В глубоком недоумении, он поблагодарил, попятился, и вышел.
6
Борис и Марат продолжили дело, прерванное появлением Марка.
Придерживая пузико, Борис осторожно наклонился и вытащил из-под
стола большой химический стакан с разведенным спиртом. Он где-то
вычитал, что наилучшее действие оказывает 70%-ная жидкость, и с тех
пор они разводили. Ритуал происходил в конце дня или перед обедом, и
делу не мешал.
- Все правильно, - торжествующе сказал Марат, имея в виду отсутствие
конкурентов. Приятно сознавать себя первыми в джунглях науки, с
мачете в руках, прорубающими путь другим.
Борис кивнул, он не сомневался в Марате. Он радовался, что когда-то
верно выбрал направление, и пошел, пошел... не оглядываясь, не
встречая по пути ни единого человека. Он верил в уравнение
неописуемой красоты, оно висит над миром как фантастический остров,
источая свои милости людям в виде миллиардов решений по всем
вопросам. Иногда, в снах, оно представлялось ученому сверкающей
светом сетью, ажурной и в то же время плотной... по ее хрустальным
нитям, текли к нам приказы, мгновенно воплощаясь в материю.
Марат твердой рукой разлил жидкость по стаканчикам, они не спеша
выпили, и задумались - предстоял тяжелый день.
- Что у него с горючим? - рассеянно спросил Борис. -Куда он
собрался?
- Куда все, - подумав, ответил Марат, - а если повезет, то в Штаты.
Если дело не касалось уравнения, Борис не слушал: то, что
предопределено, все равно свершится. Точно также его не волновало,
что есть, где спать, во что одеться - брюки на теле, и ладно.
Контакты с существами иного пола он отвергал. Марат старательно
подражал шефу, но не мог подавить пристрастия к пышнотелым
лаборанткам, надеялся на свадьбу, после диссертации, конечно. "Тебе
бы еще парочку знаков... " - задумчиво говорил Борис. Этих знаков
постоянно не хватало.
Они снова разлили и выпили.
- Как же ты... - вдруг медленно сказал Борис, - а клей?.. Что же ты
ему намерил, пустая голова?..
- Разве я мерил? - не понял Марат. Спирт действовал на него странным
образом. - А что я ему сказал?..
Клей, стиснутый двумя шероховатыми поверхностями, медленно застывал.
Теперь ничто не помешает сделать новый шаг: взмах мачете - и впереди
простор.
7
Тем временем дома, в своей научной каморке Аркадий трясущимися
руками заливал в кювету последние капли раствора, все, что осталось
у него от двухмесячных усилий, ужасной неблагодарной химической
каторги. Благополучно добравшись до красной черты, ниже которой
раствору опускаться запрещено, он облегченно вздохнул - хватило...
зажал отверстие потемневшим от кислот корявым пальцем, перевернул
сосудик, потряс его, и как жертвоприношение понес к японскому ящику.
Отодвинул заслонку и аккуратно вложил кювету в ячейку прибора. Тот
отозвался негромким звоном - понял вопрос, и тут же, не удосужившись
призадуматься, с насмешливым звяканьем выбросил из недр клочок
плотной желтоватой бумаги с множеством цифр. Аркадий подобрал весть,
вгляделся - опять! Опять знакомая уклончивость, присущая иностранной
технике - то мало, видите ли, ему информации, то недостаточна
концентрация, то примеси затуманивают нежные японские мозги...
Теперь все начинать сначала. Аркадий сидит, уставившись на кучу
грязной посуды - единственный достоверный результат его долгих
усилий. Вот чем веселый физик отличается от малахольного химика - не
знает этой гнусной унизительной обязанности выгребать за собой горы
грязи в самые тяжелые минуты поражений и неудач.
Аркадий, оставь химию в покое! И рад бы, я же физик... но без химии
в жизни не поймешь ни черта!
