царит? Обеими ногами, прочно... или всегда наполовину в тени?..
- Я против тени! - гордо отвечает юноша.
- Завидую вам. А я запутался окончательно... Вы не забыли про
сегодняшний ужин?
- Я чаю немного достал, правда, грузинского... но мы кинем побольше,
и отлично заварится. - Марк смущен, совсем забыл: Аркадий давно
пригласил его на этот ужин.
24
- Что за дата, Аркадий Львович?
- Пятьдесят лет в строю, вокруг да около науки.
Были сухари, круто посоленные кубики. Аркадий без соли никуда,
даром, что почки ни к черту. И еще удивительный оказался на столе
продукт - селедочное масло, божественное на вкус - тонкое, как ни
разглядывай, ни кусочка!
- У них машинка такая, - Аркадий все знает.
- Гомогенизатор, - уточняет молодой специалист, - мне бы... наш не
берет ни черта.
- Вы всегда о науке, черствый мальчик.
- А вы о чем - и все ночами?
- Мои ночи - тайна... от управдома, и этой - пожарной безопасности.
- Безопасность только государственная страшна. А я вовсе не
черствый, просто времени нет.
- Знаю, знаю, вы завороженный. А безопасность любая страшна,
поверьте старику.
Подшучивая друг над другом, они к столу. Он накрыт прозрачной
скатеркой с кружевами, синтетической, Аркадий раскошелился.
Посредине бутыль темно-зеленого стекла, вычурной формы.
- Импорт?
- Наш напиток, разбавленный раствор. Я же говорил - в подвале
друзья. Простой фитиль, и все дела. Перегнал, конечно, сахара туда,
мяты... Это что, сюда смотрите - вот!
- Паштет! - ахнул Марк, - неужели гусиный?
- Ну, не совсем... Куриная печенка. Зато с салом. Шкварки помните,
с прошлого года? Аромат! Гомогенизировал вручную.
Аркадий сиял - на столе было: картошечка дымилась, аппетитная,
крупная, сало тонкими ломтиками, пусть желтоватыми, но тоже
чертовски привлекательными, свекла с килечкой-подростком на гребне
аккуратно вылепленной волны, сыр-брынза ломтиками... Были вилки, два
ножа, рюмка для гостя и стакан для хозяина. Выпили, замерли, следя
внутренним оком за медленным сползанием ликера под ложечку, где
якобы прячется душа, молча поели, ценя продукт и потраченное время.
Марк сказал:
- Вы умеете, Аркадий, устраивать праздники, завидую вам. Я вспомнил,
сегодня у меня тоже дата - отбоярился от военкома. Какие были
сво-о-лочи, фантастические, как злорадно хватали, с презрением - вот
твоя наука, вот тебе!
- Главное - не вовлекаться, - Аркадий снова твердой рукой налил,
выпили и уже всерьез налегли на паштет и прочее. Марк вспомнил
походы к тетке по праздникам, гусиный паштетик, рыбу-фиш, шарики из
теста, с орехами, в меду...
Аркадий стал готовиться к чаю. - Теперь пирог.
Это была без хитростей шарлотка, любимица холостяков и плохих
хозяек, а, между прочим, получше многих тортов - ни капли жира,
только мука, сахар да два яйца!
- И яблоки, коне-е-чно... Помните, собирали? - Аркадий тогда
захватил сеточку, кстати - яблоня попалась большая, недавно брошена.
- Вот и пригодились яблочки. И яиц не жалел, видит Бог... - он
подмигнул Марку, - если он нас видит, то радуется: мы лучшие из его
коллекции грешников - честные атеисты.
Глава пятая
1
Настало время семинаров - сплошной чередой. Стало модным составлять
планы, программы, объединяться по интересам, говорить друг другу
комплименты, гонять чаи... Пошли слухи, что дадут много денег -
миллиардов пять или шесть... Составляли списки, кому что надо, по
минимуму, по максимуму, на наши деньги, на чужие... Каждый
выдумывал, что мог, и даже дрались за место в списке.
