далеко до тех заморских пиджаков, которые он то и дело видел на
этаже - веселые, легкомысленные спины... И попробуйте сказать, что
она его отвлекла - ничуть, наоборот! Они встречались днем около
пяти, и ночью у нее, когда Гарика не было.
Гарик работал по ночам. Днем ничего особенного, копался в своем
чудище не поднимая головы, возвращался домой тихий, погасший,
усталый, один в просторной кухне варил вермишель, вываливал
дымящуюся на тарелку, поливал подсолнечным маслом и с черным хлебом
уминал, торопливо насыщаясь. Потом пошарит под столешницей,
отодвинет потайную щеколду и вытянет тонкую трубочку, ведущую в одну
из ножек огромного дубового стола. Во время Фаининой командировки,
Гарик, умелец, снял ножку, выдолбил, поместил в пустоту длинный
сосуд, который аккуратно заполнял спиртом, хватало ему надолго...
Припадет раз-другой, лицо разглаживается, глаза успокаиваются, и тут
же, сидя, засыпает, стукнувшись лбом о прохладную клеенку.
Откроется беззвучно дверь, из комнаты, насыщенной теплым светом,
выплывет в ночной рубашке Фаина, брезгливо глянет, погасит свет и
удалится... Часа в два ночи Гарик очнется, медленно придет в себя.
Он чувствует боль в спине, тяжесть в затекших ногах, все вокруг
кажется ему странным, ненадежным, случайным, словно он плывет над
землей на высоте седьмого этажа. И вдруг, среди пустыни, холода,
темноты различает слабый огонек, родное свечение... как в детстве -
"а после ужина - торт..." К нему из тьмы придвигается изображение:
все, что он делал днем - механически, слепо - оживает, он видит
смысл, причины... и в его тяжелую голову приходит простая ясная
мысль: как надо? - вот так!
Он встает и идет, не разбирая, где лужа, где сугроб, где куст... по
дороге ищет противоречия, возражения... спотыкается, скользит по
сырой глине, сморкается, большим пальцем зажимая ноздрю... У прибора
он уже спокоен, трезв как стеклышко, мысль его выросла и
обустроилась.
Да, ночью чаще всего Гарика не было. А Марк?..
2
Вот он, после звонков, планов, нагоняев, научных сборищ, и главное,
опытов - идут, идут! - полон впечатлений, надежд, сомнений - " ...
эта фракция, откуда бы?.. не почистить ли заново соли..." - идет к
пяти, они встречаются в ее лаборатории, в укромном уголке, тут же
прильнут друг к другу, со стонами и вздохами, будто год не
виделись... Тело ее вызывало в нем восторг - неодолимо, необъятно,
непобедимо, он всегда чувствует, что остается нечто на следующий
раз, это его восхищает и приводит в ярость одновременно.
Часов около семи, освобожденный, просветленный, забывший о мелких
дневных заботах, он возвращается к себе, в темное помещение. С
порога слышит, где-то в глубине струится вода - так и должно быть, и
что-то слегка потрескивает в углу - хорошо, подсушивается то, что
специально поставлено было... а у окна тонко-тонко комарик зудит -
прекрасно, значит на славу трудится крошечный насосик, перекачивает
жидкость на колонку...
Сипит, кашляет, рухлядь, выбросить бы, предаст в любой момент, и все
в этой комнате предатели, у-у-у!.. Но он так думает в редкие минуты,
а в остальное время эти милые вещи любит, переживает за них - не
зачихал бы, не споткнулся... Он стоит в темноте и все уже знает.
Отсюда наступаю, здесь я один, и наука - моя! Чертовы журналы,
доносящие грохот больших событий, ему противны, с их суетой,
беготней, немилосердным вырыванием дела из рук, истошными криками -
"я первый, я!.." Он в эти страницы заглядывает, как в щель в заборе
- еще не заметили или уже идут, сорвут с места, затянут в свою
гонку, отнимут спокойствие, неторопливое смакование?.. И потому
сторонился модных проблем, сногсшибательных полей и новых
человеческих способностей, которые открывались, одно за другим,
среди общего бессилия и упадка. Нет, он говорил, не нужно мне этой
пены, хочу понять только самое простое - откуда она берется VIS
VITALIS, где рождается и таится?..
