него лепешки еще вкусней, они прозрачны и сухи, и, сидя в своей
кухне - очень важно! - попивая кипяток, чувствуешь вовсю - жить-то
еще можно! Или искать деньги... Марк никогда не поднимал упавшие
монеты, зато потом, когда припрет... ползая по полу, находишь и
находишь эти пыльные кружочки, и считаешь - полбуханки, целая... А
дальше обязательно что-нибудь само сделается, случится,
повернется... Пока в это веришь, ничто тебя не согнет, не испугает.
- Если не станешь кому-то интересен, - считает Аркадий, - ведь
многие только и заняты тем, чтобы отнять у тебя это кухонное тепло,
чайничек, лепешку... А главное - утащить покой! И если даже блага
желают, то обязательно сделают так, что взвоешь от их блага. Они
хотят заставить нас суетиться, дергаться в унисон с их кривляньями,
погрязнуть... Это безумие, мы не сдадимся!..
Разговор не затянулся, оба все же устали. Марк поднялся к себе,
лег и сразу заснул.
6
Его разбудил грохот. Мощный толчок в дверь - ударили всем
телом, добавили коленом, обоими кулаками.
- Открывай! - и еще несколько известных слов.
Марк босыми ногами беззвучно прокрался в переднюю. Острой
струйкой дуло из щели у пола. Дверь показалась ему тощей фанеркой -
не выдержит. Открыть, объясниться?.. Чужой постоял, посопел, и
затопал вниз.
Марк лег. "Это не меня, это случайно". В нем всколыхнулся
глубокий привычный страх - он чужой. Он нигде не чувствовал себя
своим. Нельзя сказать, чтобы страдал от чужеродства - даже
предпочитал отдельным быть, ни с кем не сливаться, не подчиняться,
не подражать - сам по себе. Его раздражали восторги причастности,
списки нобелевских лауреатов, якобы своих... Но порой он замечал
искаженные злобой лица, и, не чувствуя себя оскорбленным, пугался,
отскакивал в сторону, как будто перед ним возник провал, явление
опасное, но бессмысленное, обижаться не на что , отойди и забудь.
Сказали как-то - "жид", он не понял, потом сообразил, когда вспомнил
лицо, бледное от ненависти... Однажды шел с приятелем, навстречу две
девушки и парень, видно, приезжие. Одна говорит парню -"люди здесь
красивые...", а тот - "разве это люди, это евреи..." Приятель
остановился, сжал кулаки. Марк с трудом его оттащил - "таких
обходить надо... как предметы..."
И сейчас, когда кто-то кинулся на дверь, он не ответил таким же
сочным матом, а стоял, замерев, чужак на этой земле. "При чем здесь
это, - он уверял себя - алкаш, ошибся квартирой!" И был, конечно,
прав, если не вникать в коварство случая, обнажившего глубины. Увы,
не только страх и брезгливость были в нем, но и еще нечто, о чем его
приятель говорил, печально усмехаясь - "мы в командировке,
надолго..." Марк не соглашался - везде найдутся умные, веселые,
светлые лица, везде! Постучали в дверь, и сразу что-то показалось?
Никому ты не нужен.
Он не знал, как близок к истине.
Глава пятая
1
Утром, еще не открыв глаза, он подумал - "воскресенье... пропащий
день". Сполз с кровати, в майке и трусах - мысль, что можно спать
голышом, никогда не посещала его - доплелся до ванной, ткнул пальцем
в выключатель. Осветился шар из бугристого стекла. В узком туманном
зеркальце он разглядел свое лицо - серые блестящие глаза,
продолговатый овал, лоб крутой, упорный, сильно торчит нос, темные
усики, бородка, пухлые губы... Он относился к себе с интересом,
дорожил этим, и старался не делать ничего такого, чтобы зеркальный
образ вызвал скуку или негодование.
Он оделся и спустился к Аркадию. Здесь его ждал сюрприз: дверь
молчит, наконец, шаги издалека, хриплое - "кто", долгая возня с
засовами, и во тьме передней возник Аркадий в грязном синем халате,
с дыркой на животе. Рваные рукава с трудом скрывали локти, торчали
огромные узловатые лапы.
- Погуляйте до вечера, - довольно сухо сказал старик, даже не назвав
его по имени, - у меня, простите, сегодня дела.
