природы...
Штейн, действительно, чудес не ждет, но о точности знает больше
Шульца.
- Химера! - он говорит, еле сдерживаясь. - Процент! Никто не сможет
в этой мутной луже словить процент.
- Я смог, - ответствует Шульц. - Я это сто лет наблюдаю, заметил
раньше всех на земле.
Поди, проверь циркача, потратишь годы.
- Нет причин звать космические силы, - негодует Штейн, - а ваша
точность, коллега, всем известна!
28
И тут раздается громкий ленивый голос:
- Процент дела не изменит, вот если б десятую...
Максим, попав в свою стихию, проснулся и живо вычислил, что Шульц ни
в коем разе не пройдет, даже со своим мифическим процентом.
- Надо подумать... - цедит Шульц. Десятая его не устроит, он храбр,
но не безумен. Штейн довольно жмет плечами, разводит руками - "ну,
вот, о чем тут говорить..." Сторонники его в восторге.
Шульц молчит. Что он может им сказать, ведь не заявишь - какая
ерунда, ну, десять, ну, десятая... Истину не постигнешь числом, а
только чувством, и верой! А число я вам всегда найду. Но это нельзя,
нельзя говорить - они чужие, талмудисты и начетчики, иной веры, с
иной планеты...
И чтобы остаться в общей сфере притяжения, не выдать своего
инородства, сохранить видимость общего языка - он промолчал; потом,
когда дали слово, пробормотал что-то невразумительное, обещал
предоставить доказательства в четверг, на той неделе... встал и
странными шагами, будто не чувствуя своего тела, добрался до выхода,
и исчез.
29
- Я позволю себе несколько слов, - скромно молвил Штейн и сошел с
возвышения поближе к своим, в модном мышиного цвета пиджаке, с
бордовым галстуком. Без листков и подсказок он начал свободный
разговор. Чтобы разрядить атмосферу раздражения и задора, он привел
несколько анекдотов, распространенных в Академии, далее перешел к
воспоминаниям о деде, отце, и многих культурных людях, которых знал
- одни качали его на коленях, другие кормили с ложечки, с третьими
он играл в шахматы... Все слушали, разинув рот. Это было похоже на
вызывание мертвых душ; без всяких тарелочек он обходился, и сам в
этот момент смотрелся как симпатичный дух из прошлого.
Что знал о своем деде Аркадий? Какой-то кулак, погиб при
переселении. А Марк? Сохранилась фотография - плотный мужчина с
нагловатыми глазами, щегольскими усиками - приказчик, лавочник... Из
всех только Максим что-то знал, но молодость стыдится воспоминаний.
Штейн плавно перешел к науке. Он говорил о жизни и смерти, о
Жизненной Силе, которая внутри нас, о лжетеоретиках внешнего
источника... Ему претили мошенники и мерзавцы, гнездящиеся в щелях
между истинным знанием и тьмой невежества; живя в пограничном
положении, они воровски питаются частичками света, схватив, тут же
укрываются в темноте, действуют без фактов и доказательств, живут
слухами и сплетнями, используют невежество и страх людей перед
неясным будущим, страх же порождает чудовищ ночи и прочую
мерзость...
- Но есть среди них искренние люди, можно сказать, верующие. Вот
Шульц. Он любит тьму заблуждений, плесень магии. Что поделаешь,
такой человек. Но я - за свет, за ясность, стройность очертаний -
это истинная наука, она там, где я!
30
- Истинно, говорю вам, она там, где я... - бормотал уязвленный, но
не разбитый Шульц, возвращаясь к себе на этаж. Он шел не тем узким
коридором, которым пробирался Марк, огибая Евгения, кратер, но и не
тем широким и безлюдным, который знал Штейн - он шел домашним,
устланным домоткаными половичками и ковриками теплым ходом, кругом
цвели растения в горшочках и баночках из-под горчицы - дары
многочисленных поклонниц, а со стен светили ему портреты великих
непричесанных людей отечества - безумцев, фанатиков,
впередсмотрящих...
- Он не разбит, - покачал головой Штейн, - отступая, он уходит в
следующий плохо освещенный угол, и так всегда.
