слабого пенсионера... Колосилась рожь. Вот именно - колосилась.
Блестела на солнце чистыми водами река... Марк смотрел и не верил
глазам.
В этот момент погас свет, и тут же снова вспыхнул, но уже исчезла
светлая картина, осталась черная бумага, местами продранная
нетерпеливыми пальцами; через прорывы выглядывал серенький осенний
денек. Марк понял, что стал жертвой оптического обмана, широко
известной в те годы игры. Раздосадованный, он пошел по новому кругу,
открыл еще одну дверь - и увидел человека, стоявшего спиной к нему и
смотревшего на очередной Глебов портрет. Человек обернулся, это был
Аркадий.
8
- Что вы делаете здесь? - удивился старик.
- А где выход? - не ответив на вопрос, спросил Марк.
- Видите, везде Глеб, а почему не Мартин? - спросил в свою очередь
Аркадий. Мартин смеялся над портретами, хотел ответить юноша, но
Аркадий, забыв о своем вопросе, извлек из нагрудного кармана
несколько бумажек, похожих на трамвайные билеты.
- Купите себе еды. А дверь рядом с вами.
- Что это за место? - взяв талоны, спросил Марк.
- Ничейное имущество выбрасывают. Хочу просить вот это, и то... -
Аркадий кивнул на несколько пустяковых устройств, облегчающих труд -
прилить, измерить... - Как впечатления?
- Да так себе... - довольно мрачно ответил Марк.
- Не спешите с выводами, - серьезно сказал старик, - здесь много
интересного. Расскажи я, вы бы не поверили?
Марку пришлось признать, что не поверил бы. Институтская жизнь
представлялась ему иной - упорядоченной, разумной и понятной.
За стеной раздался рев, топот - это массы ринулись на обед, оставив
в комнатах тех, кто, пренебрегая собой, поддерживает непрерывные
процессы. Потом и они вылезут на свет, потирая красноватые глаза,
разминая тощие икры - в гулкой столовой доедать остатки... Аркадий,
ночная птица, днем соблюдал режим, подхватил Марка, они слились с
потоком, пересекли дорогу, и вовремя - уже раздавали щи, кашу, чай,
хлеб, стучали ложки и вилки, а ножей, по сложившейся традиции, не
было.
Ели молча. Аркадий жалел, что во вчерашнем разговоре выплеснул свои
сомнения и горечь этому несмышленышу. Пусть веселится, пока может...
Он аккуратно подобрал крошки, вместе с недоеденным кусочком хлеба
завернул в салфетку и отправил в карман пиджака. Они двинулись к
выходу, Аркадий домой, а Марк решил осмотреть третий этаж.
9
Плотная большая женщина тяжело опустилась на стул и беззвучно
заплакала. Ее звали Фаина. Фаина Геркулесовна. Отец татарин,
умнейший человек, ректор университета, звали его Геракл. У татар
принято давать такие имена - Венера, Идеал... Гарик, муж Фаины,
замер на полу - притворялся спящим, чтобы опустить самую жаркую
часть объяснений. Он был милейший человек, но болел типичной русской
болезнью. Принял чуть-чуть с утра, пустяки, но пропитанный алкоголем
организм не позволил новым молекулам равномерно рассеяться по
органам и тканям, и все они ударили в самое уязвимое место - мозг.
Гарик стал невменяем. Сейчас он частично отошел, и лежит, зажмурив
глаза. Фаина плачет, большая слеза сползает по мясистой щеке. Она
может запросто поднять Гарика, отхлестать по щекам, снова уронить,
но это не поможет. Она вздохнула, встала и вышла в коридор,
выяснить, не видел ли кто, а если заметили, тут же поставить на
место. Она называла это - провести профилактику.
Гарик пошевелился, вставать ему не хотелось. И ничего не хотелось,
вот только б не дуло с боков - от двери, из окна. Он тут же ученым
умом придумал специальный сосуд, лежать в котором было бы уютно и
тепло. Осталось рассмотреть детали, и тут ему пришло в голову, что
ведь плагиат! Такой сосуд давно известен, архаичная форма
погребения! Он же предпочитал развеяться тихим дымком, пролететь над
утренней землей, не задевая ее своей химией... "Правильно, что
накостылял - хитрый малый, высматривает, вынюхивает, а потом к
Шульцу бежит докладывать - у них, мол, все надувательство и
артефакт! Это у нас-то!.. - у него волосы стали дыбом от гнева,
несмотря на горизонтальное положение тела. - У нас-то, слава Штейну,
все в ажуре!"