Марк много ходил. У него появились помощники, он с утра дает им
задание и бежит на очередную сходку. Его по-разному встречали - то
как лазутчика могущественного Штейна, то как возможного союзника, то
просто как нелепую фигуру с причудами, а с некоторыми он даже
подружился. Встретился с Макарычем, легендарной личностью, тот
исследовал все, что не видно ни глазом ни самыми хитроумными
приборами - все невидное было в сфере его постоянной заботы. К
примеру, он развертывал теорию домовых, и все факты необнаружения
считал подтверждающими существование. Тихий старичок, похожий на
классика Мичурина. Из видимых существ он много сил отдал тараканам,
древним обитателям земли. У него тихо, пыльно, никакой, конечно,
техники, на семинарах он поил крепким чаем с сухарями, а сахара не
признавал.
- Что вы думаете о главном споре? - спросил его как-то Марк.
Главным, как известно, был вопрос о местонахождении источника
Жизненной Силы - то ли в особом центре управления, то ли внутри
самой жизни. Но и сторонники внешней силы не были едины: кто твердил
о космических пришельцах с излучателями жизни подмышкой, все у нас
ими распланировано как школьное расписание, кто учил про
всепроникающие излучения, поля, истекающие из черных дыр, некоторые
тяготели к сказкам - рисовался им добрый дедушка, сияющий сын и
примкнувший к ним некто в образе голубя... Был Шульц, верующий в
единый источник огня и света, неразделимый, бесструктурный; он
рассматривал человечество как театр теней на фоне того света, входил
с ним в мистическую связь через сосредоточение и магические формулы,
прикрывая свою веру фиговым листком логики и разума... Далее шли
такие, как Ипполит - великое множество развязных, настырных и
циничных, сочетающих искусство внушения с ловкостью рук...
Макарыч пожевал губами, выплюнул седой волос и сказал:
- Жизни не надо управления ниоткуда, все происходит само собой.
- Он анархист, у него все случайно, это же бред! - горячился Марк
перед Аркадием.
- Отчего же, я думаю - он прав, - усмехнулся Аркадий. -Возьмите мою
жизнь: меня б не арестовали, задержись я минут на пятнадцать.
- Макарыч забавный, - смеялся Штейн, - садится и пишет, избегая
всего, что видно глазами и приборами. Придумал себе миров десять со
своей логикой. Он чистый математик.
- А все ли невидимое существует? - спросил Марк у Макарыча. - Ведь
если любая мысль существует в невидимом мире, то не слишком ли он
населен?..
- Что вы... - удивился старичок, - не более, чем этот. Даже
пустоват. Законченных мыслей в сущности так мало!
2
У Бориса с Маратом чинная скука, хотя готовились они тщательно,
варганили настоечку, лимонную, благо растение на окне приносило
десяток крошечных плодиков за сезон; по количеству плодов строилась
программа, гости запланированы, окружены вниманием... Сначала
главный теоретик - о числе, не останавливаясь на первых знаках,
считалось, что все в курсе; обсуждали два-три последних, причем
всегда оставалось неясным, существует ли число в полном виде в
невидимом для нас состоянии или же возникает по мере ученых усилий,
растет, как кристалл из насыщенного раствора. Эта неопределенность
придавала особый вкус дискуссии: каждый мог думать, что решает
судьбу мира - туда ему или сюда.
Тихо названивает колокольчик в сухой Борисовой руке, теоретик
напоминает Марку преподавателя анатомии, который славился точностью
определений. Он говорил - "растет, развивается, разрушает - это рак"
- и все было ясно.
- Что вы думаете об основной идее? - спросил Марк у Бориса в первый
вечер.
- Сначала было число, - звучит логичный ответ, - значит, в нем
Жизненная Сила.
Марат у прибора, что-то подкручивает, мигают лампочки, шипит сжатый
воздух, клубится парами жидкий, скрипят приводные ремни,
величественно разворачивается огромная хрустальная призма...
- Опять без кожуха... - недовольно скрипит Борис. Марат отмахивается
-"успеется", он прильнул к окуляру, просматривает весь горизонт,
облегченно откидывается - "ничего нового..."
- А что за источник, рентген?
- Ну, рентген...
3
Как-то, возвращаясь с одного из семинаров в отдаленном крыле здания,
Марк решил спрямить путь и скоро оказался в тупике - перед ним
свежая цементная нашлепка. Сбоку дверь, он стучится, открывают. На
пороге щеголеватый мужчина лет шестидесяти, лицо смуглое, тонкое, с
большим горбатым носом. Комната без окон, два диванчика, потертый
коврик, цветной телевизор в углу, и пульт на стене, с разноцветными
лампочками. Пожарная защита, старик - пожарник.