Марк не удивился, дела это дела, он сам бы вытурил каждого.
"Ублажает свой резонатор?.. Как только проводка выдерживает... Чем
он его угостит, взглянуть бы одним глазком..." Он вернулся к себе,
постоял, почувствовал голод, и понял, что надо позаботиться о себе.
Он любил эти минуты отрезвления, холодок свободы - оставляешь
попутчика, собеседника, встречного, влияние еще не чрезмерно, связи
не превратились в узы... В кулинарию, что ли?
2
Он медленно открыл дверь в комнату - и замер. Посредине пола лежал
огненно-красный кленовый лист. Занесло на такую высоту! Он смотрел
на лист со смешанным чувством - восхищения, испуга, непонимания...
С чего такое мелкое событие всколыхнуло его суровую душу? Скажем,
будь он мистиком, естественно, усмотрел бы в появлении багряного
вестника немой знак. Будь поэтом... - невозможно даже представить
себе... Ну, будь он художником, то, без сомнения, обратил бы
внимание на огненный цвет, яркость пятна, будто заключен в нем
источник свечения... так бывает с предметами на закате... Зубчатый,
лапчатый, на темно-коричневом, занесенном пылью линолеуме... А как
ученому, не следовало ли ему насторожиться - каким чудом занесло?..
Ну, уж нет, он чудеса принципиально отвергает, верит в скромность
природы, стыдливость, в сдержанные проявления сущности, а не такое
вызывающее шоу, почти стриптиз! Только дилетанту и фантазеру может
показаться открытием этот наглый залет, на самом же деле - обычный
компромисс силы поднимающей, случайной - ветер, и другой, известной
туповатым постоянством - силы тяжести. Значит, не мог он ни
встревожиться, ни насторожиться, ни восхититься, какие основания?!
Тогда почему он замер - с восхищением, с испугом, что он снова
придумал вопреки своим догмам и правилам, что промелькнуло в нем,
застало врасплох, возникло - и не открылось, не нашло выражения,
пусть гибкого, но определенного, как пружинящая тропинка в чаще?..
Он не знал. Но не было в нем и склеротического, звенящего от
жесткости постоянства символов и шаблонов, он был открыт для нового,
стоял и смотрел в предчувствии подвохов и неожиданностей, которыми
его может встретить выскочившая из-за угла жизнь.
3
Одни люди, натолкнувшись на такое небольшое событие, просто мимо
пройдут, не заметят, ничто в них не всколыхнется. Это большинство, и
слава Богу, иначе жизнь на земле давно бы остановилась. Но есть и
другие. Некоторые, к примеру, вспомнят тут же, что был уже в их
жизни случай, похожий... а дальше их мысль, притянутая событиями
прошлого, потечет по своему руслу - все о том, что было.
Воспоминание, также как пробуждение, подобно второму рождению, и
третьему, и десятому... поднимая тучи пыли, мы оживляем то, что
случилось, повторяем круги, циклы и спирали.
Но есть и другие, сравнения с прошлым для них не интересны,
воспоминания скучны... Они, глядя на лист, оживят его, припишут не
присущие ему свойства, многое присочинят... Вот и Марк, глядя на
лист, представил его себе живым существом, приписал свои чувства -
занесло одинокого Бог знает куда. Безумец, решивший умереть на
высоте...
И тут же с неодобрением покачал головой. Оказывается, он мог сколько
угодно говорить о восторге точного знания - и верил в это! и с
презрением, тоже искренним, заявлять о наркотическом действии
литературы... но, оказавшись перед первым же листом, который
преподнес ему язвительный случай, вел себя не лучше героя,
декламирующего с черепом в руках...
Чем привлекает - и страшен нам одиночный предмет? Взгляни
внимательней - и станет личностью, подстать нам, это вам не кучи,
толпы и стада! Какой-нибудь червячок, переползающий дорогу, возьмет
и глянет на тебя печальным глазом - и мир изменится... Что делать -
оставить, видеть постепенное разложение?.. или опустить вниз, пусть
плывет к своим, потеряется, умрет в серой безымянной массе?.. Так
ведь и до имени может дело дойти, если оставить, - с ужасом подумал
он, - представляешь, лист с именем, каково? Знакомство или дружба с
листом, прилетевшим умереть...
