывает, все строительные
силы бросил на ограду... и кольцом, кольцом окружает двух главных
смутьянов - Штейна и Шульца.
- Никто понять не может, то ли сдался Глеб, то ли выжидает... -
говорит Штейн. Шеф сидит на столе и грызет вчерашнюю булочку.
- Сумятица, - считает на своей кухне Аркадий, - но голода не будет.
Я знаю, что говорю, не одну собаку съел... и зубы потерял, эх,
зубы...
- Первые годы чудесно жили, - вздыхает Марк, - главное, спокойно:
работали без просвета, верили... никаких соблазнов, затей, денег...
только простая еда, зато сколько говорили!
- Вы сами, голубчик, виноваты, увлеклись погоней, а я всегда дома, -
отвечает Аркадий, - за исключением... - и стал перечислять, загибая
корявые пальцы, - огород вскопать вдове с первого этажа, просила
помочь, с одним недотепой побеседовать, малину посадить... а ночью
жду открытия. Представляете, добавляю из расчета один к трем, и
хлоп! пробку выбило, попер на меня свирепый газ, бурый, клубами... Я
его пробкой, пробкой прижимаю, а он ее выпихивает, и все в нос, в
нос норовит! Отвратительный запах, всю ночь кашлял. К хлороформу
приливаю...
- Аркадий... - Марк в ужасе, - это же иприт, вы с ума сошли!
- Иприт?.. ха-ха... подумать только! 2
Теперь он был известен узкому кругу своей добросовестной работой. Но
это не радовало его, и ничто не радовало, кроме самых простых вещей.
Возьмешь небольшой клочок бумаги, разлинованный мелкой сеткой, и
остро отточенным карандашиком наносишь крошечные точки, поглядывая в
тетрадь, где толпятся цифры: эта - туда, та - сюда... Соединив точки
еле видимой линией, он долго смотрит на нее, думает, задает свои
вопросы...
Все вроде бы как прежде, но что-то важное потерял. Будто шел по
полю, смотрел на горизонт - и вдруг оказался в чаще, на узкой
тропинке. Теперь он нес свою ношу без радости, видя, как она
разваливается в руках, как его толкают, торопят, обгоняют... Он жил
как во сне. Иногда маячило желание все бросить, начать заново... Он
его прогонял, не понимая, чем может другим заняться?
- Я вам советую - займитесь иогой! - Аркадий расцветал, с тайной
лабораторией, разбитыми ботинками, вывороченным телевизором, все
новыми историями, идеями...
- Смотрите, - говорит, - внутри кристалла растет другой, учитесь -
внутри! Не разрушает дотла, не растворяет, а постепенно пробивает
себе дорогу.
Марк делал вид, что не понимает намеков, отмалчивался, уходил к
себе, лежал на диванчике, смотрел в потолок, читал фантастику,
вечером шел на работу, просматривал результаты, давал задание на
завтра, и, облегченно вздохнув, уходил.
3
В том году он много гулял, сидел на берегу, смотрел, как терпеливо
вода несет разный сор, как плывет дальний берег и все не уплывает...
Наступал вечер, звучал все ярче цвет, земля источала тепло, деревья
замирали... Он чувствовал, что дело, в которое с такой страстью
вторгся, сначала поглотило его целиком, а теперь выталкивает. Он
казался себе обманутым, обкраденным.
"У Мартина я был эмбрионом, огражден от жизни широкой спиной. Теперь
все раздроблено, распалось - мелкие вопросы, ничего не меняющие
ответы... еда, сон, разговоры... Фаина, куда денешься... А сам я -
где? Стою в стороне. Юношей я жил мечтами, ограниченный, бессильный,
безжизненный. Отправился в жизнь, выбрал отличное дело, новое,
свободное, чтобы применить силы, узнать свои возможности... Все
делал со страстью, с напором - и не получилось. "
Не ошибка его страшила, а то, что всюду проглядывал ненавистный ему
Случай. Случайная статья, случайная встреча с опальным гением, и
еще, еще... Не он ставил вопросы, а ему подкидывал коварные
вопросительные крючки его заклятый враг; он же, как умел, отвечал, и
это называл выбором.
"Так жить нельзя. - он думал, - нужно самому свою жизнь направлять -
чтобы все в ней было едино, как бы из общего стержня..."
- Ну, вы круто-о-й, - выслушав его сбивчивую речь, покачал головой
Аркадий. - К вашему идеалу ближе всего крестьянин... или монах?.. Я
бы поостерегся так заострять, жизнь все же не кристалл, а диковинный
сплав. Что я могу сказать... Сам только начинаю разбираться в своих
причудах.
- Вы слишком серьезны, - смеется Штейн, - там, где не помогает
наука, мне верно служит практика, если совсем туман, то беру
чуть-чуть веры, надежды, смешиваю с любовью, спрыскиваю хорошей
порцией шампанского...
Что он мог ответить? - я другой?.. Упрямец, не желающий подчиниться
действительности, мечтаю о несбыточном...
Время шло, закаты сменялись восходами, осенние листья снова скрылись
под снегом, а жизни не было. Прошел интерес, кончился рост, остались
крохотные победы и поражения; наука съежилась в нем, и открылась
пустота. А он не мог жить вполсилы, не веря, не видя смысла. Как
только потерял главное, или стержень, как это называл, все остальное
тут же показалось ненужным. Осталось одно прозябание.
"Я опускаюсь все ниже, - он думал о себе, - это смерть... Нет, хуже
- действительность, которую вижу на каждом углу."