31
Аркадий уходил домой, оставив позади свет, уют, тепло разговора -
там остались свои, а он был чужой, неприкаянный, отставший от своего
стада на полста лет. Он шел напрямик через пустой вестибюль -
наплевать на Руфину, и на все, все, все. Он видел блестящее
сражение, и радовался победе разума над схоластической придумкой. Но
чертовски устал... Что делать? Отказаться от бессонных ночей, от
попыток пискнуть что-то свое, прежде чем исчезнуть?.. Он еще сильней
почувствовал свое одиночество.
И Марк вдруг почувствовал, что устал. Эти несколько дней навалились
на него, разом изменив всю жизнь. Неплохо бы выспаться, а завтра...
Завтра же начну!
К Н И Г А В Т О Р А Я
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
1
Шла зима - туго, переваливаясь со дня на день. Аркадий и Марк мерзли
в своих хоромах, кутались, отлеживались, навалив на себя тряпье.
Аркадия та баба не подвела, подкинула картошечки, и они, поливая
клубни ясным маслицем, с какой-нибудь роскошью вприкуску, селедочной
икрой или морской капусткой, пировали. Светил им голубым и синим
экран, постоянно во что-то играли, угадывали слова, пели, читали
речи, сменялись сановники, переворачивались власти... а эти все о
своем - откуда, к примеру, взялось самое модное поле?.. что такое ум
и как его понять?.. или как представить себе прошлое и будущее в
удивительном многомерном пространстве, в котором ползешь по одной из
плоскостей, надеясь выкарабкаться к свету, а попадаешь наоборот?..
И, наконец, разгорячившись, о главном - что же такое эта чудная и
таинственная Vis Vitalis, кто ее, такую сякую производит,
какие-такие атомы и молекулы, где она прячется, негодница, пусть
ответит! Молчишь?!.. Потом, устав, заводили по привычке о судьбах
страны, что катимся, мол, в пропасть, и без малейшего сомнения
признавали - катимся...
Счастливые времена, словно купол непроницаемый над ними, или
благословение? Иначе как объяснить ту сладость, обстоятельность,
неторопливость, разнообразие суждений и бесстрашие выводов, с
которыми решались мировые проблемы, не отходя от чугунка с
дымящимися клубнями. Марк пока радовался всему - пустая комната в
Институте, на подоконниках рухлядь, выуженная из оврагов, подвалов,
свалок и мусоропроводов, плюс мелкие кражи каждый день. Чуть стихнет
суета дня, он выходит на охоту, встречает таких же, знакомится... Он
был весел и полон надежд. Однако, вскоре стало ясно, что не избежать
хождений с протянутой рукой: свалки хороши, но надо и что-то
свеженькое заиметь.
- Идите, идите, - ободрил его Штейн, - вам будут только рады. Многие
хотят избавиться, а выбрасывать морока. И с людьми познакомитесь.
Сходите к Шульцу, поучительное зрелище.
И Марк к нему первому пошел - интересно, да и недалеко.
2
Всего-то два с половиной коридора, три лестницы, минут двадцать
нормальной ходьбы. И сразу попадаешь на место, не то, что к другим
идти - закоулки, тупики, коммунальные вонючие квартиры, огромные
общие кухни с десятками замусоленных газовых плит с табличками над
ними, посредине сдвинуты столы, на них грудами пальто, шубы, плащи,
пиджаки, к ножкам жмутся ботинки и ботики, сапоги и туфли, по углам
разбросаны шарфы и варежки... Двери, двери, везде гомон, рев,
звяканье металла о дешевый фаянс - везде жрут, панически жрут и
веселятся. Выбежит порой из ревущей смрадной дыры мужичок, видно,
провинциал, прибыл на защиту или поучиться, ошалело покрутит
головой, схватит пальтишко и бежать. Но не тут-то было, за ним
вылетает девка в чем-то блестящем с большими пробелами, поймает,
обхватит, обмусолит всего, уведет обратно... Или попадаешь на
площадь, пересечение трех коридоров, и вдруг навстречу множество
детей на самокатах и трехколесных велосипедах, мчатся по скользкому
линолеуму, визжат, падают... Или инвалиды навстречу, сплошными
колясочными рядами, не протолкнешься, пенсионеры афганского призыва
- пальба, мат... Завязнешь с головой, забудешь, куда шел, очумеешь
от непонимания, и, завидев креслице в углу, уютный свет-торшер,
столик с журналами, приползешь, сядешь, положив голову на грудь...
Очнешься глухой ночью, коридор пуст, где ты, что с тобой было, куда
теперь? Даст Бог, к утру найдешь.
