отслеживая каждый щелчок, поднял гирьку - и бросил через плечо
острый взгляд индейца.
- Неужели не чувствуете гармонию ритмов жизни?.. Vis Vitalis... - и
пошел, пошел, все у него укладывалось, объяснялось, струилось
неразрывной нитью... по наитию, по велению сердца он лепил мир
чуткими пальцами, обратив незрячие глаза к небу.
В конце концов Марк осмелился возразить, в самом ажурном месте, где
мэтр перескакивал пропасть в два скачка, оттолкнувшись в воздухе от
воображаемой опоры.
- Что ж... так и будете - обеими ногами на земле, - маэстро
язвительно усмехнулся. - Факты косная почва, общий взгляд - воздух
ученого, среда полета. Но вы молоды, не закостенели еще, как ваш...
- он помолчал, сдержав недостойный выпад против Штейна, сгибая и
разгибая громко хрустящие пальцы.
- Э - э, да он истеричен... - подумал Марк, придававший большое
значение твердости поведения; отыскав слабость у гения, он
почувствовал себя уверенней.
6
- С ним невозможно спорить, он верит, - сказал Аркадий.
В доме не было света, тускло горела свеча, фиолетовые наплывы
оседали, вещество превращалось в газ и влагу, багровые всплески
озаряли стены... Хорошо им было сидеть, думать, никуда не
стремиться, слушать тепло под ложечкой и вести свободный разговор.
- Зачем спорить, пусть себе... - вяло ответил Марк.
То, что противоречило его воззрениям, переставало для него
существовать. Зато он был готов яростно сражаться со сторонниками -
за акценты и оттенки.
- Я видел его лабораторию... - Марк вздохнул. Он с волнением и
жалостью вспомнил небольшое помещение, к двадцать первому веку
отношения не имеющее - логово алхимика, известное по старинным
гравюрам. Нет, куда мрачней, неприглядней: из углов смотрит безликая
бедность, ни бархатного тебе жилета на оленьем роге у двери, ни
причудливого стекла, колб и реторт ручного отлива, ни медных
завитушек на приборах, латунного блеска, старинных переплетов,
пергаментов и прочих радостей... Этот человек выстроил свою жизнь
как отшельник, все современное забыл, пропахал заново десять веков
от бородатых греков-атомистов до начал Живой Силы, первых неуклюжих
ростков истины, и здесь... нет, не изнемог, просто ему уютно стало,
спокойно, он нашел время, соответствующее своему духу, и создал
теорию...
- Он ничего современного не читает, - с ужасом сказал Марк, - и при
этом на все имеет ответ!..
Действительно, Шульц, получивший глубокое образование, лет тридцать
тому назад понял, что путь современной науки бесплоден, не дает
человеку общего взгляда на мир, что биология зашла в тупик,
одурманенная физикой и химией. Он заперся, вчитался в старинные
книги и чуждыми науке методами обнаружил доказательства
существования космического источника энергии, который поддерживает
во всем живом противостояние косной холодной материи. Все, чем
увлекалась современность, оказалось лишь обольстительной формой,
оболочкой вещей, следствием скрытых от недалекого глаза причин.
Сущность Живой Силы недаром оставалась тайной триста лет: причины
искали совсем не там, где они скрывались!.. Он вылепил теорию, как
истинный творец-создатель - из ничего, теперь осталось только
усмирить некоторые детали, которые упрямо вылезали из
предназначенного им ложа. С этими деталями всегда беда, не хотят
подчиняться, но не разбивать же из-за них прекрасную теорию!
- ... Гнилые веревочки, бараньи жилы... а запах какой!.. Закопченные
барабаны, гусиные перья, дергаются, что-то сами по себе пишут...
Процент? Да он больной!
- Блестящий ум, - возразил Аркадий. Ему доставляло удовольствие
находиться в оппозиции, верный признак модного в то время
заболевания. - Зачем ему проценты?..
- Но есть основы... - захлебнулся от возмущения юноша.
- Вот-вот, - без особого одобрения кивнул Аркадий. - Я против, но,
согласитесь, Шульц счастливый человек - все понял. Своя картина
мира. Куча философов стремилась...
- Ну-у-у... - только и мог вымолвить Марк.