Глава седьмая
1
Топливо, видите ли... идиоты... Марк покрутил головой, поминая
острым словом двух выживших из ума алкашей и их бессмысленное, с его
точки зрения, сооружение. Коридор казался ему еще более глухим и
угрюмым местом, чем раньше, хотя теперь он знал дорогу наверх. Зря
расстраиваешься, этот путь совсем не самый худший. К примеру,
широкий и светлый коридор Бутырской тюрьмы, он все-таки хуже. Или
взять пропахшие тухлой сельдью черные ходы универмагов, что, они
лучше? Или коридоры общежитий с разъезжающими по ним на самокатах
малолетними преступниками?.. Марк, не умея долго горевать, вспомнил
Аркадия - ведь старик предупреждал - бедняги... Надо признать: было
что-то великодушное в этой темной парочке, он им кто? - случайный,
чужой, а они - пожалуйста, от всей души, прибор включили, выдали
прогноз... Ему стало неудобно за свое высокомерие, кривую усмешку,
подмывающее желание тут же высказаться, сравнять с землей, чуть что
не по нем...
Резко хлопнула дверь, и в коридор вышла молодая женщина в джинсах и
чем-то воздушном выше пояса, ее появление сразу прервало самоедство
Марка. Она оказалась впереди на пару шагов, но не обернулась, хотя,
конечно, заметила присутствие молодого человека. Я вам о странном
флирте, о небрежной прическе и кривой юбке, заигрываниях через "зет"
и "игрек", а тут сама сексуальная революция вырвалась из тесной
комнаты на свободу.
Марк шел за ней, механически передвигая ноги, сочувствуя каждому из
продольных и поперечных движений, которые совершала джинсовая
известная всеми миру ткань. Эти сдвиги, следуя закону резонанса,
вызывали в его впечатлительной душе пики и всплески, и не только в
душе, но и во всем теле, вот уж истинно признак молодости. Будь он
поопытней. усмотрел бы в этих сложных движениях чрезмерную
старательность, присущую провинциалке, в них было что-то заученное и
наивное, легкости не хватало, слегка иронического взгляда - вот как
я его... Простая девочка, неопытная и любопытная, вышла в коридор не
случайно - движение и громкий разговор по соседству пробудили многих
дремлющих, кто про буфет вспомнил, кто про дом, кто взволновался -
зачем незнакомец, не было бы беды... Началось шушуканье, уши влипали
в стены...
Девушка подошла к одной из дверей, оглянулась. В ее взгляде было
любопытство - увенчались ли ее старания успехом?.. Она заметила -
даром не пропали, и, довольная, скрылась, а Марк пошел дальше.
2
Видение вывело его из равновесия, но не так сильно, как в столовой.
Он знал, что с молодыми девицами необходимы долгие переговоры,
отвлекающие от дел свидания, а он сейчас не должен так поступать. С
той, подавальщицей, все могло быть ясней, проще, но как
подступиться...
Коридор стал выкидывать странные штуки - то устремится вверх, так,
что приходится карабкаться, преодолевая скольжение по стертому до
блеска линолеуму, то устремляется вниз с угрожающей быстротой... И
за очередным углом открылась картина, которая могла разве что
присниться, и то человеку, что-то знающему о знаменитом африканском
кратере, в котором пасутся стада жвачных зверей.
Перед ним провал шириной метров сто, внизу зияние, рваные камни,
чернота, блеск стоячей воды, туман от удушливых испарений. Наверху -
чистое сияние, остатки крыши, скрученные неведомой силой стальные
прутья... По краю кратера меж бетонных блоков и груд кирпича вилась
тропинка, по ней, один за другим, уходили на обед сотрудники, минуя
официальный выход - до перерыва оставалось немало. По ту сторону
провала находилась другая часть здания, и лестница, ведущая наверх.
Онемев и оглохнув, Марк наблюдал величественное явление, почти
природное по своему масштабу, и только через некоторое время
почувствовал, что его настойчиво дергают за рукав. Оглянувшись, он
увидел у самого края пропасти в уцелевшей стене дверцу, из нее
просовывалась пухленькая ручка, и время от времени мелькала голова,
заросшая волосами, похожими на шерсть бурундука.
- Сюда, прошу вас... - шептал ему человек в стене.
Марк протиснулся в дверцу и оказался в тесной каморке, чудом
уцелевшей при крушении... или взрыве?.. а может метеорит обрушился
на храм науки?.. Перед ним небольшого роста жирный человечек,
горбатый от сала на загривке, действительно, напоминающий бурундука,
но лишенный жизнерадостности, присущей этому симпатичному зверьку.