К чему, к чему тебе эти преувеличения, ты с ума сошел! Выдуманная
история, промелькнувшая за пять минут, страшно утомила его, заныло в
висках, в горле застрял тугой комок. Он чувствовал, что погружается
в трясину, которую сам создал. Недаром он боялся своих крайностей!
Оставив лист, он осторожно прикрыл дверь и сбежал. Теперь он уже в
столовой, сосредоточенно жует, думает о понедельнике. Аркадий дома
обхаживает черный ящик, как тот голландец свой микроскоп. "Добрый
старик, - думает Марк, хрустя куриным крылышком, - но безнадежно
отстал."
4
Тут произошло маленькое событие, еще раз напомнившее Марку, что пора
выходить на свою тропу. Если честно, он уже успел привязаться к
старику. Стоило человеку обойтись с ним помягче или просто обратить
к нему доброе лицо, Марк тут же таял, бросался навстречу, мог отдать
последнее свое, хотя, скажем для справедливости, мало что ценил из
того, что отдавал. Этих своих порывов он боялся, старался заранее
выработать защиту или хотя бы спрятать глаза, которые его сразу
выдавали. И потому внезапный утренний холод все же обидел его. Хотя
дело есть дело.
Запивая крылышко и сероватое пюре холодным компотом - два кружка
консервированного яблока в стакане воды - он увидел официантку,
женщину лет тридцати очень солидных размеров. Колыхание нескольких
привлекших его внимание масс вызвало в нем совершенно определенное
чувство, он телепатически... прости меня, Марк за лженаучные
предположения!.. на расстоянии почувствовал вес, явственно ощутил,
как тяжелы и упруги эти фундаментальные округлости выше и ниже
пояса. Причем его взгляд, как луч света по известной теории, то и
дело отклонялся в сторону самых внушительных масс. Удивительна наша
способность преувеличивать то, что интересно!
Марк, несмотря на явный темперамент, поздно познакомился с женскими
свойствами. Он, как истинный фанатик, умел концентрировать свое
внимание на главном, и оттого прозрения, подобные сегодняшнему,
случались с ним не часто. Сейчас он был особенно слаб, потому что
разлучен с любимым делом, и все могло случиться.
Он смотрит на большую женщину, раза в полтора больше его,
мальчишки... Он всегда чувствовал себя незрелым, мальчиком еще,
уступал, тушевался перед ровесниками. Он почти ничего не принимал
всерьез, кроме своего главного дела, а они знали, как жить, так они
говорили, и... держа в кармане недосягаемую для него мудрость, жили
серо, скучно, "как все" - он это не мог понять.
Он смотрит - массивность и тяжесть огромных органов восхищает его, и
подавляет. Серьезная женщина... Как приблизиться, о чем с ней
говорить? Надо иметь особый тон, он слышал, но у него не получится.
Он уверен - не выйдет, с его-то голосом... Она ходит рядом, убирает
посуду со столов, от нее исходит сытое тепло. До чего раскормлена, а
лицо приятное, доброе лицо, не грубое... Если б она улыбнулась,
что-то спросила, он бы ответил, но она молчит. Компот кончается, а с
ее стороны ни намека! Она не спешит, не смотрит на него - подумаешь,
мальчишка... Не хочет замечать его микроскопических выпадов - она
посуду убирает.
О, это воздержание фанатика, сжатые пружины и намертво присобаченные
клапаны! Кончается дело взрывом и распадом всех запретов, причем
обращены взрывы в сторону самых случайных и непотребных
обладательниц могучих масс. Нет у него классового чутья, это
симпатично, но опасно - ну, что, кроме твоего энтузиазма, ей может
быть понятно, что ты можешь для нее еще? Фанатик и эгоист! Зачем ей
твое занудство, какое-то парение, отсутствующие глаза, пыл,
обращенный к зданию, где днем и ночью горит свет?..
Он вспомнил, как говаривал его приятель, смелый экспериментатор,
подчинивший высоким планам всю остальную жизнь:
- Раз в неделю, по пятницам, сама приходит, и не остается... А ты,
Марк, неправильно живешь, - он вытягивал указательный палец,
подражая модному в то время политику, - нельзя подавлять физиологию,
она отомстит.
И был прав, хотя удивительно противен.
5
Марк прикончил компот, вилкой, как острогой, наколол желтоватые
кружки, проглотил, встал и медленно пошел к выходу. Она сидела за