3
Он проходит в темноте, безошибочным щелчком включает лампу - перед
ним круг света, то, что он так любит - свет среди тьмы. И в свете
стоят его пробирки, пипетки, колбы, колонки, здесь же нехитрый
приборчик, измеряющий кислотность, не чудо, но надежен. И он
начинает, наслаждаясь тишиной, темнотой, сосредоточенностью приборов
и устройств, хранящих ему верность, и, главное, чувствуя под
ложечкой сладкое спокойствие и мир, которые изливаются волнами на
окружающий его рай. Он берет тонкую трубочку, видит - чистая, сухая,
касается губами верхнего кончика, радуясь прохладному гладкому
стеклу, берет пробирку, другую... Его вопрос разбит на множество
мелких точных движений, разумных и определенных, в этом его ум и
хитрость, в движениях спокойствие и точность, в конце - да или нет.
И постепенно оживает темнота, к середине ночи все уже гудит, воет,
сипит и стонет, струится и клокочет, горит и даже взрывается... И
снова понемногу гаснет свет, утихают звуки, остается нечто неуловимо
малое, вобравшее в себя события всей ночи - несколько капель в
крошечном сосудике. Раствор под невидимым лучом многообещающе
светится, и вот выскакивает из овального окошка цифра, она глупа и
лучезарна, не знает, что несет, победу или неудачу, чаще - новый
вопрос. сомнения... Глубокой ночью, все выключив и заперев дверь, он
идет медленным шагом по коридору, возбужден, раздражен, клянет себя,
полон подозрений... Наука, как Фаина, даже в момент полного слияния,
высшего напряжения, оставляет за собой последнее слово, новую
возможность, которая тут же из крошечной точки в мозгу, начинает
деловито разрастаться, прочно обустраивается, и снова неодолима,
снова вызывает желание - вывести, наконец, на чистую воду! Она с ума
его сводит своей непобедимостью и волшебным вырастанием из ничего,
подобно головам дракона, срубаемым прилежным рыцарем.
4
Проскользнув мимо спящей старухи у выхода, он сбегает по ступенькам
в летнюю темноту. Скрипят как оглашенные большие кузнечики,
посвистывает и тенькает запоздалый соловей. Он быстро и бесшумно
движется по скользкой неподатливой почве, дышит свежестью, запахами
трав, он полон счастья, хотя не знает об этом, только чувствует -
живу! в полную силу живу! Теперь он здоров, силен, изо всех сил
барахтается на глубоком месте, при важном деле, верит в свою
выносливость, постоянно движется, не думает о себе, тратит себя,
безоглядно тратит... Плывет, наконец, плывет!
У темного подъезда стучится в обитую дубовыми планками дверь, даже
роскошь этого дома не беспокоит его, не касается - там она. Он видит
через матовое стекло - в глубине охотно разгорается свет... Дверь
открывают, он окунается в темное тепло: перед ним она в длинной
ночной рубашке, он видит ее тело - смуглое, большое, крепкое -
тянется к ней, она пятится, чтобы ступить на ворсистый ковер, и
здесь опрокидывается...
Что я могу сказать?.. Конечно, лучше и спокойнее, когда в жизни в
меру и того, и этого... но гармония так часто является нам, когда
силы исчерпаны, желания слабы, плотины и всяческие нарывы давно
прорваны или рассосались сами по себе. Как живет человек крайностей,
далекий от обычной жизни? - он качается от крайности к крайности, от
одной иллюзии к другой. "Где ты, Адам?" - бесполезно кричит Бог
дураку. Старик ревниво относится к выдумщикам, сам этим грешит.
Когда эти двое очнутся, заря уже догорает, светило вступает в свои
права. Он торопливо мечется по комнате, раскапывая носки, жует
что-то, ею подставляемое, пригладит волосы рассеянной пятерней -
"вечером, в пять? - да,да,да..." Оглядевшись по сторонам,
выскакивает из дома и тут же делает вид, что шел себе мимо, портфель
подмышкой... Она соберется, припудрит синяки под глазами и тоже
вершить дела.
5
- Так что это за факты у Ипполита? - как-то вечером спросил Марк у
Аркадия.
- Он убежден, что затея с кровью блеф. Есть, якобы, план - кровь у
японцев покупать и выдавать за свою. А приборы - макеты,
надувательство, фуфло, проще говоря.
- Откуда валюта, чтобы кровь покупать?
- Деньги дают на приборы.
- Отчего бы не купить приборы, самим добыть кровь?