А к Шульцу идти было просто, он вокруг себя пошлости не терпел - и
Марк пошел. Многие, правда, говорили - не ходи, заговорит, обманет,
заворожит... Другие, напротив, советовали - не враг, а свой,
понимаешь?.. - и противно так, многозначительно поднимали брови.
Третьи только о пользе дела: Шульц любит искренность, увлеченность,
слабых ободряет, обязательно что-то подскажет, и поможет.
- И что вам сказал Шульц? - спросил юношу вечером Аркадий. - Он
ведь, кажется, еврей?
3
- При чем здесь это, мы говорили о науке, - сухо ответил Марк.
Не хватало еще, чтобы они, как два провинциальных жида, выясняли, из
каких они там местечек, не рядом ли жили, или что-нибудь еще, сугубо
специфическое. Тут Марк споткнулся, потому что специфического не
знал. Конечно, они только о науке, цель у них одна; тем и прекрасно
это занятие, что цель одна... если задача, конечно, доведена до
полной ясности, до уничтожающего личные примеси белого каления -
формулы и закона.
Вблизи он был еще выше, и не такой молодой, каким смотрелся на
расстоянии, сухощавость оказалась не гибкой, чувствовалась
окостенелость хрящей, выпирали пропитанные солями сочленения, с
большим сопротивлением гнулась поясница. Пригласил сесть, отошел от
стола, глянул через плечо, во взгляде вдруг обожгла
заинтересованность. Марк привык к недосягаемости и чопорности
прибалтийских величин, над которыми посмеивался Мартин, а здесь
чувствовалось - уязвим, как любой теплый человек, и в то же время
попробуй, одолей! Неуловимым движением достанет кольт, пальнет
из-под руки, не целясь... "Ошибка резидента", "В эту ночь решили
самураи..." и прочая чепуха тут же полезла юноше в голову - карате,
у-шу... Вот что значит не настоящий интеллигент! Ценишь высокое, вот
и питайся себе чистым нектаром, так нет!..
- И о чем же вы с ним толковали? - с наигранной наивностью спросил
Аркадий.
- О Жизненной Силе, конечно, о чем же еще, - мрачно ответил Марк.
4
Он с досадой вспоминал свою неловкую развязность,
непоследовательность, сбивчивость - мог бы сказать вот это, ответить
так... уж слишком скукожился перед авторитетом. Будь он уверенней,
вспомнил бы свои бесконечные, как институтские коридоры, монологи,
логические цепи... удивительно быстро забываются эти, логические...
А иногда словно кто-то тихо и твердо скажет на ухо - "вот так!" -
вздрагиваешь, ужасаешься - и веришь; и никогда не забудешь, как
стихотворение из детства. Эта, через голову разума протянутая рука
пугала и бесила его, унижала - и привлекала, как ничто другое. Он
ощущал, что связан, спеленат, что все лучшее кто-то говорит за
него... А он хотел все сделать сознательно, в открытую, без
унизительного заигрывания с самим собой. И в то же время тянулся к
своей тайной самости как к загадке. "Наука поможет все это
распутать, размотать; нет чуда, есть только сложность!
Программа его внушает уважение своими масштабами. Действительно,
разве не лучше строить жизнь, исходя из идеалов - высоких,,
перспектив - далеких, истин - абсолютных?.. чем укореняться на своем
пятачке, да рылом в землю?..
- Чем же вы недовольны, наверное, всласть поговорили? - Аркадий
смотрел на Марка с хитрецой.
5
Поговорили... Марк начал издалека, с общей проблемы в историческом
аспекте, но тут же был прерван. Костлявым пальцем указано было ему
на жестяные ходики с цветочками на зеленом радостном циферблате, с
мигающими кошачьими глазами - так, так, так... Ходики из детства,
может, и вы помните их?.. Раздосадованный, сбитый с подготовленного
предисловия, он кинулся в самый водоворот, начал прямо с высших
проявлений, с интуиции, подсознательных прорывов, роли некоторых
веществ, самых интригующих - со всего, чему объявил войну до полного
разоблачения. Откуда догадка, открытие, как рождается то, чего
безусловно на свете не было...
- Чувствую удивление и искренность, это немало. Но нет руководящей
идеи, чтобы продвинуться в море фактов. - Шульц выскользнул из
кресла, моментально оказался у стены, взялся за цепочку, не спеша,