- Вы отклонились, здесь ремонтные работы. Но возвращаться не надо, -
он показывает на дверь в глубине помещения, - по запасному выходу, и
направо.
И вроде бы все, но возникает взаимный интерес. Оказывается, старик
философ. После долгих перипетий Глеб пристроил в теплом месте.
- Что такое ум?.. Способность различать, разделять похожее...
Вот тебе раз, тоскливо подумал Марк. Ему не хотелось определений,
формул, афоризмов, он устал от них. Когда-то только этим и занимался
- размышлял о жизни, о смерти, любви, сознании, уме, предназначении
человека, ненавистной ему случайности... в наивной вере, что можно,
переставляя слова, что-то решить. Нет и нет! Теперь он, человек
науки, сразу хочет знать - "что вы имеете в виду? Что за словами и
понятиями?.." На этом разговор чаще всего кончается, ведь мало кто
знает, что имеет в виду... Но теперь перед ним не сверстник,
которого легко поставить на место, а старик - волнуется чего-то,
переживает...
- Не скажите, - промямлил юноша, - важно и умение видеть в разном
общее, значит, наоборот - объединять...
Попался! Зачем, зачем он это сказал! Старик тут же вцепился в него,
сверля глазами, ядовитым и каверзным тоном задавая вопросы. Марк
нехотя отвечает, где-то запинается... Ага! тот ему новый вопрос, не
слушая ответа, ждет запинки, и снова спрашивает, словно обличает.
Спор отчаянно блуждает, все больше удаляясь от начала - промелькнула
религия, пробежались по основам мироздания, захватили философов
древности с их заблуждениями, снизошли до прозы, поспешно удалились
на вершины морали и этики, обличили православие, похвалили
католицизм, грязью облили еврейский фанатизм, и дальше, дальше...
Марк чувствует, что уже противен сам себе, но остановиться не может,
подгоняемый ураганными вопросами и всем желчным и зловещим видом
старого спорщика... Наконец, он каким-то чудом выкрутился, прополз
на брюхе, сдался под хохот торжествующего схоласта, и, кое-как
улыбнувшись, нырнул в заднюю дверь.
4
Пусть придет в себя, а мы немного отвлечемся. Отдышавшись, старик,
его звали Яков, усмирил сердце валидолом. Вялость и равнодушие давно
заменяли ему истинный мир. Время от времени, как сегодня, он
пришпоривал себя, понукал, стыдил за худосочность, стегал, как
старую клячу... И все напрасно! Любовь, интерес и любопытство
обладают свойством сворачиваться в клубок, замыкаться, терять силу,
как только чувствуют принуждение или даже упорное внимание.
Когда-то он был сторонником активного проникновения философии в
жизнь для разумных преобразований, гордость за разум освещала его
породистое лицо. Сын коммерсанта из Прибалтики, он учился философии
в стране философов, в Германии, потом вернулся домой, преподавал
какое-то современное учение, призывающее к практической пользе...
И вдруг жизнь перестает подчиняться разумной философии. Она и
раньше-то не очень подчинялась, но при желании можно было отыскать
логическую нить... или не обращать внимания на эти отклонения
практики от теории. А теперь разум решительно отвергнут, немцы на
пороге маленькой страны, он должен выбирать. Бежать от бывших
друзей? Неужто за несколько лет могло взбеситься могучее племя
поэтов и мудрецов?..
А слухи носятся один зловещей другого, евреев, говорят, не щадят...
Он решает остаться, пренебречь, выразить свое недоверие безумию и
злу. Провожает друзей на пароход, последний... И тут словно кто-то
дергает его за полу и отчетливо говорит на ухо - "иди..." И он, как
был, даже без чемоданчика, садится на корабль и плывет, впервые в
жизни подчинившись не разуму, а неясному голосу. Корабль бомбят, он
идет ко дну, и наш философ оказывается в ноябрьском море, тонет,
поскольку не умеет плавать... И тут снова ему голос - приглашает
ухватиться за кусок дерева, случайно проплывающий мимо. И он
держится, плавает в ледяной воде. Всего двадцать минут.
За эти двадцать его философия перевернулась, затонула. С тех пор
любые рассуждения о жизни казались ему лживыми, бесполезными