- У-у-у, вы еще профан... - Аркадий неодобрительно покачал головой,
- самим сложно, муторно, грязно, и выйдет обязательно дрянь, вот и
придумали.
- Но ведь откроется это, с приборами...
- Через полгода приборы спишут - и в овраг.
Марк с улыбкой воспринял эту нелепую интригу, детский вздор,
ухищрения неудачника-романиста. Откуда ему знать, что именно к
нелепым завязкам охотно лепятся кошмарные концы.
6
Тем временем рядом с его скромными комнатенками разворачивалось
крупное дело. Тяжелые дорожные лайнеры, урча, подкатывали к
предусмотрительно возведенной эстакаде, из кузовов медленно и
сладострастно выдвигались обтекаемые тела лучших импортных приборов,
неведомая сила втягивала их на высоту, падение с которой грозило
землетрясением, но они тут же бережно обнимались, втаскивались в
заново прорезанные в толще стен окна... стены эти тоже росли в
непривычном для нашего блаженного образа жизни темпе. Все это
великолепие предназначалось для любимца директора, Альфреда, для его
исканий. Сам он, простой, доступный, в белых одеждах, раз в неделю
наведывался к Марку, к соседу: скучаю, мол, по настоящей науке, все
суета... Но похоже, он колонку от пипетки не отличал, и суетой был
доволен. Вот жизнелюб, живет на всю катушку - думал о нем Марк,
пытаясь оправдать карьериста, но все равно таких не любил -
искателей, хватателей, и попросту богатеньких. Что делать, наследие
нищего детства.
В этом наследии оказалось много такого, в чем он с трудом
разбирался. Как только, с головой вовлеченный в дело, он перестал
управлять собой - воспитывать, строить, анализировать, искоренять
недостатки... Полезли из всех щелей странности. Он испытывал
болезненное пристрастие к тишине, забытости, заброшенности старых
жилищ, их убогому уюту, паутине, ветхости обстановки, скрипучим
ступеням, одинокой свече, случайно найденному сухарю, запавшей за
подкладку последней монете... Проснуться бы в трущобе, скинуть
лохмотья, заменяющие одеяло, сесть на скрипучей кровати, поморщиться
от ночных кошмаров, плюнуть задумчиво на пол, не спеша встать,
проковылять к мутному окошку, заглянуть - что там, где я?.. Откуда
эти дикие пристрастия? Во что он превратил свое жилье? Может, он
такой видел свободу - убогий угол, мутное окошко, плевок на пол...
комбинезон, бесплатная похлебка, и захватывающее дело, за которое не
платят ни гроша?..
Теперь жизнь несла его. Он забыл о мелких копаниях в себе, отдавал в
течение дня все, что накапливал, но...
Но иногда, вернувшись под утро домой, разбитый, опустошенный, с
чувством выжатого лимона, он лежал в темноте без сна, смотрел на
пламя и смутно ощущал, что его несет течением, он захвачен
потоком... а главное, может быть, вовсе не там, куда он бешено
стремится?..
7
Через некоторое время заглянул к нему красавец Альфред, вздыхая,
посетовал, что вечно занят чепухой, охота поболтать о настоящей
науке. И начал - слухи, сплетни, кто где провалился, кого выбрали в
академию, кого не захотели, как Глеб ловок, японцы в восторге...
Несмотря на минорный тон, глаза сияют. Оглядел приборы, всю
обстановку, выдающую отчаянные усилия и неприкрытую нищету,
наклонился к лицу, и доверительно:
- Мне кажется, вы недопонимаете, нужен политес... Увлеченность - да,
но следует дружить. Вы слишком горды. Штейн, конечно... но толку от
него?..
Марк ненавидел все эти политесы, пританцовывания, всех,
сколачивающих партии и блоки. Нет! Его моментально относило в
сторону, как только почувствует сладковатый удушливый запах лести и
лжи. К тому же он с подозрением относился к любой власти. Это от
матери, он считал.
- Мне бы познакомиться с вашей современной техникой... - он в ответ,
что было неосмотрительно, и даже опасно, если прав Аркадий.
- Всегда рад... чуть позже...
8
Наконец, пошла работа, и захватила его так, что ни дня ни ночи - он
радостно погрязает в деталях, которые подкидывает ему природа. Его
желанная фракция, или осадок, проявляет неожиданное многообразие и
многоликость, и он, как гончая, устремляется за своим веществом,