10
Преодолевая резкий ветер, с колючим комом в груди и синими губами,
Аркадий добрался до дома, и у самого подъезда чуть не натолкнулся на
полную женщину в черном платке с красными цветами.
- Она здесь не живет. Где-то видел... Вдруг ко мне? Слава Богу,
смотрит в другую сторону... - Он спрятался за дерево, и, унимая
шумное дыхание, стал перебирать возможности, одна мрачней другой.
- Может, газовщица?.. В этом году газ еще не проверяли... - Он ждал
через месяц, только начал готовиться, рассчитывая к сроку устроить
небольшую потемкинскую деревню около плиты. - А сейчас совершенно
врасплох застала! И не пустить нельзя... А пустишь, разнесет повсюду
- как живет! и могут последовать страшные осложнения...
- Нет, - он решил, - не газовщица это, а электрик! Правда, в
последний раз был мужик... Но это когда... три года прошло, а
теперь, может, и женщина... Или бухгалтерия? - Он похолодел от
ужаса, хотя первый бежал платить по счетам. - У них всегда найдется,
что добавить... Пусть уйдет, с места не сдвинусь!
Он стоял на неудобном скользком месте, продувало с трех сторон.
- Уходи! - он молил, напряженным взглядом выталкивая толстуху со
своей территории, - чтоб не было тебя!
Она внезапно послушалась, повернулась к нему большой спиной, пошла,
разбрызгивая воду тяжелыми сапогами. И тут он узнал ее - та самая,
что обещала ему картошку на зиму!
- Послушайте! - он крикнул ей заветное слово, - послушайте,
женщина...
Но ветер отнес слабые звуки в сторону, женщина удалялась, догнать ее
он не сможет.
- Больше не придет! - в отчаянии подумал он, - и так уж просил-молил
- не забудь, оставь... А где живет, черт знает где, в деревне, не
пройдешь туда, не найдешь. Чего я испугался, ну, электрик...
Но он знал, что и в следующий раз испугается. Он больше боялся
дерганий и насмешек от электриков, дворников, дам из бухгалтерии,
чем даже человека с ружьем - ну, придет, и конец, всем страхам
венец.
11
- А по большому счету, конечно, нечего бояться. Когда за мной со
скрежетом захлопнулась дверь, я сразу понял, что все кончено: выбит
из седла в бешеной гонке. Можешь в отчаянии валяться в пыли, можешь
бежать вдогонку или отойти на обочину, в тенек - все едино, ты выбыл
из крупной игры...
Прав или не прав Аркадий? Наверное, прав, ведь наша жизнь состоит из
того, что мы о ней считаем. Но как же все-таки без картошки?.. Как
ни считай, а картошка нужна. "Диссиденты, а картошку жрут, -
говаривал Евгений, начальник страшного отдела. - Глеб Ипполитович,
этого Аркадия, ох, как вам не советую..." Глеб и сам бы рад сплавить
подальше живое напоминание, но боялся ярости того, кому нечего
терять. "Ходи, - говорит, - читай, смотри, слушай, место дам...
временное..." Пусть крутится рядом Аркашка, будет на виду.
Когда он снова выплыл "из глубины сибирских руд", появился на
Глебовом горизонте, он еще крепким был - мог землю копать, но ничего
тонкого уже делать не мог. Вернее, подозревал, что не может, точно
не знал. А кто знает, кто может это сказать - надо пробовать, время
свободное необходимо, отдых, покой... Ничего такого не было, а рядом
простая жизнь - можно овощи выращивать, можно детей, дом
построить... да мало ли что?.. Но все это его не волновало.
Краем-боком присутствовало, но значения не имело. Дело, которое он
считал выше себя, вырвалось из рук, упорхнуло в высоту, и вся его
сущность должна была теперь ссохнуться, отмереть. Он был уверен, что
так и будет, хотя отчаянно барахтался, читал, пробовал разбирать
новые теории и уравнения... Он должен был двигаться быстрей других,
чтобы догнать - и не мог. Но, к своему удивлению, все не умирал, не
разлагался, не гнил заживо, как предсказывал себе. Видно, были в нем
какие-то неучтенные никем силы, соки - придумал себе отдельную от
всех науку, с ней выжил... а тем временем размышлял, смотрел по
сторонам - и постепенно менялся. В нем зрело новое понимание жизни.