7
Молча, царственным движением Шульц распахнул перед юношей дверь и
стоял у порога, как художник, показывающий гениальный труд профану -
снисходительно, с огромным внутренним превосходством. Потом
повернулся, и спросил:
- Чем я могу вам помочь? - и склонил голову к плечу, разглядывая
Марка. Костистый, седой, зрачки словно дырочки с рваными краями,
вбирают в себя, и ничего наружу...
- Эт-то вы бросьте... - чуть не вырвалось у Марка, ему стало
тревожно за свое изображение, падающее в черную дыру. Что попросить?
Составленный заранее список теперь казался ему постыдным - обычная
химия; он боялся язвительной усмешки - тривиален, мелкое насекомое,
жалкие поиски под фонарем... И он, с желанием показать себя и в то
же время подкузьмить алхимика, спросил про вещество, которое совсем
недавно выделили из птичьих мозгов; оно помогало возвращаться из
дальних странствий. Шутили, что его бы в свое время одному ведомству
- собирать невозвращенцев, но ведомство лопнуло, отягощенное
прошлым, а вещество... Быть его у Шульца не могло: оно выделялось по
секретному методу, африканские невольники, пыхтя, перерабатывали
тонны птичьих мозгов, чтобы добыть миллиграмм голубых кристаллов.
Какие-то крохи проникали к нам контрабандой, в шурупных шляпках...
ну, шурупы, которыми крепятся дужки очков, и то по заказу мафии.
- Это я вам дам, - просто сказал Шульц, - ребята мои пробовали.
Добыли пару граммов, доказали превосходство, и бросили.
Пошарил длинным пальцем на полке меж пыльных колб, извлек стаканчик,
в нем пробирка, заткнутая грязной ваткой - "берите"...
И, не ожидая благодарности, повернулся, ушел к себе.
- И что там было? - Аркадий любопытен как ребенок, качество
необходимое настоящему ученому, чтобы расковыривать машинки и
куколки.
- Представьте, по спектрам то самое... около процента. Остальное
черт знает что, волосы, щепки... Еще он сказал - "у нас свой
путь..." Другие пытались, догоняли, горели, сгорали, а он как начал
копать, так никого и не встретил, ни лиц, ни спин...
8
- Похоже на защитную реакцию живого тела - выброс щупальца; своим
ядом оно растворяет ясные структуры знания, отравляет изнутри,
оспаривает основу - метод, продвигает тьму, не тривиальную серятину,
невежество, а именно - тьму! Он ненавистник света, ясности, дай ему
волю, всю науку обратит в первобытное состояние, когда делом чести
было выдумать свою систему, все объяснить, все переврав, придумав
недостающие детали... Мы это преодолели, несмотря на отступления,
изгибы, ниши, в которых обломки тьмы, слизь заблуждений - там и
гнездится коварный Шульц. Смотрите, что делается, - говорил Марку и
другим соратникам Штейн, разгуливая по пустой комнате, которую по
старой памяти называли "красным уголком", теперь в ней ничего
красного, но и удобств тоже никаких, кроме десятка колченогих
стульев да старой школьной доски.
- Видите, что происходит? - спрашивал он, расхаживая по бугристому
линолеуму, и отвечал на свой вопрос, - новый поповский шабаш на
носу, слова им не скажи - ты против духовности! А на деле те же
выродки, которые держали народ в подчинении и страхе, теперь
устраивают тошнотворное шоу с кадилами, спектакль, новый психоз...
Впрочем, - он добавил, устало махнув рукой, - пусть лучше лбы
расшибают, чем пьют до посинения. Но каково жулье! - садятся на
корточки и прыгают, а потом докладывают - летали! Рядом истинные
полеты, не лягушачьи игры, а всерьез... но это дорого стоит, а
платить никто не хочет, работать не может, только умеют кровь реками
лить... и блюдечки таскать по столам... Идиоты, бедняги, морлоки...
- Шульц против марсиан, - ни с того ни с сего заметил Марк, он
должен был защитить противника, который ему помог.
- Шульц исключение, он честный безумец. Зачем ему пришельцы, он сам
единственный пришелец во всем космосе.
Несмотря на ругань и обступающие его темные силы, Штейн был полон
планов, верил в победу разума, счастливый, наивный человек.