4
Тем временем рядом с ним разворачивался пошлый жизненный сценарий,
обладающий магической силой - он заставляет считаться с собой. В
один прекрасный день стучат к Альфреду. Тот, дожевывая завтрак,
проходит по новой квартире к дверям. Обои его особенно радовали -
старинные шпалеры; на них висели картины, купленные за бесценок на
барахолке, куда выносили самое дорогое в надежде выжить. Мелькнуло
зеркало с амурчиками у двери, он отпирает. Ему навстречу три
окаянных рыла, отталкивают, стремятся вглубь, обнюхивают углы... Он
лихорадочно соображает - валюта ушла, кровь в холодильнике,
иероглифы смыты... Только бы не добрались до моделей!..
Тройца за два часа привела в негодность всю его красоту, включая
обои. Затем они удалились, требуя не выходить из дома. Альфред тут
же к телефону, к удивлению своему слышит гудок, набирает номер
Глеба. Тот возмущен - "я разберусь...", но о крови, видите ли,
ничего не знает - "как, японская?.." Через полчаса заявляются снова,
везут в Институт. Молчание по дороге - пытка, он пытается робкими
вопросами прощупать глубину падения, рыла безмолвствуют. Его вводят,
ящики вскрыты. Настучали!.. Предъявляют накладные - "где это? это?"
- Не знаю.
- Скажете в другом месте.
Он другого места боится, наслышан, авантюрист, но нежный человек,
неподготовленный - Глеб вечно за спиной.
- Кому звонили?.. ха-ха...
И он понимает, что наделал. История нешуточная, валюта, миллионы...
"Вышка" обеспечена! Попал в невыгодную фазу, неудачную полосу - лет
пять тому назад и не заметили бы, а, может, похвалили бы?.. Топят!
Нашлись люди, помогли случаю!
Он больше не может. Слишком велик перепад - от антикварных обоев,
зеркал с амурами, приемов у японского посла, журфиксов... кстати,
что это?.. бесконечных дам - к холодному ящику?.. Зачем тянуть! Он
просится в туалет. Его провожают до кабинки, строго-настрого - "не
запирать!" Но он же выдумщик, золотые руки - снимает с крючка
цепочку для слива, обматывает вокруг шеи, и оба конца на тот же
крючок, благо бачок на высоте, чугун, старинная конструкция,
надежная, как ленинградский блокадный утюг. Ноги сами подкосились, и
хлынула вода, омывая пожелтевший в мелких трещинках фаянс...
Часовой, обманутый звуками работающей техники, выждал время,
необходимое для натягивания штанов, потом, не на шутку разозлясь,
рванул дверь. Поздно, обвиняемый устранился от дачи показаний.
5
Именно в тот самый день... Это потом мы говорим "именно", а тогда
был обычный день - до пяти, а дальше затмение. На солнце, якобы,
ляжет тень луны, такая плотная, что ни единого лучика не пропустит.
"Вранье," - говорила женщина, продавшая Аркадию картошку. Она уже не
верила в крокодила, который "солнце проглотил", но поверить в тень
тоже не могла. Да и как тогда объяснишь ветерок смятения и ужаса,
который проносится над затихшим пейзажем, и пойми, попробуй, почему
звери, знающие ночь, не находят себе места, деревья недовольно
трясут лохматыми головами, вода в реке грозит выплеснуться на
берег... я уж не говорю о морях и океанах, которые слишком далеко от
нас.
Утром этого дня Марк зашел к Шульцу. У того дверь и окна очерчены
мелом, помечены киноварью и суриком, по углам перья, птичьи лапы,
черепки, на столах старинные манометры и ареометры, сами что-то
пишут, чертят... Маэстро, в глубоком кресле, обитом черной кожей, с
пуговками, превратился в совершеннейший скелет. В комнате нет многих
предметов, знакомых Марку - часов с мигающим котом, гравюры с
чертями работы эстонского мастера, статуэтки Вольтера с вечной
ухмылкой, большой чугунной чернильницы, которую, сплетничали, сам
Лютер подарил Шульцу...
- Самое дорогое - уже там... - Шульц показал усталым пальцем на
небо, - и мне пора.
Как можно погрузиться в такой мрак, - подумал Марк. - Сплошной бред,
- он говорит Аркадию, пережевывая пшенную кашу, - ему наплевать, как
на самом деле.
- На самом деле?.. - Аркадий усмехается. - Что это значит? Человеку
наврали, что у него рак, он взял да помер...
- Аркадий... - Марку плохо спалось ночью, снова мать со своим
неизменным - "ты чем занимаешься?.." - Аркадий Львович, не мне вам
объяснять: мы делим мир на то, что есть или может быть, поскольку не
противоречит законам... и другое, что презирает закон и логику. Надо
выбирать, на какой вы стороне.
И тут же подумал - "лицемер, не живешь ни там, ни здесь".
6
Наступило пять часов. У Аркадия не просто стеклышко, а телескоп с
дымчатым фильтром. Они устроились у окна, навели трубу на бешеное
пламя, ограниченное сферой, тоже колдовство, шутил Аркадий, не
понимающий квантовых основ. Мысли лезли в голову Марку дурные,
беспорядочные, он был возбужден, чего-то ждал, с ним давно такого не
было.
Началось. Тень в точный час и миг оказалась на месте, пошла
наползать, стало страшно: вроде бы маленькое пятнышко надвигается на
небольшой кружок, но чувствуется - они велики, а мы, хотя можем
пальцем прикрыть, чтобы не видеть - малы, малы...
Как солнце ни лохматилось, ни упиралось - вставало на дыбы,
извергало пламя - суровая тень побеждала. Сначала чуть потускнело в