Скажи ему это... рассмеялся бы или послал к черту! Удивительны эти
скрытые от нас самих изменения, подспудное созревание решений,
вспышки чувств, вырывающиеся из глубин. Огромный, огромный
неизведанный мир...
Теперь Аркадий дома, заперся на все запоры, вошел в темноту, сел на
топчан. Все плохо! - было, есть и будет.
12
Тем временем Марк штурмовал третий самый респектабельный этаж.
Блестел паркет, раскинулись южные деревья в крупных кадках, даже
воздух был особенный - южный, пряный, опасный... Не успел он
оглядеться, как из ближайшей двери вышли два молодца в кавказских
одеждах с засученными рукавами, приблизились, взяли под руки,
угрожающе-ласково сказали - "гостем будешь", и повели.
В светлой комнате стоял огромный стол, вернее, сдвинуто было
несколько приборов одинаковой высоты и поверх кинута скатерть, на
ней огромное блюдо с аппетитной горой румяного мяса. Один из
джигитов поставил на стол большой кувшин и стал выливать в него
бутылки шампанского, четыре, пять... потом откупорил столько же
толстопузых, мутно-зеленого стекла... Местное какое-то, подумал
Марк, за местность уже считая Кавказ, как приказывала обстановка.
Полилось сверх шампанского вино, образуя смесь, которую пьют,
скажем, в Сванетии, а может и в других местах.
А мясо, наверное, оттуда же? В зеленом горном краю убили барашка, и
вот мясо едет через страны и кордоны, подвергается нападениям с
гиканьем, влезанием в окна вагона, дракой ногами и пальцами в
глаза... наконец, отчаянный спаситель хватает крупнокалиберный
пулемет, косит всех наповал и доставляет ценный груз.
Поменьше увлекайся детективами, во-первых, не барашек, а теленок,
во-вторых, из районного мясокомбината. Там все погрязли в подкупах и
воровстве, и только эти ребята проникали в цех, где убивают юных и
нежных существ и появляется изысканный продукт для самых главных
столов. Если слаб в коленках, даже к забору не приближайся, тут же
голова кругом от густого мясного духа, пахнет убийством и грабежом.
Если уж решился, жди пока со случайным человеком приплывет твой
пропуск, и тогда уж объясняйся с мрачной девушкой в глубокой
бойнице, двумя стражами с автоматами наперевес, толстяком в кровавых
одеждах - что ты благородного дела ради хочешь отнять у них кусочек,
выделить некое вещество, оно спасает, лечит... А, лекарство... -
проясняются лица, через полчаса ты внутри, и, уговорив еще десяток
стражей, оказываешься на месте.
Вот теленок, который только что мычал, подвешенный за ногу, плывет
по воздуху, вот единым взмахом содрана шкура и тело превратилось в
неразделанную тушу, вот она выпотрошена, и в дело вступают визжащие
электрические пилы... Теперь наберись смелости, проползи под
конвейером, по которому двигаются туши, увернись от водяных струй,
униженно подползи к тому месту, где на высоте, широко расставив
ноги, стоит мужик с длинным узким ножом. В грохоте он сначала не
слышит, наконец, улавливает смысл мольбы, широким жестом отхватывает
нужный кусок и швыряет его вниз, а ты перед ним на полу, в воде,
крови, ловишь, хватаешь скользкое, горячее - и убегаешь, увертываясь
от ножей, пил, струй и надвигающихся кровавых туш... Теперь
пробивайся наружу, опять разбойные лица, крановщица, кладовщица,
весовщик, охранники - и каждому объясни, и попроси, и дай...
Но теперь все позади, мясо на столе, и науке досталось, и на доброе
дело - на пир!
13
Еще шампанского, еще вина! Марк взмолился, но понял, что опасно -
уже сверкали южные глаза, сдвигались брови, топорщились молодецкие
усы - обычай! И он ел, пил, и потерял счет времени.
- Отчего тебя Глеб не полюбил, знаешь? - Тимур наклонился к Марку,
от него пахло молодостью и шашлыком. - Глеб не любит унылых, ему
сразу сказать надо - будет открытие! А ты сомневаешься, по лицу
видно. Он это не любит. Скажи прямо, чистосердечно - сделаем! И
будешь свой.
Такое объяснение поразило Марка. Он объяснял холодность академика
своей строптивостью при выборе темы, а тут, оказывается, все совсем
не так. Обещать открытие, когда к делу даже не приступил?! Наивный,