3
Бурундук, его звали Зиленчик, был по профессии геронтологом, проще
сказать, посвятил жизнь теориям, объясняющим широко известный
процесс, поражающий всех без исключения живых существ. Он исследовал
старение. К этому его побуждал постоянный страх перед неизбежной
смертью: он искал любые способы и лазейки, чтобы отодвинуть
неприятное событие. Эгоистическое чувство, насыщенное подлинной
страстью, принесло свои плоды - Зиленчик собрал в необъятных книгах
все, что когда-либо говорилось о старости и смерти, не упустив ни
одну из теорий: он не мог позволить истине улизнуть по малоприметной
тропинке, обложил ее со всех сторон. Всегда один - он избегал
нервных потрясений, всегда молчалив, ненавязчив по отношению к
начальству, он ничего не имел своего, кроме заросшей рыжей шерстью
головы и простого карандаша, который в случае надобности обгрызал
зубами.
Весь в теориях, он жил в Институте незаметно и бедно, но
беспечально, лет двадцать, и жил бы так с удовольствием дальше, если
б не предательский случай. Хотя, как сказать, может, случайным
счастьем были именно эти десятилетия, а конец покоя
закономерностью?.. Теперь он жаждал высказаться, оправдаться, все
объяснить - и нашел благодарного слушателя. Марку хотелось знать
все, что происходило в его новом доме. Свое жилье он считал
убежищем, а дом непременно должен быть здесь.
- Странно, мне досконально описали путь наверх, и ни слова об
этом... явлении... Когда это случилось?
- Кажется, всегда... - рассеянно ответил геронтолог, и,
спохватившись, добавил: - На прошлой неделе, что ли... Впрочем, не
знаю, словно вечность утекла. А до этого здесь было неплохо...
4
Действительно, задумано было на славу - проект английский, мебель
финская, приборы японские и американские... а у порога кубышечка
Руфина, начальница отдела кадров. Она появлялась в критические
минуты, когда ученый, пытаясь прошмыгнуть в Институт, делал вид, что
вовсе не опаздывает, складывала губы сердечком и жеманно
здоровалась; это означало, что опоздавшего ждут крупные
неприятности... Второй по значению женщиной считалась Агриппина, она
когда-то была завхозом, а стала заместителем директора по общим
вопросам. Агриппина была в два раза выше Руфины и в три толще, что
кажется невозможным, пока не увидишь их вместе. Несмотря на разные
размеры, они были подругами, говорили одинаковыми тихими и тонкими
голосами, и вокруг них постоянно возникали водовороты сотрудников.
Руфина отвечала перед Глебом за то, чтобы каждый сотрудник знал свое
место, Агриппина за все остальное имущество. Но была и третья дама.
Она располагалась в комнате с красивым окном на лес и поляны. О
существовании комнаты за кабинетом академика знали многие, но
упоминать ее считалось неприличным. Приходя оттуда, сотрудники
говорили - "вызывал инспектор..." и все понимали, откуда они идут.
Там сидела широкобедрая и голубоглазая Оленька, последняя любовь
Глеба, и вершила всю дальнобойную политику Института. Из комнаты
вела лестница вниз, у черного хода ждал лимузин академика. Иногда
Оленька уставала от руководства, призывала к себе молодых и
перспективных сотрудников, и говорила им печально:
- Ах, как трудно нынче стало управлять Институтом...
5
- А как же Глеб? - захотел узнать Марк, - разве не он управляет?
Оказывается, путешествуя по заграницам и неся свет науки в
развивающиеся страны, Глеб редко бывал дома. И только благодаря
Оленьке и двум другим, преданным директору женщинам, жизнь текла
размеренно, люди работали, не замечая дня и ночи, окна пылали,
телефоны трезвонили...
Директор появлялся неожиданно и с блеском. В вестибюль вбегали два
молодца, метали на пол ковер, красный с золотом, спешили дальше,
метали второй сверток на лестницу... И сразу за ними стремительным
шагом, засунув руки в карманы лилового манто, раскланиваясь и
улыбаясь, шел рослый худощавый мужчина с лихими усами какого-нибудь
испанца, или итальянца...
Опять! Чтобы больше не возвращаться к постылой теме, повторяю: Глеб
не был евреем, и если кому-то кажется, то - нет! Все, кому
следовало, знали... и так далее. Глеб другой, он не Марк, не