9
Как-то вечером, когда Марк, расставив вокруг себя недавние
приобретения, подсчитывал дни, оставшиеся до начала, неуемный
профессор выпархивает из своего закутка. На нем бархатная зеленая
куртка, малиновый берет сдвинут на бровь. Сейчас выйдет на крыльцо,
прыгнет в черную длинную машину подобно дамскому любимцу
Бельмондоше, покатит в берегу великой реки, в дом для избранных...
Нет, остановился, заговорили в дверях, перед бессонным коридором,
который для Марка уже стал домом, а для шефа всего лишь путь к
выходу, к свету, к реке, на которой багровый закат обещает ветреную
погоду.
- Перед нами природа, а значит, мы несвободны в своих фантазиях,
плывем по узкому проливу, с одной стороны Сцилла, известное
чудовище, символизирует закостенелую приверженность старым принципам
и взглядам, конец развития; с противоположной скалы Харибда
протягивает когтистые лапы - тщеславие и себялюбие, склонность
прихвастнуть, выдать желаемое за истину, создать нечто грандиозней
самой природы, поставить себя в центр Вселенной - вот куда выгребает
бедняга Шульц. Нельзя требовать от нашей красавицы того, что дать не
может - бери, что есть.
И вспомнив, что ждут его теплый дом, верные домочадцы, множество дел
и развлечений, приятных глазу - разглядывание марок, писание стихов,
живопись и многое другое, он улыбнулся Марку, махнул рукой и исчез в
темноте. И долго еще доносился звук его веселых шагов: маэстро
преодолевал многочисленные препятствия, щелкая твердым каблуком и
звонко напевая, то ли песенку известного герцога-проходимца, то ли
арию героического тореадора... Марк, не обладавший музыкальным
слухом, позавидовал шефу - и это он может!
10
- Он, конечно, не прав, этот Шульц, - сказал Аркадий, - но
удивительное притяжение испытываешь: он свободен в своих теориях!
- Свобода не вседозволенность, - изрекает Марк, уже под влиянием
нового учителя. Но себе все-таки признался - действительно, голова
кругом - человек свою жизнь коту под хвост, оторвался от чернозема
фактов, что-то лепит из ничего, ковыряется в одиночку... Ты природе
присягал на верность, или не присягал, признайся, Шульц!
Увидев осуждающие брови юноши, Аркадий ухмыльнулся:
- Что поделаешь, не все обаятельное верно, также как не все истинное
обаятельно. И если уж поселился дьявол в науке, отравляя ее
изнутри... и, попав в эту трясину, не умер от принуждения и скуки,
то это, конечно, Шульц.
Глава вторая
1
В том году преждевременно лед растаял, и они с Аркадием отправились
к реке. По воде скользят мелкие серые осколки, веет холодом, природа
потратила уйму сил на растопление льда и утомилась. Над деревьями
вьется коричневый дымок, стволы наливаются красным и желтым,
кустарник отряхиваясь, ждет паводка, птицы...
- Это что за птица? - спрашивает Марк.
- Марк... - ему укоризненно Аркадий, - это же грач.
- Грач? - что вы! - удивляется городской человек.
- Смотрите, какая в нем мощь, и достоинство. Черный цвет - сила!
Люблю черный, он столько в себе содержит...
- А я, наверное, красный... - говорит задумчиво Марк.
Он красный, действительно, всюду замечал, и удивлялся - смотри-ка,
всего лишь чуть иная длина волны, чем, скажем, у синего, холодного
цвета, а какое происходит чудо оживления!.. И вспомнил старое
забытое впечатление.
Как-то повел его приятель, еще студента, к художнику. Марк нехотя
поплелся, не ожидая ничего, кроме необходимости вежливо хвалить. Они
пришли в подвал, через горы мусора пробрались в глубину, где
светилось и стоял невысокий человек в свитере и лыжной шапочке.
Перед ним стол, заваленный грязной посудой, в углу железная кровать,
и везде картины. Художник доставал их из темных углов, ставил на
стул, ждал немного и молча убирал. Тогда Марк и увидел в первый раз
настоящий красный, мощные всплески, как толчки в грудь.
Ему в течение дня столько людей встречалось теперь, что он глохнул и
слепнул, и вдруг увидел воду, и этих птиц...
- Столько бестолковых рыл... выкинуть бы, как бесполезный груз!
- Что вы, - считает Аркадий, - я хоть и пострадал, а не стал бы.
Ведь кто будет судить - все те же.
